Командир тыловиков, попавший меж двух огней в подземном гараже Серого Дома, мог законно гордиться тем, что он побывал в бою, но вместо этого он устроил капитану Саблину выволочку за то, что центурион не обеспечил безопасность команды, прибывшей на площадь Чайкина со спецзаданием особой важности.

— Как, разве вас не убили? — удивленно прервал его тираду Саблин.

После этого тыловик просто зашелся в истерике, наглядно демонстрируя, что он не просто жив и здоров, а пожалуй, даже чересчур.

— Жаль, — сказал по этому поводу Саблин.

— Чего «жаль»? — не понял тыловик.

— Ну, просто, если бы вас убили, то я первый объявил бы вас героем. А так вы как были тыловой крысой, так ею и остались. И все! Мне с вами больше разговаривать не о чем.

Разбитую БМП наконец удалось вытащить из прохода, и командирская машина 77-й центурии смогла выехать из гаража.

Не обращая больше никакого внимания на тыловиков во главе с суетливым капитаном, Саблин вызвал из башни наверх Игоря Иванова и Лану Казарину, которые еще не отошли после бурной любви в целинском понимании этого слова, и объявил обоим благодарность — Игорю за умелое применение осветительных ракет не по назначению, а Лане за меткую стрельбу по всему, что шевелится.

Последнее вызвало оживленную реакцию почтенной публики — дескать, Лана умеет не только стрелять по всему, что шевелится, но делать с этим всем и еще кое-что. О том, что именно, наглядно свидетельствовал ствол пушки, по-прежнему задранный в небо.

Легионер, в которого Лана чуть не попала из пулемета, оказался не лишен чувства юмора и потребовал у нее компенсации за моральный ущерб. Девушка не сразу поняла, о чем он говорит и чего хочет, но Игорь объяснил ей шепотом на ухо, что пострадавший желает любви, и Лана, покраснев, как майская роза, прижалась к Игорю плотнее.

Тут Саблин получил приказ выделить свободных бойцов для тушения пожаров в тюремном блоке, и пострадавшего (который на самом деле вовсе и не пострадал) услали туда.

Пожары занялись от снарядов, попавших в окна. Правда, гореть там было особо нечему — бетонные полы и железные двери, так что с огнем справились быстро.

А вот пустые административные здания дальше по проспекту никто не тушил, хотя горели они сильнее, поскольку там взрывались объемно-зажигательные снаряды с напалмовой составляющей. И при свете дня эти здания выглядели если не как руины Сталинграда, то по крайней мере как российский Белый дом после штурма в октябре 1993-го.

Игорь Иванов разглядывал этот пейзаж несколько ошарашенно, словно он только теперь понял, что оказался на войне. В бою было как-то не до раздумий, зато теперь времени было хоть отбавляй. Наверху никак не могли договориться об отправке пленных, потому что тыловики, потеряв большую часть своих машин, требовали для сопровождения боевую технику, а 13-я фаланга соглашалась на это только в том случае, если с нее снимут ответственность за площадь Чайкина и Серый Дом.

Дело дошло уже до больших высот и лично полковник Шубин во всеуслышание заявил, что никому не отдаст целинцев, добровольно перешедших на сторону легиона и принявших бой в составе 13-й фаланги. А поскольку эта фаланга отличилась в боях за город Чайкин и не позволила целинцам отбить ни один из ключевых объектов, Шубин чувствовал себя на коне и разрешил своим подчиненным, если понадобится, пресекать действия тыловиков силой.

Тыловики, на которых была возложена отгрузка пленных, апеллировали к Ставке, и окончательное решение пришлось принимать самому Тауберту.

Он высказался в том духе, что отгрузка пленных «Конкистадору» превыше всего, и он вообще не понимает, почему она не началась еще накануне вечером. Но генерал Бессонов, для которого военные действия были важнее расчетов с кредиторами, выполнил волю маршала только наполовину.

Он на свой страх и риск разрешил Шубину оставить в боевых подразделениях целинских добровольцев и приравненных к ним лиц, но добавил к этому, что на 13-ю фалангу отныне возлагается не только контроль за городскими объектами, патрулирование, поддержание порядка и борьба с остаточными группами противника, но и основная нагрузка по захвату пленных среди мирного населения.

— Больше заниматься этим некому, — объявил начштаба легиона. — Остальные фаланги нужны мне для боя. И основная масса тыловиков тоже уйдет из города, как только начнется наступление. Так что давай действуй.

Все центурионы 13-й узнали об этом уже утром второго дня вторжения, на селекторном совещании, и известие произвело на них двусмысленное впечатление.

С одной стороны сгонять в гурты мирное население, конечно, спокойнее и безопаснее, чем драться с превосходящими силами противника на передовой — особенно после того, как иссякнет эффект внезапности. Но с другой стороны, очень уж противное это дело. Особенно если принять во внимание инструкцию об обращении с пленными, которая к утру второго дня продолжала действовать, несмотря на энергичные протесты земных генералов и многих офицеров легиона.

— Плохо быть идиотом, — прокомментировал упомянутое решение капитан Саблин, не поясняя, кого он имеет в виду.

Вряд ли это был полковник Шубин, к которому офицеры фаланги относились неплохо и отнюдь не держали его за идиота.

Зато очень многие земляне в фаланге и во всем легионе сходились во мнении, что главный идиот во всей этой истории — не кто иной, как лично маршал Тауберт.

Но памятуя о «жучках», вделанных в ошейники, мало кто решался высказывать эту точку зрения вслух.

Спецназовцы, которые прибыли на площадь Чайкина, чтобы забрать генерала Казарина и особо ценных штабных офицеров, угодивших в тюрьму перед самым началом войны, в отличие от тыловиков не стали отсиживаться по подземельям, и кое-кто считал даже, что именно их надо благодарить за столь впечатляющий успех ночного боя. Ведь легионерам удалось не только отбить целинскую атаку, но и рассеять целинцев, отогнав их достаточно далеко, чтобы в ближайшие часы не опасаться новых атак.

Хотя никто на площади толком не знал, где находится вражеский штаб, рейнджеры обрушились прямо на него, и генерал Леучинка ушел чудом, а генерал Бубнау попал в плен. После этого группировка целинцев на подступах к площади Чайкина развалилась сама собой и о новых атаках никто даже не помышлял. Те солдаты и органцы, которым удалось спрятаться по близлежащим домам, думали только об одном — как теперь оттуда выбраться, не привлекая внимания противника.

Очень помогла бы гражданская одежда, но где ее взять, если все здания в округе — административные, а на дворе помимо войны еще и выходной день — то есть в этих зданиях нет никого из штатских, у которых одежду можно реквизировать.

Каждую минуту уцелевшие целинцы ждали, что враг начнет прочесывать эти здания, но у врага были другие заботы. Легионеры делали как раз то, о чем так мечтали засевшие в административных зданиях целинцы — они реквизировали одежду у заключенных из Серого Дома.

77-я центурия 13-й фаланги после долгих споров и препирательств была отряжена для сопровождения колонны пленных на побережье, и теперь подчиненные капитана Саблина лихорадочно выдергивали из толпы самых красивых девушек и записывали их в ряды легиона, даже не спрашивая их согласия. Девушки, прочем, особо не сопротивлялись, потому что видели, что происходит с остальными.

Остальным тыловики приказывали раздеться, после чего голых людей обоего пола сковывали цепью в две линии, а в середину загоняли других людей, тоже голых. Некоторые были скованы по двое наручниками, другие нет, но убежать все равно было затруднительно, тем более, что в ту же колонну ставили и заложников с самоликвидаторами на шеях.

Какие-то твердокаменные зэки, которые даже после целинской тюрьмы не хотели сотрудничать с врагом, с криками «За родину!» напали на конвой. Но их без труда повязали и принародно расстреляли из самоликвидаторов, продемонстрировав всем остальным, как они действуют.