— С мужиков-то зачем? — удивились легионеры.

— А чтобы их с воздуха не приняли за целинскую боевую часть, — последовал ответ.

Оно и верно. Несмотря на сигнал «Я свой», который подавали все машины легиона и даже боевые шлемы солдат, с начала вторжения уже было несколько случаев, когда самолеты и артиллерия легиона засаживали по своим из всех стволов. Потери, понесенные из-за этих недоразумений, по первым прикидкам превышали настоящие боевые.

— А еще голые люди менее склонны к побегу и сопротивлению, — добавили с орбиты и на всякий случай предупредили: — Обмундирование тоже надо доставить в тыл. Может пригодиться.

Может, оно, конечно, и пригодится, но раздевать всю эту ораву пленных и набивать их шмотками бронегрузовики — это была еще та работа.

Легионеры оттянулись только на персонале дивизионного госпиталя и на вольнонаемных девушках с узла связи. Их отдельно выстроили у стены — смирно, руки за спину — и девушки были совсем уже готовы, что их сейчас расстреляют. И не все восприняли это с надлежащей стойкостью, каковой должен отличаться всякий убежденный чайкинист.

Когда первая юная связистка бухнулась на колени с криком: «Делайте что хотите, только не убивайте!» — ее тут же отвели в сторону, и стойкость многих других тоже дала трещину.

И пока легионеры делали с ними, что хотели, время шло, а приказ занять город Дубраву висел в воздухе. На орбите считали, что захват города никак не связан с отправкой пленных, потому что первую задачу выполняют танки, а вторую бронегрузовики, но в отряде майора Субботина этого идеализма не разделяли.

Поэтому отряд вошел в Дубраву с большим опозданием и нарвался на отдельный испытательный танковый батальон тракторного завода, укомплектованный настоящими асами и имевший достаточно времени, чтобы приготовиться к бою.

Майор Никалаю метался по горящему офицерскому общежитию почти до рассвета. Он понимал, что ему срочно надо в полк, но под завалами и в пылающих комнатах были женщины и дети, раненые, обожженные и угоревшие, и их надо было спасать. Вот он и спасал, вместе с другими ходячими вытаскивая пострадавших на крышу, потому что первый этаж был отрезан огнем.

Потом он увидел, что полк тоже горит. Там пылал склад ГСМ, а искры от него зажгли вещевой склад и казарму РМО. Командир полка просто не мог больше оставаться за пределами части, но теперь из общежития было совсем непросто выбраться. Пылал уже и второй этаж, а прыжок с третьего грозил переломом ног — не гарантированным, но вполне вероятным.

Другие офицеры пытались спуститься вниз по пожарным лестницам и тащили туда же жен и детей, а огонь из окон раскалял железные ступеньки, не пуская дальше тех, кто выбежал из своих комнат в ночной одежде и босиком. Заминки перерастали в пробки и тут майору тоже было нечего ловить.

Никалаю искренне радовался, что у него нет ни жены, ни детей, и продолжал метаться по коридорам в поисках выхода.

Майор понятия не имел, сколько времени прошло с начала пожара. Ведь какое-то время он без чувств пролежал у себя в комнате, где от взрыва развалилась хлипкая мебель, и какая-то деталь шарахнула его по голове. Проваляйся он немного дольше — и сгорел бы, как пить дать, потому что когда майор очнулся, комната была уже в огне.

Когда майор рискнул наконец выпрыгнуть из окна третьего этажа на козырек парадного входа, было еще темно. Быстрый тропический рассвет наступил, когда он пробирался через заваленный обломками плац к горящим складам. Тут-то его и заметили контрразведчики, упустившие добычу у общаги.

Там Никалаю разминулся с засадой случайно. В небе опять кружил самолет неизвестной конструкции, и все вокруг общежития залегли, включая и органцов, оставшихся в засаде.

Однако это майора не спасло. Другая группа во главе с подполковником Голубеу лично дожидалась его в части. Голубеу как раз допрашивал в бомбоубежище под штабом только что арестованного рядового Иваноу, который ни в какую не хотел признаваться, что он — амурский резидент.

Игар вообще не понимал, чего от него хотят, и плакал, как маленький, размазывая слезы по лицу.

Первый допрос Никалаю тоже ничего не дал, так что по-прежнему оставалось непонятно, кто из них резидент. Хотя майор по виду подходил все-таки больше.

— Никогда не доверяй внешности, — сказал, однако, подполковник Голубеу молодому коллеге, который рискнул высказать эту мысль вслух.

Не добившись успеха, Голубеу решил везти Никалаю и Иваноу в Чайкин. Нервная обстановка в полку его раздражала. Военные никак не могли справиться с огнем, а органцы никак не могли понять, что вообще происходит.

— Немедленно выяснить и доложить! — орал Голубеу на командира второго батальона — старшего из живых и свободных офицеров. Все, кто выше его по должности, были либо арестованы, либо убиты. Впрочем, некоторые считались пропавшими без вести. Они жили все в той же общаге и до сих пор из нее не вышли.

Комбат, не без оснований ожидавший, что его тоже с минуты на минуту арестуют, дозвонился, наконец, до штаба армии и получил разъяснение: в Чайкине высадился мариманский десант, поддержанный с воздуха экспериментальными самолетами. Десантники прорвались на Рудну и в настоящий момент отрезаны от моря, но 2-я армия ждет подкреплений, чтобы замкнуть кольцо окружения.

Поэтому полк должен срочно следовать в направлении Рудны, занять позицию к востоку от города и ожидать дальнейших распоряжений.

Чтобы начать отгрузку пленных, легиону надо было сначала очистить от целинских войск побережье — поэтому дезинформаторы, засевшие в высоких штабах и на узлах связи и посылали все недобитые части вглубь полуострова, где уже рыщет Чайкинская мотострелковая дивизия, уверенная, что все, кто одет в целинскую форму — враги.

Но по мере того, как вторжение набирало обороты, у легиона оставалось все меньше свободных каналов связи и глушения. Уследить за всем, что творится в эфире, было невозможно, и разведка легиона проворонила передачу, которую вел с полевой рации некий генерал-лейтенант Загаруйка — большая шишка из штаба округа.

Направляясь в штаб из дома, он нарвался на боевые машины 13-й фаланги, но каким-то чудом ушел, а дозвонившись до штаба из уличного автомата, заподозрил неладное и теперь, прибившись к какой-то блуждающей части с рацией, вещал в эфир:

— Всем, кто меня слышит! Говорит генерал-лейтенант Загаруйка, начальник тыла Закатного округа. Сообщаю всем, что штаб округа захвачен мощным вражеским десантом. Штабы 1-й и 2-й армии и другие органы военного и гражданского управления захвачены также. Каналы связи перехвачены, по ним передается дезинформация и ложные приказы. Довожу до сведения всех частей первоочередную задачу: отбить штаб Закатного округа и центральный узел связи, дабы восстановить управление войсками. Приказываю всем частям следовать в Чайкин и атаковать штаб округа.

Прежде чем передатчик запеленговали и шарахнули по нему ракетами, приказы генерала Загаруйки услышали многие, и некоторые им поверили. Хотя основная масса командиров, еще не совсем потерявших связь с внешним миром, приняла эту передачу за плохо сработанную дезу и продолжала верить штабу армии, где давно уже окопались не только сабуровские рейнджеры, но и легионеры из частей усиления.

— Ишь чего удумали — атаковать штаб округа, — ворчали эти командиры и продолжали следовать на Рудну.

Однако полковник Голубеу был не из их числа. Узнав про мариманский десант, он заметно обеспокоился. Хотя штаб армии и уверял, что в Чайкине никаких мариманов нет, и все десантники отрезаны от моря и оттеснены вглубь полуострова, все равно ему не улыбалось путешествовать в такой обстановке на беззащитной легковушке в сопровождении воронков.

Куда как лучше будет совершить этот марш-бросок в колонне мотострелкового полка. И основания для этого есть — приказ начальника тыла округа, который по званию и по должности на порядок выше дежурного по штабу армии.

А если что и пойдет не так, всю вину можно будет свалить на командира второго батальона, исполняющего обязанности командира полка, а также и на самого майора Никалаю. Когда комполка — резидент вражеской разведки, трудно ожидать, что его подчиненные будут добросовестными и преданными офицерами.