– Вашему правительству, – объяснил господин Матеос, – удалось найти даже оригинальный фирман халифа Омара, выписанный в 636 году.

Его слова не произвели на меня сильного впечатления. Я не понимал, почему деньги русских налогоплательщиков тратились на поиски фирманов какого-то халифа; так я и сказал моему темнокожему наставнику в истории святых мест.

Он в отчаянии вскинул руки вверх:

– Для начала, месье, деньги не принадлежали вашим налогоплательщикам, потому что все до цента было пожертвовано вашей кузиной, великой княгиней Елизаветой. Кроме того, не забывайте: как только Абиссиния вступит во владение двенадцатью спорными участками на Святой земле, два из них немедленно отойдут Русской православной церкви для строительства часовни.

Такая щедрость моей кузины Эллы меня не удивила: пылкая сторонница Русской православной церкви, она, должно быть, питала такой огромный интерес к обязательствам абиссинцев благодаря сходству наших религий, в то время как надежда закрепиться на Святой земле могла, несомненно, подтолкнуть ее истратить все свое огромное состояние. Все это, хотя и свидетельствовало о набожности моих родственников, в 1923 году не играло особой роли, особенно для одного русского великого князя, который приехал в Монте-Карло на несколько часов, чтобы погреться на солнце и отдохнуть. Учиться никогда не поздно. Воспользовавшись предоставленной мне возможностью, я узнал: нынешние правители Абиссинии считают, что их род ведет начало от сына царицы Савской после ее дружеского визита к царю Соломону. И все же мне казалось, что и Абуна Матеос, и его правитель сильно преувеличивают мое влияние на коварных иерусалимских коптов и армян.

– Еще семь лет назад, – мягко сказал я, – я мог бы вмешаться и поговорить от вашего имени с армянским патриархом в Палестине, но боюсь, сейчас мой голос не будет иметь веса в разговоре с его святейшеством.

Господин Матеос вскочил и взял со стола напечатанный на машинке лист бумаги.

– Вот, – торжественно объявил он, – перевод на английский язык послания нашего верховного правителя Раса Али ее величеству королеве Великобритании Виктории от 1852 года. Мне бы хотелось, чтобы вы его прочли.

Я охотно согласился. Письмо было любопытным:

«От Главы судей, Али, слуги Бога, царя царей, единого в голове Бога и трех в лицах.

Да дойдет оно до королевы Англии!

Как Вы поживаете? Хорошо ли Вы себя чувствуете, равно на небе и на земле? Я желаю Вашей дружбы и надеюсь на нее; возможно, Вы тоже желаете дружбы со мной. Почему вышло так, что при Вас меня лишили моего наследия? Все принимают свое наследство, я же лишен своего. Сделайте же все, что требуется, чтобы меня не лишали моего наследства; ибо я был лишен части иерусалимской земли, принадлежавшей Абиссинии… теперь все зависит только от Вас. Сообщите, чего Вы хотите, и я вам это пошлю…»

– Королева пыталась помочь Расу Али? – спросил я, живо представив себе тихую радость королевы Виктории.

– Да.

– И что же?

– Даже ей не удалось заставить армян вернуть наши владения…

– Вот видите, – оживился я, – а вы ожидаете, что русский великий князь в изгнании добьется успеха там, где потерпела неудачу влиятельная королева?

Он робко посмотрел на меня, и я понял, что, по восточному обычаю, самое важное он приберег на конец. Я взял шляпу и притворился, что ухожу. Лишь тогда он перешел к делу. – Документы, которые подтверждают наши права, – начал он, опустив взгляд, – в настоящее время находятся в руках бывшего агента русского правительства в Константинополе.

Я ждал.

– Этот человек, – продолжал господин Матеос после долгой паузы, – отказывается отдавать документы тем, кто не состоит в родстве с покойным царем. Действуя по приказам его величества и на деньги покойной великой княгини Елизаветы, он считает себя обязанным хранить документы в распоряжении своих владык, наследников и их правопреемников.

Я ждал. Он тоже. Я уже собирался снова встать, когда он взял со стола копию письма Раса Али и, приблизив ко мне, показал пальцем на последнюю строку, которая гласила: «Сообщите, чего вы хотите, и я вам это пришлю». Его жест, подсказанный, видимо, крайним беспокойством, показался мне слишком грубым для обходительного восточного дипломата. Похоже, он ожидал, что я потребую определенную сумму за каждый из двенадцати указанных участков Святой земли.

– Господин Матеос, – сурово сказал я, – воздух Монте-Карло подействовал на вас крайне неблагоприятно.

На сей раз я действительно собрался уходить. Он бросился вперед и, когда мы оба добрались до двери, развернулся ко мне лицом, упал на колени и заговорил – от волнения на ломаном французском. Я не понимал почти ничего из того, что он говорил, но при виде его коленопреклоненной фигуры понял всю нелепость моего возмущения. Судя по тому, что он знал о белых людях, он пришел к выводу, что у их порядочности всегда имеется твердая цена; если правительство империи готово было взять комиссию в виде земельных участков на Святой земле, почему простой великий князь обижается на предложение денежного вознаграждения за его дружеские услуги?

Я похлопал господина Матеоса по плечу и помог ему встать. Поправив галстук и одернув костюм, он снова сел в кресло. Я тоже сел. Он изложил мне свой план действий.

Иногда мне кажется, что ничего подобного на самом деле не происходило. Прочти я о таком в книге, написал бы оскорбительное письмо автору, который посмел состряпать такую нелепую сказку, полную явно вымышленных приключений. Правда, в сундуке в моей парижской квартире лежит пухлая папка с «абиссинскими бумагами»; кроме того, в Мандатной подкомиссии Лиги Наций в Женеве имеется долгий и сухой рапорт ученых экспертов.

Итак, произошедшее мне не приснилось, и в результате моего «дружеского вмешательства» в Константинополе нынешний император Абиссинии получил несколько фирманов халифа, посланий от королей и патриархов, писем от великих визирей… Во всех утверждаются вечные и неотчуждаемые права Эфиопии на двенадцать участков Святой земли, расположенных в древнем Иерусалиме и примыкающих к храму Гроба Господня. В первых строках своего отчета Лиге Наций профессор Нолд из Парижа и профессор Шарль Де Вишер из Брюсселя пишут: «На основании документов, собранных его императорским высочеством великим князем Александром Михайловичем и доставленных им его императорскому высочеству Таффари Меконнэну, наследнику эфиопского престола». Два светила использовали слово «собранных», несомненно, в чисто теоретическом смысле, потому что, если не считать моих переговоров с бывшим правительственным агентом в Константинополе, я не участвовал ни в каком «сборе». Зато слово «доставленных» верно, хотя и кратко, описывает полгода, проведенные мною в качестве гостя императора Абиссинии Хайле Селассие I, которого тогда еще знали под именем Рас (принц) Таффари Меконнэн.

В моей жизни изгнанника наступил богатый событиями и радостный день, когда я прибыл в Марсель, чтобы сесть на французский пароход, который должен был доставить меня в Порт-Саид. Я чувствовал себя бесконечно счастливым; судьба подарила мне возможность покинуть Европу. Помню, мой секретарь сказал:

– Что ж, прощайтесь с берегами Франции, мы выходим в открытое море.

– Слава богу! – пылко воскликнул я. – Если бы только можно было не возвращаться!

Я знал, что в это время в Абиссинии начинается сезон тропических дождей, но что могло быть хуже двух последних месяцев в Париже, исполненных крайнего раздражения? Как только я объявил о своем намерении принять приглашение Рас Таффари, моя квартира стала словно магнитом притягивать всевозможных маньяков, пропагандистов и авантюристов. Бывшие владельцы икорных промыслов в России напрашивались плыть со мной; они уверяли, что могли бы разводить осетров в окрестностях Красного моря. Вездесущие герои науки добровольно вызывались уделить время на изучение эфиопских москитов, чтобы положить конец эпидемиям желтой лихорадки. Представители банкиров с Уолл-стрит выражали интерес к притязаниям Абиссинии на святые места и предлагали посодействовать делу, если им обещают концессию на девяносто девять лет на разработку соляных копей на озере Тана. Я никогда не слышал об озере Тана, что не помешало посланникам трех великих держав в Париже «неофициально и строго конфиденциально» намекать, что мои «честолюбивые планы, связанные с озером Тана» создадут целую вереницу крайне неприятных международных осложнений. Кто-то, возможно те же самые разочарованные представители банкиров с Уолл-стрит, распространил слух о том, что моя поездка финансируется «одним влиятельным нью-йоркским банкирским домом», и какое-то время было похоже на то, что правительство Франции попросит меня письменно изложить цель моей поездки. Напрасно показывал я копию фирмана халифа Омара. Напрасно рассказывал о незаконной армяно-коптской оккупации монастыря Дейр-эс-Султан. Хотя я упорно опровергал слухи о соляных копях озера Тана, меня называли интриганом, манипулятором и человеком, за которым необходимо следить. Верх абсурда наступил накануне моего отъезда, когда один богатый герцог, мой дальний родственник, откровенно спросил, приму ли я предложение его группы. По его словам, они собирались соорудить огромную плотину и использовать воду того же рокового озера Тана для увеличения площади орошаемых земель в Судане, на которых можно будет выращивать хлопок для ланкаширских фабрик. Абиссинцы ведь христиане – как и члены группы богатого герцога!