В солнечную погоду они устраивали пикники, но еще много дней каждый раз вздрагивали, заслышав шум самолетов, пролетающих к расположенному поблизости аэродрому в Истли. Звук самолетов очень сильно напоминал им об угрозе авианалетов. Позже они даже стали ложиться на мягкую английскую траву и наблюдать за белыми пушистыми облаками, уверенные в том, что тень бомбардировщиков больше не закроет собой солнце.

Дети занимались уроками, пением в хоре и гимнастикой, но дисциплина была не слишком строгой, прилагалось максимум усилий, чтобы убедить детей: это место — не тюрьма. Каждый день вручали приз за самую чистую палатку, и Мерседес очень старалась, чтобы ее маленькие подопечные почаще становились победителями. Все они так или иначе страдали от тоски по дому, но даже самые маленькие пытались сдержать слезы до отбоя.

Беженцев было больше, чем ожидалось первоначально, но вскоре стало полегче — когда в первую неделю четыреста человек увезли в приют Армии спасения, а в течение месяца еще тысяча человек разъехались по семьям католиков. Иногда продуктов не хватало, но это нельзя было сравнить с тем, что они испытали в Бильбао. Однажды во время обеда Мерседес рассматривала старый потертый нож и вилку, которыми ела, и поняла, что каждый отдельно взятый предмет в лагере являлся добровольным пожертвованием жителей Англии. Хотя они были в определенной мере защищены от влияния извне, она знала, что британское правительство отказалось финансировать их пребывание в Англии. Предпринимались активные попытки собрать деньги на еду и одежду, и теперь беженцы полностью зависели от доброй воли иностранцев.

Хотя их ограждали от влияния местной прессы, враждебно настроенной к испанцам, одну новость все-таки от беженцев утаить не смогли — националисты захватили Бильбао. Спустя месяц после их отплытия город пал. В Стоунхеме был объявлен день траура. Некоторые дети стали совершенно неуправляемыми: они плакали и кричали, их охватила паника при одной мысли, что их родители мертвы. Энрике вместе с другими мальчиками убежал из лагеря, намереваясь отыскать лодку, чтобы вернуться в Испанию и выступить на защиту родины. Их быстро нашли и вернули в лагерь. Мерседес всю ночь успокаивала Энрике, убеждая его, что с мамой ничего не случилось. Сидя с мальчиком, она подумала о Хавьере, отчаянно надеясь, что он давно уехал из города.

Новость о захвате Бильбао поставила всех перед выбором.

— Мы же не можем сейчас вернуться? — спросила Мерседес у одной из учительниц.

— Нет, не думаю. Теперь детей ждет там еще большая опасность, — ответила Кармен.

— Что со всеми нами будет? — поинтересовалась Мерседес.

— Я знаю не больше тебя, но мы не можем все время жить в лагере, с такой-то погодой!

Предполагалось, что в определенный момент жителей лагеря в Северном Стоунхеме разместят в семьях. Комитет помощи детям басков уже вплотную занимался этим вопросом. По всей стране они организовали «колонии», в которых размещали детей, и место жительства для каждого ребенка определял случай. Для некоторых это была очередная палатка, пустая гостиница или замок. Для Мерседес — большой особняк в деревне.

В конце июля она присоединилась к группе из двадцати пяти детей, включавшей Энрике и Палому, которую отправляли в Суссекс. Они сели на поезд до Хайвардз-Хиз. На вокзале их встречали городской оркестр и дети, которые принесли с собой в подарок конфеты. Это был теплый и счастливый день. С вокзала до деревни, которая находилась в пятнадцати километрах, они добирались на автобусе, а от деревни немного прошлись пешком, пока не достигли воротного столба Уинтон-Холла.

Столбы, украшенные орлами, имели внушительный, но обветшалый вид. Некоторые кирпичи сдвинулись, и у одного из покрывшихся мхом орлов было отбито крыло. Тем не менее они производили устрашающее впечатление. Что же ждет их впереди? Дети, взявшись за руки, примерно километр шли парами по изрезанной колеями дороге. Мерседес шла с Кармен, учительницей, отвечающей за группу. За последние два месяца эти две женщины подружились.

Было жарко. Температура позволяла почувствовать себя как дома. Вокруг них простирались пока не убранные поля: сухие, блеклые хлеба, небо — чистое, ярко-голубое. Бабочки грелись в кустах буддлеи, которые в изобилии росли вдоль дороги, а дети помладше визжали от восторга, глядя на бабочек-адмиралов, кружившихся над головой. Они собирали лютики и ромашки по обочинам дороги, пели песни. Они не заметили, как пришли, и даже забыли о тяжести своих сумок.

Мерседес первой дошла до поворота, за которым открывался вид на дом. Она видела в книгах картинки с роскошными английскими особняками, поэтому имела некоторое представление, как они выглядят, но никогда бы не подумала, что один из таких особняков станет ее домом. Уинтон-Холл был построен из камня песочного цвета и имел такое количество дымоходов и башенок, что дети помладше не могли их все сосчитать.

— Да это же настоящий замок! — воскликнула Палома.

— Мы будем жить с королем? — спросила ее подруга.

Хозяева дома из верхней комнаты увидели, как они шли по дороге, и сейчас уже стояли на верхней ступеньке у входа в дом. У их ног сидели два спаниеля.

Сэр Джон и леди Гринхэм были очень похожи на разорившихся английских помещиков. Уинтон-Холл построил прадедушка сэра Джона, состоятельный промышленник. Но с годами семейное гнездо начали делить проживающие там родственники, их дети и внуки.

— Добро пожаловать в Уинтон-Холл, — пригласил хозяин дома, спускаясь вниз, чтобы встретить прибывших.

Кармен оказалась единственной из группы, кто разговаривал по-английски. Дети со времени приезда выучили несколько слов, но разговаривать еще не могли.

Мерседес знала только «привет» и «спасибо». И то и другое подходило к данной ситуации, и она попыталась произнести эти слова.

Леди Гринхэм осталась стоять на верхних ступеньках, окинув детей высокомерным взглядом. Это не она предложила пригласить сюда беженцев. Это была причуда ее мужа. Он был дальним родственником уважаемой герцогини Атольской, которая являлась основателем Комитета помощи детям басков. Сейчас, когда детей увезли из лагеря, она помогла им найти жилье в Англии. Леди Гринхэм прекрасно помнила, когда ее муж впервые рассказал о своем намерении открыть для них двери своего дома.

— Дорогая, давай поможем этим бедняжкам! — увещевал он. — Они некоторое время поживут у нас.

Он как раз вернулся с собрания, проходившего в Лондоне, на котором Красная герцогиня, как ее обычно называли, просила их поддержать ее начинание.

У сэра Джона было доброе сердце, и он был не в состоянии придумать ни одного предлога, почему не может пригласить группу безобидных маленьких испанцев занять пыльные пустующие комнаты. Собственных детей у них не было, коридоры дома уже давно были безжизненными, если не считать случайно пробежавшей мыши.

— Прекрасно, — неохотно согласилась жена. — Но никаких мальчиков, только девочки, и тех немного.

— Боюсь, так не получится, — твердо ответил он. — Братья и сестры, если такие будут, должны жить вместе.

Леди Гринхэм была против этой идеи изначально. Несмотря на то что в доме царил упадок, она все еще гордилась своим особняком. Давно уже не было слуг, которые бы содержали дом в безукоризненной чистоте. Осталась лишь близорукая домработница, которая изредка помахивала тряпкой и снимала паутину. Однако леди Гринхэм знала о былом величии особняка и о том, какой социальный статус имеет она как его хозяйка.

Дети выстроились на ступеньках и в прихожей, глаза их были широко распахнуты и похожи на блюдца. Со стен на них смотрели темные портреты. Палома захихикала.

— Посмотри на него, — прошептала она Энрике, указывая на одну из фамильных картин. — Он такой толстый!

Она поймала на себе неодобрительный взгляд Кармен. Хотя учительница была уверена, что хозяева не поняли, что сказала девочка, причина ее веселья была очевидной.

Натянутая улыбка исчезла с лица леди Гринхэм.

— Дети, с этого момента нам следует установить некоторые правила! — произнесла она, ни капельки не волнуясь о том, что те ни слова не понимают. Она даже повысила голос, чтобы дети лучше слышали.