Ресурсов бы хватило. 144 миллиона жителей — это хороший мобилизационный потенциал. Хотя в материковой части Народной Целины людей в десять раз больше, это ничего не значит. У Бранивоя еще и восточный фронт, а с другой стороны, нет такой техники, как у легиона.

Но Тауберт эту идею отверг, и провести ее явочным порядком тоже не получилось. Однако Бессонов даже теперь заботился больше не о том, как захватить Уражай и продвинуться вглубь материка на максимальное расстояние, а о том, как обезопасить перешеек от контрнаступления целинцев.

Но уже через несколько дней стало ясно, что даже для этой цели у западной группировки легиона слишком мало сил.

— Надо снимать фаланги с полуострова, — говорили ближайшие помощники Бессонова, имея в виду те части, которые остались в тылу у наступающих сил для окончательной зачистки территории и борьбы с окруженцами и партизанами.

Но если снять эти фаланги и бросить их в бой, то легион потеряет контроль над полуостровом — контроль, который еще толком не установлен.

Но и Ставка твердила то же самое. Пал Страхау собирает своих людей, которые справятся с тыловыми проблемами и без помощи землян. Снимать фаланги целиком пока рано, но раскулачивать их в пользу главного фронта уже можно.

Но Бессонов ни в какую не хотел отдавать оккупированные территории на откуп Страхау. Пока земляне остаются там, сохраняется надежда создать нечто, похожее на противопоставление «добрых парней из Вермахта» «гнусным зверям из СС» (причем в роли последних будут выступать целинцы на службе у Страхау).

Но если земляне уйдут, то, зная методы Страхау, можно не сомневаться: целинцы в массе своей проклянут и легион, и всех, кто примет его сторону. И это вызовет не только тотальную партизанскую войну, но и другой эффект.

Пока что целинские обыватели, которым надели на шею самоликвидатор, в массе своей готовы ради спасения своей жизни (или хотя бы ради шанса на спасение) воевать на стороне легиона против своих соотечественников. Но когда за работу возьмется Страхау, можно ожидать таких последствий, что те же обыватели в большинстве предпочтут скорее самоубийство, чем сотрудничество с оккупантами.

И уж во всяком случае легионерам придется опасаться мобилизованных больше, чем врагов. За всеми не уследишь (особенно когда особая служба теряет каналы наблюдения один за другим), а в бою так легко незаметно всадить «однополчанину» очередь в спину.

Поэтому Бессонов решил сделать все, чтобы не допустить ухода земных фаланг с полуострова — даже если ради этого придется остановить наступление.

Но наступающие части требовали пополнений. Они нуждались в людях, технике и боеприпасах. И хотя роковой сотый день приближался неумолимо, а график отгрузки пленных в уплату «Конкистадору» ежедневно срывался, что тоже грозило Бессонову серьезными неприятностями вплоть до отрывания головы в буквальном смысле слова, с каждым днем становилось все яснее, что без «раскулачивания» не обойтись.

Понятно, что фаланги, которые добивают на полуострове большие группировки окруженцев, трогать нельзя ни под каким видом. Зато город Чайкин уже несколько дней как очищен от активных солдат противника, а серьезное гражданское сопротивление в нем еще не развернулось.

Отсюда вывод: первый кандидат на раскулачивание — это злосчастная 13-я фаланга. Плевать, что в ней и так чудовищный некомплект личного состава. Зато она первой приступила к вербовке в свои ряды местных жителей, и судя по докладам, это дело продвигается у нее весьма успешно. Командир фаланги Шубин не побоялся пойти против самого маршала Тауберта, чтобы только оставить под своим началом дорогих его сердцу перевербованных целинцев.

Вот пускай теперь с ними и остается.

Игорь Иванов получил звание старшины в тот самый день, когда капитан Саблин пошел на повышение. В 13-й фаланге формировались «отряды охраны порядка», и в чью-то светлую голову на орбите пришло, что этими отрядами затруднительно руководить из космоса.

По этой причине командирами отрядов назначали особо отличившихся центурионов. И в подчинении у капитана Саблина вместо одной центурии оказалось сразу четыре.

Но это было еще не все. 13-ю фалангу активно «раскулачивали» и в первую очередь забирали на главный фронт офицеров. Полевой особист Десницкий фронта, правда, избежал, но и в родной центурии не остался. Его опыт понадобился в службе формирования штрафных частей.

И как-то так получилось, что во всем отряде капитана Саблина остался только один офицер — сам капитан Саблин.

Он пересел в командирский танк тяжелой центурии и хотел сперва забрать с собой Громозеку, но потом передумал. Игорю Иванову, который остался в 77-й за старшего, и так тяжеловато будет, а без Громозеки и вовсе амба.

Мало того, что из 77-й забрали большой танк и три боевых машины, так еще маневренный танк остался без экипажа. Танкисты были нужны в наступлении. Вот Громозеке и пришлось взять на себя этот танк. А Игорь Иванов остался в командирской машине вдвоем с Ланой Казариной.

Громозека взял к себе в танк палача Гарбенку, и тут получилась своеобразная коллизия. Игорь и Лана ненавидели Гарбенку всей душой, а для Громозеки он был лучший друг, но при этом Игорь искренне симпатизировал Громозеке и Лана тоже относилась к нему без злобы, даже несмотря на инцидент с расстрелом юнармейцев.

Громозеку вообще нельзя было не любить. Достаточно раз взглянуть на его морду веселого хулигана — и всякая злость пропадает. Он и на зону на Земле попал за веселое хулиганство — шел, никого не трогал, захотел прикурить от вечного огня. Да рядом очутились какие-то патриоты, которые попытались пресечь безобразие. Ну, громила их раскидал, а когда появилась милиция, ментам тоже отвесил по плюхе. По инерции. И схлопотал помимо сдачи целый букет статей с частичным сложением наказаний, так что сел крепко и теперь был очень рад, что неведомые благодетели вынули его с нар. Война все-таки веселее.

К тому же на Целине он все-таки исполнил свою давнюю мечту и прикурил от вечного огня в парке Майской Революции. И никто его за это не упрекнул.

И этот самый жизнерадостный громила с тигром с картины Сальвадора Дали на левом плече (какой-то умелец на зоне выколол по журнальной репродукции), с шутками и прибаутками без зазрения совести стрелял и вешал целинских партизан, не обращая внимания на пол и возраст и удивляя этим даже видавшего виды Гарбенку.

А Лана Казарина во время карательных акций давилась «озверином» и только поэтому пока не сошла с ума. Хотя признаки раздвоения личности давно были налицо.

С одной стороны, у нее были все основания ненавидеть и бояться партизан. Целинские подпольщики гораздо азартнее и успешнее охотились на земляков-регнегатов, нежели на легионеров. Если по отношению к легионерам у них была одна тактика — снайперские выстрелы да взрывы, то предателей они стремились непременно захватить живьем и утащить в укромное место на суд, после чего в лучшем случае повесить, а в худшем — растерзать.

Лана видела уже столько этих растерзанных и очень живо представляла себя на их месте, а потому не испытывала сочувствия к партизанам вообще. Но когда Громозека и Гарбенка ставили к стенке очередную напуганную девчонку или хорохорящегося юнца, Лана не могла совладать с собой и твердила:

— Вы все одинаковые. Звери! Мерзкие дикие звери! Наверное, в мире вообще уже не осталось людей…

— Человек — прямой потомок дикой хищной обезьяны, одержимой манией убийства, — отвечал на это Игорь Иванов.

Этой сентенцией он успокаивал и самого себя. В точности по Дарвину — суть естественного отбора в том, чтобы выжить, не считаясь с жизнью других. Жизнь сородичей и союзников еще чего-то стоит — но жизнь врагов не стоит и ломаного гроша.

За эти дни Игорь успел привыкнуть к трупам, а вид убитых партизанами землян и растерзанных союзников освобождал его от угрызений совести при казни захваченных подпольщиков. Хотя сам он ни разу не выстрелил в безоружного человека, стоящего у стенки.