Скажем, показывает один на камень и называет его «блуг». Другой соглашается, после чего при произнесении слова «блуг» оба понимают, о чем речь. Но на что, спрашивается, указать, чтобы прийти к пониманию насчет «справедливости»?

Что получится, если переговорщики, отряженные разными политическими силами (людьми и инопланетянами), не будут иметь возможности прибегнуть к переводу и по необходимости станут изобретать особый язык? Преодолев технические трудности, они продолжат усилия, пока не наткнутся на проблему, во-первых, чреватую серьезной опасностью, а во-вторых, не подлежащую своевременному устранению. Значит, невозможность обратиться к услугам переводчиков (людей или приборов) должна быть достоверно обоснована.

Предположим, стороны чрезвычайно подозрительны, а условия переговоров таковы, что команда переговорщиков не может включать второстепенных лиц. Тогда переводчики (люди и инопланетяне) работают на расстоянии — например, обслуживают переговоры, ведущиеся на борту «шаттла», с корабля-матки. И вдруг — диверсия! Корабль взрывается, маленький «шаттл» с ограниченными запасами топлива и всего необходимого остается один в космосе. На борту только главы делегаций: инопланетяне трех разных рас и англоязычный человек. Им приходится сотрудничать ради выживания, а для этого надо прийти к взаимопониманию. Первые попытки...

А теперь приглядимся к персонажам. Начнем с человека. Передряга должна кое-чему его научить, так что пусть он будет сперва высокомерным дипломатом, приверженцем трескучих фраз. Чему он научится? Необходимость братства всех разумных существ, «все мы в одной лодке» — устаревшие словеса [это стало главной темой во «Враг мой»]. Теория: 99 процентов всех религий, этических кодексов, идеологий, моральных постулатов, концепций правильного и дурного опираются на трескучие фразы, семантические пустоты. Если за ними нет всеми признанной реальности, то словеса повисают в воздухе. Да, тут есть чему поучиться...

Каким образом дипломату, а вместе с ним и читателю будет преподан урок? Принцип «семантических пустот» требует объяснения. Вводим еще одно действующее лицо — переводчик при переговорщике-землянине, циник, всю жизнь учивший языки и наблюдавший, как их используют в различных переговорах в недобрых целях. Беседа дипломата и переводчика перед посадкой переговорщиков в «шаттл». Дипломат разглагольствует о «службе на благо человечества», а переводчик отвечает, что наелся этого добра досыта, и объясняет почему. Дипломат не соглашается и переходит на «шаттл».

Каков предмет переговоров? Первый тур дает ответ на этот вопрос. Территориальные споры, война, экономическое соперничество; напыщенные заявления сторон, лишенные смысла. Читатель владеет только английским, значит, он будет воспринимать происходящее глазами дипломата-землянина.

И тут — взрыв. От корабля-матки ничего не остается, действующие лица лишены способов общения. Как им быть? Они дипломаты, а не вундеркинды, способные смастерить из булавок и жевательной резинки суперкомпьютер или универсальный чип-переводчик. Их инструменты — слова, причем звонкие и бессмысленные; они ненавидят друг друга. Закон вероятности не позволяет им уповать на постороннее вмешательство, остается рассчитывать на себя. Первое условие спасения — хотя бы немного взаимного доверия. После этого можно указывать на предметы и давать им имена.

Серьезная проблема: развитие пригодного в данной ситуации языка займет бесчисленные страницы, тем более что вместе с героями язык предстоит учить самому читателю. Чтобы добраться до уровня: «Слушай, я бывший физик. Давай-ка попробуем вот что...», придется написать не один том. Конец истории? Персонажи заговаривают друг друга до смерти.

Увы, вышеизложенный сюжет оказался в мусорной корзине, однако возня с языками не пропала даром: из нее вылупился «Враг мой».

Кстати, о переводах. «Враг мой» переведен на множество языков, и мне очень любопытно, каково впечатление читателя, познакомившегося с моими писаниями на другом языке. Например, по-немецки мой сборник «Manifest Destiny» называется «Erbfeinde». У меня это слово рождает ощущение городского совета по планированию, связанного правилами, законами, инструкциями и запретами, который лишает городской ландшафт человеческого содержания. Я заглянул в словарь: немецкое словечко переведено там как «наследственный враг», «старый недруг». «Враг мой» назван в немецком сборнике «Mem lieber Feind», то есть, насколько я понимаю, «Мой возлюбленный враг». А помните солдатскую песенку, которую распевает Дэвидж? Вот как она зазвучала по-немецки:

Показал бы вам японский вариант песенки, но почему-то не могу его найти в тексте перевода.

Мне удалось-таки довести тему изучения чужого языка до такого уровня, чтобы многие уже могли читать по-дракски, когда Дэвидж начинает учить маленького Заммиса истории его рода: «Наата ну ента ва, Заммис зеа дос Джерриба естай ва Шиген асаам наа денвадар».

Решив свою задачу, я занялся другим. Но уже спустя год почему-то засел за продолжение «Врага» — «Грядущий завет». Там опять толкутся люди и драки. Пришлось сохранить язык из «Врага», а также дракские обычаи, придуманные для «Врага», а для этого освежить в памяти содержание первой книги и даже составить словарик. Структура «Грядущего завета» ориентирована на Талман, дракскую Библию — философский труд, составленный драками и рассказывающий про драков дракам. Словарный состав потребовал, естественно, серьезного расширения, не говоря уже о сочинении самой священной книги...

Покончив с «Грядущим заветом», я опять попробовал заняться чем-то другим, в частности, созданием еще нескольких инопланетных языков — кропотливая работа, требующая изрядного прилежания. Правда, племя в моем фантастическом рассказе «Божья шкатулка» просто обходится без вспомогательных глаголов и местоимений: член племени, у которого подвело брюхо, говорит попросту «голодный», вместо того чтобы завернуть сложный грамматический период. Если бы Аристотель родился в этом племени, то его знаменитейшее утверждение звучало бы просто как «А — А», хотя шекспировское «быть или не быть», наверное, устояло бы.

Еще у этого племени фатальные проблемы со звуком «л». Но вместо того чтобы заменить его другим звуком, они просто его опускают; на письме это отображается апострофом. То есть «Аристоте' — фи'ософ». Написав несколько страниц диалога на языке этого племени, я начал ускоренно лысеть.

Шло время, мои дипломы «Небьюла» и «Хьюго», полученные за «Врага», покрывались пылью. И вот через 17 лет после первого «Врага» я подписал контракт на новую книгу про драков, «Последний враг», написанную от лица драка. Уже на предварительном этапе работы я был вынужден взглянуть в глаза суровой правде: мое представление о самом себе как о добросовестном авторе, делающем кучу записей и набросков, не очень-то отвечает действительности. Пришлось снова штудировать свои же книги в поисках имен и языковых принципов. В результате произошел прорыв: в книге помещен словарик (он в самом конце), так что теперь есть куда заглядывать.

Собственный опыт научил меня не только необходимости все тщательно планировать и записывать, но и той истине, что инопланетные языки, как и имена инопланетян, должны быть понятны землянам и активно ими применяться — во всяком случае, те языки, что фигурируют в фантастической литературе. Это в кино можно обходиться щебетом, рявканьем и свистом: персонажи там все равно до того плоские, что их высказывания можно пропускать мимо ушей. В книжке по-другому: приходится запоминать имена, а на чужих словечках хотя бы не спотыкаться, хотя лучше их все-таки понимать.