– Совершенно верно. Я хочу убедить вас в том, что человек, которого доктор Мира характе­ризовала как садиста-социопата, уверовавшего в свое божественное предназначение, использует все доступные ему средства, чтобы погубить Рор­ка. Но с его стороны было ошибкой подставлять Соммерсета, это вы поймете, когда доктор Мира закончит отчет по тестированию. Она дала мне предварительное заключение, из которого следу­ет, что Соммерсет не только не способен на наси­лие, оно вызывает у него неподдельный ужас. А то, что косвенные улики против него сфабрико­ваны, и ребенку ясно.

– Я предпочел бы воздержаться от выводов, пока не увижу отчет доктора Миры, – заметил Уитни.

Ева пожала плечами.

– В таком случае могу дать вам свой. Запись с камер в Лакшери Тауэрз была стерта, это нам из­вестно. Однако запись из вестибюля – на кото­рой видно, как Соммерсет входит в здание, – бы­ла сохранена. Почему? Макнаб сейчас работает с диском камеры двенадцатого этажа. Я уверена, что она была отключена с того момента, как Со­ммерсет вышел из лифта. Так же, как и камера в вестибюле, который, по его словам, он покинул приблизительно в двенадцать сорок.

– Для того чтобы это подтвердить, нужно очень чувствительное оборудование.

– Да, сэр. То же относится и к отслеживанию звонков, поступающих в участок. Но в нашем рас­поряжении теперь такое оборудование есть. И еще одно. В мотиве и способе данных убийств очень важную роль играет религия. Многое говорит о том, что убийца – католик. Так вот, Соммер­сет – не католик, да и вообще человек малорелигиозный.

– Религиозные убеждения для многих явля­ются делом сугубо личным и неафишируемым, – проворчал Уитни.

– В нашем случае все совсем не так. Для него это – основной импульс. Кстати, сегодня утром детектив Макнаб, присланный мне в помощь, об­наружил на моем телефоне то, что он называет «эхо». Сигнал был послан не из моего дома, но кто-то очень постарался, чтобы выглядело это именно так.

Уитни молча взял у Евы отчет и так же молча просмотрел его.

– Отличная работа, – сказал он наконец.

– Один из братьев Рили работал охранником в электронной фирме, кроме того, он несколько раз за последние десять лет бывал в Нью-Йорке. Я бы хотела разработать эту версию.

– Вы собираетесь в Ирландию, лейтенант?

– Нет, сэр. Необходимую информацию я могу получить и здесь.

– Я подумаю, лейтенант, – сказал Уитни, лис­тая ее отчет.

Обычно пресс-конференции действовали на Еву угнетающе. И эта исключением не являлась. Всегда тошно стоять перед оравой репортеров и пытаться объяснить им, что было, чего не было, а чего и быть не могло. А сейчас большинство во­просов касалось ее лично. Ей надо было реагиро­вать быстро, четко и, главное, ничего не бояться: страх репортеры чуяли за версту.

– Лейтенант Даллас, допрашивали ли вы Рорка в связи с этими убийствами?

– Рорк оказывает департаменту посильную помощь.

– Вы просили его о помощи как следователь или как жена?

«Ах ты, змееныш», – подумала Ева, пронзая наглого репортера взглядом.

– Рорк с самого начала расследования добро­вольно предложил свою помощь.

– Верно ли то, что главный подозреваемый служит у Рорка и живет в его доме?

– На данном этапе главного подозреваемого нет.

Волчья стая взвыла, все хором начали закиды­вать ее вопросами. Ева выдержала паузу.

– Лоуренс Чарльз Соммерсет был официаль­но допрошен и добровольно прошел тестирова­ние. И на основании полученной информации мы сейчас разрабатываем другую версию.

– Как вы отнеслись к предположению, что Соммерсет совершил эти убийства по приказу своего хозяина?

Этот вопрос выкрикнул кто-то из задних рядов, и все остальные тут же замолчали. Впервые за час в зале воцарилась тишина. Начальник по­лиции Тиббл уже собрался ответить, но Ева его опередила.

– Я отвечу сама. – Голос ее был холоден и спокоен. – Думаю, подобного рода домыслам место на страницах бульварных газет. Но по­скольку это предположение было высказано пуб­лично, тем более аккредитованным журналистом, его можно расценить как оскорбление официаль­ного лица. Намеки такого рода, не подтвержденные фактами, являются оскорблением не только тех, на кого они направлены, но и погибших. Мне больше сказать нечего.

Ева прошла мимо Тиббла и спустилась с по­моста. Она слышала, как ему задают вопросы, как невозмутимо он отвечает. А у нее потемнело в глазах, во рту был привкус горечи.

– Даллас! Даллас, подождите! – Надин Ферст кинулась за ней, за ее спиной маячил оператор с камерой. – Дайте мне пару минут! Всего пару ми­нут!

Ева обернулась, отлично зная, что и двух се­кунд не сможет сдерживаться.

– Надин, скройтесь с глаз моих!

– Послушайте, последний вопрос был дейст­вительно недостойным. Но вы должны были быть готовы к тому, что вас начнут пытать.

– Я многое могу выдержать, но наглецов и не­годяев не терплю.

– Полностью разделяю вашу точку зрения.

– Неужели? – Краем глаза Ева заметила, что камера работает.

– Я помогу вам. – Надин машинально при­гладила волосы, поправила пиджак. – Только дайте мне коротенькое интервью, один на один.

– Полутораминутный эксклюзив? Чтобы рей­тинг поднять? Боже мой! – Ева отвернулась, бо­ясь, что сейчас скажет что-нибудь порезче.

И тут она вспомнила слова доктора Миры о гипертрофированном и уязвимом самолюбии пре­ступника. О том, как он сосредоточен на ней, как ищет ее одобрения.

Черт с ним, пусть рейтинг Надин подскочит. Зато она отвесит убийце оплеуху – тем самым, может быть, спровоцирует его на ответный удар.

– Да кем вы себя считаете? – Она разверну­лась к Надин, уже не скрывая своей ярости. Пусть зрители прочтут ее по Евиному лицу, по стиснутым кулакам. – Пользуетесь «первой поправкой», правом народа знать правду? И на этом основа­нии позволяете себе вмешиваться в ход расследо­вания?

– Погодите!

– Нет, это вы погодите! – Ева ткнула в Надин пальцем и легонько оттолкнула ее. – Погибло три человека, дети остались сиротами, женщина овдовела, и все только потому, что какой-то само­любивый ублюдок с комплексом неполноценнос­ти решил поиграть. Какой-то кретин, решивший, что с ним беседует господь, разжигает любопыт­ство прессы, и чем больше времени вы ему уде­ляете, тем ему приятнее. Он хочет убедить нас в том, что у него высокая цель, а на самом деле он просто хочет выиграть. Но ничего у него не полу­чится. Потому что я сильнее. Этот недоносок – жалкий любитель, которому случайно повезло. Через неделю я засажу его за решетку!