Несмотря на то что большинство людей в колонне бросили свои пожитки, солдаты не выпускали из рук винтовок. Больше им ничего не было нужно. Разработав долгими томительными ночами заклинившие затворы, теперь они были уверены, что это разбитое русское оружие их не подведет.
— Что ждет нас впереди? — спросил Виктор.
— Не знаю, — ответил Антонио, вытягивая шею, чтобы разглядеть хоть что-нибудь поверх голов. — Может, границу опять закроют.
Ходили слухи, что французы на время закрыли границу, что число беженцев их ошеломило. Позади началась давка, но все, казалось, покорились судьбе, никто не нервничал. Всего несколько метров отделяли их от цели путешествия.
Спустя час очередь стала двигаться вперед. Антонио видел пограничный контроль и слышал незнакомую французскую речь. Они совершенно не ожидали резкого тона.
— Mettez-les ici![80]
Слова ничего для них не значили, но жесты и гора оружия и вещей на обочине дороги были весьма красноречивы. Французы ясно дали понять, чего хотят. Прежде чем измученные беженцы покинут Испанию, они должны сдать оружие, а многих заставили свалить в кучу и вещи. В нескольких метрах впереди себя Антонио увидел старика, вступившего в ожесточенную перебранку. Антонио подумал про себя, что это большая ошибка — спорить с пограничниками, особенно если ты настолько хил, как этот старый вояка. В результате стало только хуже.
Они заставили его вывернуть перед ними карманы и заметили, что его рука сжата в кулак. Один из пограничников толкнул его в плечо штыком.
— Qu'est-ce que vouz faites? Cochon![81]
Другой пограничник схватил старика за шиворот, а третий, поняв, что в кулаке что-то спрятано, стал разгибать по одному костлявые пальцы, пока не раскрылась вся ладонь. Что они ожидали увидеть? Пригоршню золота, секретное оружие?
В руке старика лежала лишь горстка пыли, клочок испанской земли, которую он всю дорогу нес с собой.
— Por favor[82], — умолял он.
Старик не успел даже произнести последний звук, как пограничник одним взмахом смахнул песок с его руки.
— Hijo de puta![83] Ублюдок! — воскликнул он, задыхаясь от злости. — Зачем ты…
Пограничник засмеялся прямо ему в лицо, Антонио шагнул вперед и мягко взял старика за руку. По морщинистому лицу текли слезы, но старик кипел от ярости и был готов наброситься на обидчика. Его злость только спровоцировала дальнейшие унижения со стороны французов, в ней сейчас не было никакого толку. Драгоценная испанская земля уже утрамбовалась под сапогами. Старик в очередной раз получил толчок в спину. Если он перестанет артачиться, то скоро окажется во Франции.
Теперь пограничники обратили внимание на Антонио. Один схватился за его винтовку. Это был провокационный жест, абсолютно неуместный, поскольку гора брошенного оружия у обочины дороги недвусмысленно говорила о том, что они должны войти во Францию безоружными. Едва ли была необходимость повторять. Антонио без единого звука отдал винтовку.
— Почему мы обязаны отдавать свое оружие? — проворчал Виктор себе под нос.
— Потому что у нас нет выбора, — ответил Антонио.
— Но почему они нас заставляют это делать?
— Потому что боятся, — сказал Антонио.
— Чего? — скептически воскликнул Виктор, обводя взглядом изнуренных мужчин, женщин и детей. Некоторые согнулись пополам, как огромные улитки, под тяжестью своей ноши, все едва держались на ногах. — Как они могут нас бояться?
— Они боятся, что среди беженцев есть вооруженные коммунисты, которые вторгнутся на территорию их страны.
— Они сошли с ума…
В некотором смысле Антонио был прав, оба знали, что в разрозненные остатки отрядов милиции затесались экстремисты, а во Франции слухи о зверствах красных во время конфликта были слишком преувеличены. Для людей, ожидавших радушного приема, пересечение границы оказалось сплошным разочарованием. Присутствие в Испании интернациональных бригад внушило каждому мысль о том, что испанцы везде и повсюду смогут рассчитывать на поддержку и солидарность, но эта надежда оказалась тщетной. Холодная безжалостность французских пограничников разрушила оставшуюся (если она и была) надежду.
Сразу за погранпостом дорога, извиваясь, повела к морю. Берег был пустынным и скалистым, ветер — более пронизывающим, чем у них на родине. Но идти пришлось под гору, что само по себе явилось облегчением. Теперь толпа, казалось, двигалась механически. Ее сопровождали отряды французской полиции, горящие нетерпением поскорее избавиться от беженцев.
— Интересно, куда нас ведут?
Антонио размышлял вслух. Ходили слухи, что французы, хотя и неохотно впустившие их в свою страну, приготовили для беженцев временное жилище. Где бы ни удалось людям приклонить голову после того, как несколько дней они еле шли под ледяным ветром, любое место принесло бы облегчение.
Когда они спустились к морю, сырой ветер пронизал их до самых косточек. Виктор ничего не ответил своему товарищу, оба продолжали идти молча. Холод почти парализовал их, возможно, поэтому они никак не отреагировали на то, что сейчас увидели.
Антонио думал, что их направят вглубь страны, подальше от бушующего моря, но вскоре они уже приближались к огромным пляжам, простиравшимся до самого горизонта. Они увидели огромные заграждения из колючей проволоки и не сразу поняли, что это и есть место их назначения. Это же загоны для скота, а не для людей! В некоторых местах заграждение уходило прямо в море.
— Они не могут нас тут держать… — произнес Виктор то, что язык не поворачивался признать. Он посмотрел на ряд темнокожих стражей, которые сейчас заталкивали людей тупыми концами винтовок в заграждение.
— Этих ублюдков сменят мавры? Святая Мария…
Антонио чувствовал, как в приятеле закипает ярость. Он разделял омерзение Виктора от того, что французы используют сенегальские войска для охраны испанских беженцев. Многие на собственной шкуре почувствовали жестокость мусульманских солдат из армии Франко, самых бессердечных из всех фашистов. Людям показалось, что такое же безжалостное выражение было и на лицах этих темнокожих стражников.
Они не слушали мольбы родственников, желавших остаться вместе, людей делили по законам арифметики, а не человечности. Единственное, что их заботило, — точно разделить эту огромную толпу, строго по численности. Французы боялись, что их маленькие приграничные городки просто сметет лавина беженцев. И небезосновательно. В городке Сент-Сиприен с населением чуть больше тысячи человек вскоре должно было разместиться более семидесяти пяти тысяч чужестранцев, поэтому единственное место, которое город нашел для них, — это огромное пустующее пространство возле моря, пляж. То же было и в остальных городках дальше по побережью: в Аржеле, Баркаре и даже Сепфоне. Единственное убежище, которое французы могли предоставить беженцам, — это место на пляже.
Условия проживания просто ужасали. Людей поселили в импровизированные палатки, сооруженные из деревянных стоек и одеял, которые совершенно не защищали от непогоды. В первые недели на пляже бушевал шторм, не переставая, лил дождь. Антонио вызвался добровольцем дежурить по часу каждую ночь, в противном случае люди могли оказаться заживо погребенными в песке; оторванные ветром обломки использовали для того, чтобы соорудить укрытия для слабых и уязвимых. В этой безжизненной пустыне песок лез в глаза, ноздри, забивался в рот и уши. Люди ели песок, дышали песком, он слепил им глаза, бескрайний пляж сводил людей с ума.
Еды было мало, и лишь один источник воды на первые двадцать тысяч прибывших. Больных никто не лечил. Тысячи раненых были эвакуированы из госпиталей Барселоны, у многих началась гангрена. Охранники изолировали тех, у кого были явные признаки дизентерии; обычно их распознавали по отталкивающему зловонию, исходящему от человека, — всех оставили гнить в импровизированном карантине. Часто встречались и другие заболевания: туберкулез и пневмония были обычным делом. Каждый день мертвых закапывали глубоко в песок.
