— И перестань меня одергивать. Кэти замужняя женщина, а не маленькая девочка.

— Но мне неприятно слушать подобные вещи.

— Ну-ну, — проговорил Гарри, наклоняясь к Бриджи. — Ты сегодня не в духе. Пойду лучше прогуляюсь.

Женщины молча проводили его глазами.

— Он твой отец и измениться не в силах, — мягко заговорила Бриджи. — У него и в мыслях не было тебя обидеть, он любит тебя.

— Я знаю, но мне все равно обидно.

— Бри-бри, — залепетал ребенок и потянулся к Бриджи. Она взяла его у Кэти, поставила к себе на колени и заглянула в лицо. Глаза мальчика, казалось, смеялись, но Бриджи знала, что это не так. Если смотреть в них, не обращая внимания на другие черты лица, то становилась заметна особая печаль, которую нельзя было назвать бездумной, наоборот, это была печаль осознанная. Как будто в глубине его сознания жило понимание трагизма своей судьбы и тщетности попыток как-либо ее изменить. Глядя на его рот можно было предположить, что он постоянно улыбается. Такое впечатление создавалось из-за приподнятых уголков губ, чуть великоватых для лица. Но сам рот оставался вялым и ничего не выражающим.

Бриджи внимательно изучала черты его лица, что-то мысленно прибавляя и убавляя. Ей пришло в голову, что с возрастом мальчик станет привлекательным, даже красивым: уже теперь в лице ребенка сквозили некоторые намеки на это. Женщина прижала Лоренса к себе и взглянула на Кэти через его плечо.

— Не переживай, моя дорогая, у меня такое чувство, что придет время, и он еще станет для тебя утешением, — сказала она и тут же усомнилась в правоте своих слов, когда увидела, как Кэти опустила голову, и крупные слезы медленно поползли по ее щекам и закапали с подбородка, прежде, чем рука нащупала носовой платок.

«Какое уж тут утешение!» — с горечью думала Кэти. Она была готова отказаться от всего: покоя, счастья, даже любви Пэта, только бы сын был полноценным. Она бы даже пережила известие, что Лоренс стал отъявленным мошенником и негодяем, только бы он был в состоянии это осознать.

В который раз Кэти задавала себе один и тот же вопрос: «Почему? Почему это случилось со мной и Пэтом? Неужели проклятия имели такую силу?». Ее проклял Вилли Брукс в тот вечер, когда она вернула ему кольцо. И Барбара тоже посылала проклятия Пэту накануне их свадьбы. Она была в ярости из-за того, что он назвал ее детей племенем Моллена. А Констанция Радлет… Кэти часто думала о ней в последнее время. Наверное, и она проклинала Пэта, который не оправдал ее надежд. Но не только проклятия могли нести беду. Не меньшей силой обладали и злобные слова, часто повторяемые, исходящие из самой глубины души. Особенно если этой душе пришлось страдать, когда ее с презрением отвергли. А эти трое слишком хорошо знали, что это значит.

Они переехали в новый дом в один из ненастных дней 1890 года. Дом находился на окраине Госфорта и стоял в стороне от дороги, ведущей в Морпет. Своим названием, Брук-Хаус, он был обязан небольшому ручью, протекавшему в дальней части большого сада.

Снаружи здание напоминало огромную коробку из красного кирпича. Однако удобная планировка просторных комнат компенсировала неприглядную простоватость фасада. С одной стороны большого холла находились три гостиные, с другой — кухня и две столовые. Лестница вела на широкую площадку, куда выходили двери четырех спален и двух гардеробных.

Еще один лестничный марш поднимался на третий этаж. Здесь находились четыре комнаты с маленькими окошками и наклонным потолком. В самом конце площадки приставная лестница вела в комнату, расположенную под крышей, выше всех остальных помещений в доме. Свет туда проникал сквозь слуховое окно.

Здесь жила Рут Фоггети. Если бы кто-нибудь спросил, что она думает о своем жилище, женщина непременно бы ответила: «С этой комнатой и рай не сравнится».

Рут была третьей няней, которую пришлось нанять Барбаре за последние три месяца. Обе ее предшественницы уходили в слезах.

— У вас очень хорошее место, и я бы, конечно, осталась, если бы не мистер Бен, — жаловались они.

Но прошло две недели, а Рут Фоггети не устраивала истерик и не рыдала, если в ее постели обнаруживалась дохлая крыса, а у ног извивались червяки, или ей подставляли подножку, когда она несла в гостиную чай на подносе.

Бену Беншему не исполнилось еще и пяти лет, но выглядел он на все восемь, а его не по годам развитый ум соответствовал уровню десятилетнего ребенка. Никто этого не отрицал, все также сходились на том, что двое других братьев — сущие ангелы или могли бы стать ими, если бы их не вовлекал в свои проказы старший брат. Именно старший, потому что Бена считали таким все, кто не знал, что мальчики одногодки. Да и те, кто был в курсе дела, с трудом верили своим глазам.

Барбара занималась составлением композиции из ранних нарциссов, когда до ее слуха донеслись вопли из детской. Так как в этом доме подобные вещи считались делом обычным, и могли означать все, что угодно — от радости до ярости, она не стала торопиться в детскую. Тем более, что мысли ее были заняты подготовкой к приезду мистера Беншема и Бриджи.

Каждый месяц отец Дэна в сопровождении своей жены приезжал проверить, как идет работа на товарном складе. Они ночевали в гостинице, но в день приезда неизменно заезжали на чашку чая к… Дэну. Всякий раз Барбару охватывало тревожное волнение. К мистеру Беншему она относилась спокойно. Из душевного равновесия ее выводило присутствие Бриджи. В своем сознании Барбара не снимала с нее вины и продолжала осуждать. Эта женщина вырастила ее в любви и ласке, и Барбара взамен должна была бы платить любовью и благодарностью. Но вместо этого она видела в Бриджи человека, при участии которого у нее отняли единственную в жизни любовь. А еще в глубине души у Барбары жило чувство, что Бриджи никогда не забудет, что ее согласие на брак с Дэном было лишь бегством от гувернантки.

Однако при встрече они обнимались, целовались, и внешне казалось, что встречаются нежно любящие друг друга мать и дочь.

Вопль повторился громче первого. На этот раз Барбара отложила цветы и вышла в холл. И тут она поняла, что крики несутся не из детской, а с площадки второго этажа. Подобрав подол длинного платья из зеленой ткани в рубчик, Барбара стала торопливо подниматься по лестнице. Представшая картина возмутила ее до глубины души. Она отказывалась верить своим глазам. Новая няня Рут Фоггети сидела на корточках, держа поперек колен Бена со спущенными брючками и задранной на голову рубашкой. Его оголенный зад уже успел покраснеть, а рука Рут все шлепала по нему, если не сказать хлестала, назидательно приговаривая:

— Это вам за червей, а вот это за подножку, а это, — она ударила его с особым чувством, — за то, что вы собирались убить…

— Прекрати, как ты посмела. Как посмела! — Барбара сдернула сына с колен пухленькой маленькой няни. — Ты мерзкое и злое создание!

— Нет, мадам, мерзкое создание это он, — с достоинством возразила Рут Фоггети. — Он натянул веревку поперек лестницы. Если бы я не заметила, то обязательно скатилась бы вниз и свернула себе шею. Я чувствовала, что у него на уме какая-то гадость. С меня хватит. Или он или я.

— Не смей со мной так разговаривать, ты, девчонка! И послушай, что я тебе скажу.

Женщины были так увлечены своим спором, что не заметили, как открылась дверь и вошла Ада Хаулитт, приходящая прислуга, которую Барбара окрестила чокнутой за то, что та отказывалась жить в доме, а предпочитала в любую погоду ежедневно ходить по три мили из города и обратно.

— Что здесь происходит? Что за шум? — раздался на весь холл голос Гарри.

Только тогда Барбара пришла в себя и обрела способность видеть кого-либо, кроме стоявшей перед ней девушки и рыдающего сына. Много лет уже она не испытывала такой ярости. В последний раз это случилось, когда Пэт Ферье причислил ее детей к племени Моллена.