— Это очевидно. Только у нас не месяц, а около трех недель. Из Рэды уже вывезено все, что можно вывезти. Виарэ срывает поставки. Так какие пути выхода ты видишь, Кай? Если без Мглы.

— Их надо или убить, или накормить. Первый вариант мне нравится больше, но для него нужен популярный кесарь и его правая рука — палач и изверг, на которого потом расстрел демонстрации повесят и которого самого повесят. Палачей и извергов найдем без труда, но с кесарем не задалось.

— То есть если бы Эдельстерн остался жив…

— Я бы без колебаний предложил стрелять по толпе. Лет десять мира нам бы это дало. Мира — как отсутствия внутренней войны, я имею в виду, покоя, конечно, нам бы не дали. Посудите сами, мессир. Пуля стоит меньше четверти марки, а нормальный дневной паек — марку. Что здесь можно обсуждать?

С точки зрения Вету обсуждать, пожалуй, и вправду было нечего. При толпе в пять тысяч человек, например, выходило больше трех тысяч семисот марок чистой экономии. Маги оперировали предельно абстрактными величинами.

— Но Эдельстерна с нами больше нет.

— Поэтому я бы накрыл столы на площади. Это, как минимум, сбило бы всех с толку. Пришли орать и требовать — а там хлеб-соль. Процентов восемьдесят разошлось бы по домам с сытыми желудками и полным отсутствием идей о социальном равенстве в головах. Такие мысли долго живут или у голодных, или у тех, кто голодным не был никогда.

Пожалуй, в словах уже явно поклевывающего носом Вету имелась определенная логика.

— Что сделаем мы, я представляю. А что сделают они, Кай?

— А им, в отличие от нас, можно особенно ничего не делать — время и осень справятся и без чужих усилий. Рэда полыхнет, искры полетят… Впрочем, на месте регента и компании я убил бы вас. Удобно, когда жандармы… удобные.

— Сколько раз я говорил, что мы не жандармы, а тайная полиция?

— А уж тайная полиция в такой ситуации точно должна быть ручная. Либо мертвая. Второе, как мы уже выясняли, дешевле.

— Просматривайте вероятность покушений. В первую очередь — на кесарских детей. Во вторую — на меня. На сколько вперед вы можете видеть теперь?

— Сутки, и это при большом везении.

— Этого достаточно, чтобы заметить резкие всплески.

Условия чудовищные, но даже при них охранка еще могла сносно работать. Наследников следовало всеми правдами и неправдами вывезти из дворца, а лучше — из столицы. Кесаревна Стефания была достаточно умной женщиной, чтобы при надобности обнаружить у детей слабость и головокружения от недостатка чистого деревенского воздуха.

— Резких всплесков не будет, — пробормотал Кай.

— Почему? — несколько удивился Винтергольд.

Вету окончательно сполз на подлокотник и положил ладонь под щеку. Сладко прижмурился.

— Почему ты уверен, что резких всплесков не будет, Кай?

— Буря во Мгле все забивает. Почти все вероятности лежат в районе пятидесяти процентов. И очень много «сцепок».

— Созависимостей?

— Не связанных «или-или». Парадоксальных, если хотите. Когда покушение, допустим, на меня или удастся, или нет — это обычная неопределенность, смотрим и ждем.

— И что не так?

— Покушение состоится. Или на нас с вами, или на наследников. И на кого-то одного оно пройдет успешно. Хотя эти события, при обычных обстоятельствах, не были бы связаны между собой. Ни вы, ни я и близко не подойдем к кесарским детям для их же безопасности.

— Это точно?

— Уже ничего не точно. Женщина в костяных браслетах, которая уехала — мельница богов. В тех вероятностях, которые видим мы, ее вообще не существует. Если такая совершит покушение, я никого не смогу защитить.

— Именно поэтому госпожу Дагмару вежливо попросили покинуть столицу и сопроводили до моря.

— Женщина с каким-нибудь другим красивым северным именем могла остаться. Или мужчина с южным. Кто угодно. Рядом работает мельница, я почти уверен. И кого-то из нас она да перемелет.

— Тебя, меня или кесарских детей?

— Или вас, или кесарских детей. Про меня я там ничего не вижу.

— Ты уверен?

Герхард Винтергольд почувствовал, что сердце пропустило удар.

— Tertium non datur, — сонно пробормотал Вету. — Закон исключенного третьего — красиво звучит, да? А выглядит, как правило, отвратительно… К слову, будь выбор за мной, я бы защищал не наследников, а вас. Потому что это просто дети с такой же красной кровью, как у всех, девочек жалко, а вот со старшим, видит небо, мы еще наплачемся…

До сего дня Герхард Винтергольд полагал, что Кай политикой вообще не интересуется сверх профессиональной надобности, и уж точно не имеет предпочтений. То, что он их озвучил, да еще в такой ситуации, ему совсем не понравилось.

— Немедленно закрой свой рот.

— Вы доверите стомиллионный народ мальчику, который заживо зарывал щенков в землю?

— Кай!

— Ах да, это необходимая кесарская добродетель для трудных времен, пожалуй, в нашей ситуации так и полезная…

— Эгмонт — законный наследник и будет коронован по достижении совершеннолетия. Весьма надеюсь, что в деле государственной важности ты будешь видеть дальше закопанных щенков.

— А там есть какое-то «дальше» после такого «здесь»?

— Свободен, Кай.

Дэмонра, здравствуй.

Представления не имею, как принято начинать такие письма. От конструктов вроде «Если ты это читаешь, значит…», мне с юности делалось тошно. Если ты это читаешь, значит у меня не нашлось довольно сил, чтобы пойти и что-то тебе сказать в лицо. Все. Да, признаю, я удрал туда, куда твой ответ не долетит.

Так или иначе, мы с тобой уже никогда не поссоримся и не помиримся. Там не будет иметь большого значения — помирились мы или нет, значит, и говорить о том, кто неправ, не стоит. Я только теперь начал понимать, что в подобных делах вообще не так уж и важно, за кем правда. Вот уж странное умозаключение для адвоката, ты не находишь? Важно то, что мы живем только раз, и, даже если мы вдруг вернемся на землю вторично, как обещал какой-то древний философ, скорее всего, мы разминемся и больше не встретимся. Правда, на фоне этого, наше с тобой непонимание — сущий пустяк? Ну, если представить непонимание, с которым два человека будут ходить по бескрайнему миру, искать друг друга, веря, что где-то здесь бродит их «вторая половинка», и так ее и не найдут.

Не хотел бы я жить второй раз, Дэмонра. Честное слово.

У меня имелось достаточно времени, чтобы обо всем подумать. Надо бы сказать, что я ни о чем не жалею, но это будет не совсем правдой. Достаточно сказать, что о своих ошибках я сожалею меньше, чем о «правильных» поступках.

Понимаю, по моему поведению этого было не сказать, но я не блаженный. Надеюсь, я даже не дурак. И, уж поверь, прекрасно знал, что делаю, когда выбрал тебя. Я не рассчитывал прожить с тобой до старости, наделав кучу рыженьких детишек. С тобой — это было с самого начала понятно — никакой жизни мне не светило, но удовольствие того стоило. Я до сих пор так считаю.

Давай сразу договоримся — вот об этом я не жалею. Жалею, что не увез с собой силой, что не женился, пару раз даже от души жалел, что не пристрелил тебя, уж прости. Но лучшего выбора я бы не сделал. Хочешь верь, хочешь не верь, адвокаты же всегда брешут.

Стадия объяснений пройдена, наверное, пора приступать к покаяниям?

Их у меня не так много. Оставим вопрос, следовало мне тогда уходить или нет. Думаю, у каждого человека есть предел, и все-таки следовало. Кстати, я не ревновал и не ревную тебя к твоему магу, хотя, не скрою, для твоей безопасности предпочел бы видеть его мертвым. Мне только жаль, что я решил «выдержать характер». Вот уж воистину отличная тактика для человека, которому жить остается пара месяцев, правда? Вообще бесполезно выдерживать характер, если тебя не любят. Это не в укор тебе — можешь перечитать выше про мой обдуманный выбор — это такая грустная земная правда. Я сглупил в том, что принял ее наполовину и с поправками, а жизненные ситуации — это тебе не завещание дядюшки, они не предусматривают поправок. Если тебе повезет кого-нибудь полюбить, ты вспомни мой решительный демарш и не повторяй его.