В довершение всего, нам ясно дали понять: для того чтобы оставаться персонами грата в странах Антанты, мы не имеем права даже переписываться с нашими германскими родственниками. Как мне ни хотелось навестить племянницу, кронпринцессу Германии[23], и любимого кузена, принца Макса Баденского[24], пришлось думать о благополучии моих сыновей, живших в Лондоне и Риме… Со временем такие жесткие ограничения сняли, и теперь я часто получаю письма от кронпринцессы, исполненные большого понимания и трогательной чуткости. К моему огромному сожалению, принц Макс умер в то время, когда возобновление давней дружбы с последним канцлером Германской империи еще считалось в высшей степени предосудительным. Судя по всему, его «непростительное преступление» заключалось в том, что он хранил такую же верность своей родине, как и представители королевских семей Англии, Бельгии и Италии. Много лет назад, когда мы с ним играли в теннис с молодыми американками на баден-баденских кортах, никто и подумать не мог, что настанет день, когда я не посмею послать моему бедному Максу даже письмо с выражением сочувствия!
Когда первое волнение, вызванное нашим чудесным спасением, улеглось и наши «любящие кузены» узнали все, что можно было узнать, о гибели Ники, а репортеры перестали охотиться за нами в поисках «эксклюзивных интервью», нам пришлось как-то приспосабливаться к новой жизни. Мы справлялись храбро, пусть и неуклюже. Согласившись с выделенными европейским странам квотами на выживших Романовых, мы пытались следовать линии наименьшего сопротивления. Как оказалось позже, мы допустили серьезную ошибку, но в то время мы ничего не знали.
Поскольку великий князь Борис Владимирович дружил с королем Испании, он отправился в Мадрид. Его брат Андрей Владимирович считал, что он крайне популярен на Французской Ривьере, поэтому он поехал на Ривьеру. Их старший брат Кирилл Владимирович следом за женой отправился в Румынию, где жила сестра последней, нынешняя королева-мать Мария.
Хотя нашу семью приглашали в Лондон, мои близкие продемонстрировали редкий здравый смысл, разделившись на две группы: моя теща, жена и младшие дети воспользовались гостеприимством моей тетки, королевы-матери Александры; в то время как моя дочь, ее муж, князь Юсупов, и два моих старших сына обосновались в Риме.
Следуя этой логике и примеру своих родственников, великая княжна Мария Павловна и ее брат, великий князь Дмитрий Павлович[25], должны были отправиться в Грецию, на родину их покойной матери, а великим князьям Николаю Николаевичу-младшему и Петру Николаевичу, женатым на двух сестрах королевы Италии, черногорских принцессах, следовало отдать предпочтение либо Италии, либо Черногории. К сожалению, король Греции Александр погиб от сепсиса из-за укуса обезьянки. Страны Антанты «разобрались» с Черногорией[26]. Италия же в то время переживала волнения, характерные для домуссолиниевского периода. Вот почему Марии и
Дмитрию пришлось жить попеременно в Париже и Лондоне, а Николай и Петр обосновались на Французской Ривьере.
В последующие годы мы постоянно перемещались, но в начале 1920-х годов Романовыми «распорядились» именно так.
Конечно, никто из нас не располагал обширными средствами. Самым богатым из всех считался мой зять, князь Юсупов, потому что ему удалось вывезти из России две картины Рембрандта. В конце концов картины продали за четыреста пятьдесят тысяч долларов известному коллекционеру Джозефу Уайденеру из Филадельфии[27]. Поскольку Юсуповы привыкли жить на широкую ногу – их дореволюционные доходы исчислялись восьмизначными цифрами, – нетрудно догадаться, что Рембрандтов хватило ненадолго.
У каждого из нас сохранилось немного фамильных украшений. Их цена для других равнялась целому состоянию. Мы же безуспешно пытались их продать, демонстрируя отсутствие проницательности. Не смея обращаться лично в магазины, где покупали украшения поколения наших родственников, мы пользовались услугами «третьих сторон». Ювелиры улыбались: «Это очень красивое жемчужное ожерелье. Лет двадцать пять назад его продали великой княгине Ксении. Оно представляет большую ценность как музейный экспонат. Как товар оно практически не имеет цены. Теперь, когда Романовых, Габсбургов и Гогенцоллернов больше нет, кто его купит?»
Они приводили веские доводы и действовали мудро. Меньше чем за неделю новость о том, что мы «продаем камни», стала известна всем торговцам в Париже, Амстердаме, Лондоне и Нью-Йорке, и цены резко упали. В конце концов мы были безмерно рады, получив за драгоценности меньше двадцати процентов того, что сами заплатили за них двадцать пять лет назад. Хорошо помню тот день. Я должен был созвать семейную встречу и объявить результаты. Моя жена пришла к выводу, что на следующие пять лет мы обеспечены, и решила переехать в Копенгаген. Я считал, что, если мы разумно инвестируем деньги, нам удастся продержаться до 1930-х годов. Мы оба ошибались. На жемчуга Ксении мы прожили ровно три года. И все же она переехала в Копенгаген. К тому времени Лондон ей надоел; она надеялась, что скромная, почти провинциальная жизнь, какую вела датская королевская семья, позволит ей лучше воспитывать сыновей. Она обожала короля Георга, и ей нравились младшие Виндзоры, но они, правители величайшей империи в мире, естественно, обязаны были поддерживать атмосферу античной роскоши, которая производит впечатление на простолюдинов, но совершенно невыносима для тех, кто хранит воспоминания о трагическом прошлом. Переезжая в Копенгаген, к высоким и молчаливым Глюксбургам, в поисках более простой обстановки и «здорового» деревенского воздуха, моя жена и сыновья как будто уезжали на ферму. Окончательное решение зависело от моей тещи. Я боялся, что внезапное возвращение в страну, которую она покинула пятьдесят пять лет назад, выйдя замуж за российского императора, ее потрясет и, возможно, создаст опасность для ее здоровья. И все же она решила ехать.
– Я умру в Видовре, – решительно объявила вдовствующая императрица, заглушив мои возражения.
Она имела в виду просторный дом, построенный ею в 1890-х годах. Там семья собиралась каждую весну. Дом находился на побережье. Сидя в своей аскетично обставленной гостиной, вдовствующая императрица смотрела на корабли, которые отплывали в сторону России. И сам дом, и окрестности помнили визиты ее покойного мужа, императора Александра III. Его любимое удобное кресло в библиотеке, колода карт, которой он играл в «волка», его адмиральская фуражка на столе, его охотничьи трофеи на стене… Всякий раз, как он приезжал в Копенгаген, на пост у ворот заступали два казака – настоящие великаны. Я очень удивился, когда увидел их, прощаясь с тещей на вокзале в Лондоне. Судя по возрасту, они были сыновьями или даже внуками гвардейцев моего тестя… Как бы там ни было, вдовствующая императрица собиралась взять их с собой в Видовре.
– Как в старые добрые времена, – смеясь, заметил я.
– Ты имеешь в виду казаков? – спросила она. – Да, дорогой мой, что делать? Я не могу бросить их на произвол судьбы в Лондоне.
Я кивнул. Созданный ею культ императора Александра III – не та тема, какую можно обсуждать на железнодорожном вокзале.
Всегда будучи индивидуалистом, я отказывался признать, что ничего не могу сделать, только жить, пользуясь великодушием моих правящих родственников. Я часто виделся с ними, но постоянно жить предпочитал в Париже.
Всякий раз после поездок в Лондон, Рим или Копенгаген я возвращался с чувством, что напрасно потратил много времени. Приучившись в изгнании свободно говорить на любые темы, без каких-либо ограничений, я с отвращением вспоминал необходимость при обсуждении чего-то неприятного прибегать к прежнему лицемерию или умалчиванию. Неприятных тем было множество: индийская проблема в Англии, фашистский режим в Италии, возможность торговых отношений с Советами в Дании. Почти всегда моя точка зрения не совпадала с той, какой придерживались мои «любящие кузены». Поэтому разговоры приходилось сводить к «нейтральным» темам, которые, в свою очередь, были скучны мне. Все чаще я замечал, что представители правящих семей, предоставленные сами себе и временно освобожденные от напряжения, создаваемого их рангом и титулами, – отвратительные собеседники. Истории о принце Таком-то, который не хочет жениться на принцессе Такой-то, оставляли меня совершенно равнодушным: и несговорчивый жених, и невеста, мечтающая о свадьбе, казались мне людьми, не представляющими никакого интереса.
