Звонарь поднялся снова и отбил одиннадцать. К этому моменту Каниан уже сделался совершенно, как бывают спокойны мертвые, и ничего не боялся.

Кортеж ехал медленно. Белые кони, красные плюмажи на них, сверкающая перевязь короля, ливень драгоценностей на груди королевы, золотистые кудряшки принца, две принцессы в белых платьях, летящие лепестки. Все как в сказке.

Каниан медленно провожал их движение стволом винтовки. Он знал, что у него есть только один шанс попасть и знал, что времени мало.

Король стоял и махал рукой. Принц сидел напротив него, вместе с девочками. Королева была почти скрыта за мужем. При неудаче имелись все шансы убить ее.

«С женщинами воюют или никто, или все. Не я это начал».

Каниан никогда в жизни не смотрел на такое количество нарядных людей через оптический прицел. Это выглядело очень странно.

«Все. Пора».

Он сцепил зубы, задержал дыхание, дождался паузы между ударами сердца и плавно нажал курок. Каниан целил чуть выше и правее, остальное должны были доделать ветер и деривация, на таком расстоянии незначительная.

Самого полета пули Каниан, конечно, не увидел. Он только видел, как от головы короля отлетает солидный кусок. Падающая корона сверкнула в солнечных лучах, но Иргендвинду было не до деталей. Следовало срочно снимать вторую цель, пока охрана не догадалась прикрыть принца. Мальчишка подскочил, словно подброшенный. Королева, наверное, кричала. Каниан видел ее искаженное лицо не очень четко.

Они еще не поняли, что происходит. Так в Эфэле королей не убивали. Их травили, душили, однажды даже казнили, но еще никогда в них не стреляли в их собственной столице, среди бела дня и в государственный праздник, под летящие в небо цветы и смех простонародья.

Каниан передернул затвор. Навел прицел на принца.

Ему только исполнилось одиннадцать лет. Не он отдал приказ убить Ирэну, Инэссу и Альму. Он вообще был почти ни при чем. Примерно как Каниан, который просто родился не в той семье. Сам по себе он не волновал никого — только как придаток к делам отца. Это их роднило. И еще половина общей крови.

Бенедикт, конечно, не думал, что Каниан это сделает. Даже Каниан до последней минуты не был уверен, что станет это делать.

Выстрел.

Каниан зажмурился. Когда он открыл глаза, от златокудрого принца в лучших эфэлских традициях не осталось ничего. Мальчишка дернул головой, пуля прошла чуть левее и ниже и в куски разнесла ему челюсть. Даже если парень еще жил, долго бы такое недоразумение не продлилось.

Охранники уже заскакивали в кортеж и падали на членов венценосной фамилии. Но больше Каниану стрелять было не по кому.

Королевы реальной власти не имели. Он только что двумя пулями оборвал четырехсотлетнее правление династии.

«Это вам за Ирэну, Инэссу, Альму и совсем чуть-чуть — за меня и отца».

Каниан еще несколько секунд смотрел в оптику. Толпу разгоняли нагайками, люди волновались, падали, а лепестки цветов еще летели в воздухе. Покореженная корона эфэлских владык, наверное, валялась где-то под ногами охранников. К концу неудавшегося праздника от нее остался бы только помятый кусок белого золота. Бесовски символично выходило.

«Так вам и нужно. Если есть справедливость, то я только что совершил самый справедливый поступок на свете».

Каниан отложил винтовку и потянулся к пистолету. Задачка была почти решена, оставалось произвести последнее действие и получить конечный результат.

— Зачем ты стрелял второй раз? — голос Бенедикта над ухом заставил Каниана почти подскочить. А тот стоял на площадке совсем рядом, скрестив руки на груди и поджав губы.

— Что?

— Зачем ты стрелял второй раз? Ты разве промахнулся? — Бенедикт кричал, но после колоколов звуки доходили до Каниана не слишком хорошо.

— Нет, я попал оба раза, — сначала ответил, а потом подумал Иргендвинд. Его мысли сейчас были больше заняты количеством патронов в пистолете, чем какими-то еще вещами. Застрелиться бы хватило.

Оплеуха Бенедикта заставила его крепко приложиться головой о камень.

— Ты чем думал, щенок? Ты как сам думаешь, что ты сейчас сделал?

— Короля убил. И принца заодно. Маленькая крыса — уже крыса.

Бенедикт на дальнейшую ругань размениваться не стал. Он резко ударил Каниана по руке, в которой тот держал пистолет. Иргендвинд, ничего подобного не ожидавший, выронил оружие. Настоятель его поднял, но стрелять почему-то не стал. Вместо этого он, размахнувшись, швырнул пистолет за перила и, почти не разжимая губ, процедил:

— Встал и пошел вон отсюда. Захочешь умереть — выйди за ворота обители и там хоть на ближайшем дереве можешь вешаться. А здесь мне такой дряни не нужно. Встал и пошел, я сказал.

Каниан расслышал не все слова, но общий смысл пожеланий Бенедикта уловить было несложно. Он поднялся. У него кружилась голова, болела рука и вообще его мутило. В душу Иргендвинд не верил, но, помимо головы и руки, болело что-то еще.

— А мне что, следовало всех по-королевски простить? — зло спросил он. Каниану казалось, что его голос звучит как-то очень тихо и далеко. — За меня — бес бы со мной. За девочек тоже простить следовало? Ты их учил зачем? Затем, чтоб их потом в таком же монастыре подушками придушили? За этим?!

— Убирайся.

— Ну, если тебе и твоему Создателю от этого станет легче, короля я только что простил, — фыркнул Каниан.

— Когда ты поймешь, что ты сейчас на самом деле совершил, тебе легче не станет, — сквозь зубы посулил Бенедикт. — Уходи. И никогда не возвращайся.

В романах герои в таких случаях обещали, что вернутся королями и наведут порядок. Каниан прекрасно знал, что, скорее всего, просто не успеет никуда уйти. А если и успеет, то королем не вернется и вообще никем не вернется, потому что некоторые поступки непоправимы. Он коротко кивнул и поспешил вниз по лестнице.

К вечеру все газеты Эфэла написали, что рэдский снайпер по приказу калладского кесаря застрелил эфэлского короля и его сына. Нашли даже человека, который в этом сознался.

А еще через сорок восемь часов эфэлские войска встали на границе Западной Рэды.

В Эйнальде армия тоже потянулась к юго-восточным границам.

Эрвин Нордэнвейде, отозванный в штаб, до рези в глазах смотрел в бинокль на ночное небо. Шла последняя неделя августа. С небес холодным и светлым дождем рвались звезды. На востоке черный бархат изредка прошивали яркие вспышки. При каждой вспышке на горизонте у Эрвина замирало сердце.

— Мессир Зильдер, это звезда упала или…? — Нордэнвейдэ не хотел договаривать. Рэдцы не звали по имени вещи, которых надеялись миновать.

Зильдер, бывалый военный, теперь приписанный к дипломатическому корпусу Каллад в Эйнальде, тоже долго смотрел на горизонт, а потом спокойно ответил:

— Хотел бы я верить, что это звездопад…. Только уж слишком много там звезд падает.

Ветеран вдруг замолчал и поднял руку в воздух. Сначала Эрвин не понял причины. А потом на самой границе слышимости он уловил тяжелый низкий гул. Это был даже скорее не звук, а вибрация.

Нордэнвейдэ осознал, что его слегка трясет, и сложил дрожащие руки за спиной. По позвоночнику очень быстро прошла ледяная волна.

— Ну вот вам и ваша первая звезда, Нордэнвейдэ, — глуховато сказал Зильдер. — Это артиллерия. Позвольте поздравить вас: война началась. Да простит меня кесарь за эти слова, но пусть нам поможет Создатель. Потому что больше нам никто помогать не станет.

Эрвин потерянно молчал и смотрел на горизонт. Там по-прежнему виднелись вспышки, и промежутки между ними становились все короче.

Зильдер хлопнул его по плечу:

— Да ладно вам, Эрвин, сколько мы такого видали. Это ваша первая звезда. Пусть следующие будут сиять у нас на груди, а не над нашими могилами. Будем живы — внукам расскажем.

А на востоке все сверкало и сверкало, как будто кто-то запускал салют накануне большого и светлого праздника.