Продолжать в круглосуточном режиме обремененный семейством горе-палач, конечно, не мог. Пожалуй, самыми тяжелыми вышли первые часа два, а потом все четверо убрались, мешок, правда, так и не сняв. Дэмонра лежала, подтянув колени к подбородку, насколько позволяла длина цепи, соединяющей кандалы на запястьях и лодыжках через кольцо в полу, и думала, успеет она сдохнуть от внутреннего кровотечения до прихода мага или ей все-таки не повезет и мразь с тихим голосом ее откачает.

— Вы бы правда рассказали, — упомянутая мразь оказалась легка на помине. — Вы же все равно умрете, полковник Ингрейна.

— А вы вечно жить планируете? Тогда для вероятностника вы чудовищно тупы.

Маг стянул с нее мешок и брезгливо откинул его в сторону. Приподнял ее голову за слегка отросшие за полгода волосы. Вздохнул, как человек, который безумно устал.

— Вы очень храбры, и вы все равно умрете, — без вызова или издевки сказал он. Дэмонра сощурилась, но черты лица все равно разобрать не могла. Обычный человек, наверное, на улице она его бы не заметила. — Вся разница в том, в каком состоянии.

— А мне не все равно? Целые ребра нужны живым, а не мертвым.

— Сомневаюсь, что вам будет все равно. У капитана Вальтера сейчас, как бы сказать, ломка психики. Он понимает, что уже бесповоротно изгадил свою жизнь — ну, честь мундира, беспорочную службу, доброе имя, чем там еще гордятся эти сивушные, как бы сказать помягче, офицеры. И понимает, что так и не добился ничего из того, за что ему дали аванс. Сейчас он поплачет, надерется, а потом поймет, что, раз черта переступлена, то дальше он как бы и не виноват. А вы — злобная дрянь, которой так уж трудно «расколоться» — стоите между ним и его прекрасным будущим, ради которого он только что перечеркнул прошлое. А будущего-то нет и дочки до сих пор не замужем. Сперва ему станет мерзко и страшно — ему уже мерзко и страшно. Пусть посидит и порефлексирует — недоумкам это полезно. А потом я предложу ему выпить и скажу, что вы сами его провоцируете и вынуждаете применить силу. И что это вы виноваты, а не он. Вы преступница, а он просто выполняет долг. Ему не придет в голову спросить, почему его — вроде как офицера, да? — наняли гражданские лица и денег предложили отсыпать, тогда когда они, если они официальная власть, могли бы все то же самое провернуть в тюрьме совершенно законно и без подкупа. Он схватится за мысль, что вы преступница, а не он, как утопающий за соломинку. И дальше у него едва ли включатся мозги, но фантазия включится уж точно. Пол-бутылки коньяку решают такие проблемы. Он поймет, что, вместо того, чтобы тупо пинать вас по ребрам, можно ломать пальцы по одному. Что глаза вам больше не понадобятся. Что вы хоть и не особенно симпатичная, но баба — на худой конец, а дальше соображайте сами. Все, что я вам изложил, случится обязательно. У ничтожеств страх всегда переходит в агрессию, дело только во времени и количестве выпивки. И тем, и другим мы располагаем. Вы это осознаете?

Дэмонра осознавала. А еще она начала смутно понимать, что такое «верх цинизма». Нет, верхом цинизма являлась не Эйрани Карвэн в кесарской ложе, это было так — легкая пощечина общественному мнению. Верх цинизма с ней беседовал.

Нордэна дернула головой. Маг с готовностью ее отпустил.

— Какая умная лекция. Мне сделать вид, что я поняла?

— А вы не поняли?

— А мы, нордэны, вообще очень тупые! Понимаем только звук пощечин и выстрелов.

— Все вы поняли, полковник. Вы уже со мной — мразью — разговариваете. В отличие от нашего доблестного отца семейства, я вам про свои трудности, мечты и чаянья рассказывать не буду. Они вас волнуют не больше, чем меня — ваши. Но я, как и он, считаю нужным вытянуть из вас нужную информацию. И предпочел бы, чтобы это прошло без лишней грязи. Мне действительно не особенно хочется разыскивать медицинский набор и объяснять, каким скальпелем что удобно делать. Вы же не дура и не совсем сумасшедшая. Вы уже мертвы. Все, полковник, вас уже нет. Дальше ничего не будет. Вообще ничего, если только вдруг в мире не существует вашего нордэнского рая, что маловероятно. От вас ничего не зависит. Вы никому ничего не должны. Вы все равно расскажете — ну так расскажите, пока вы еще можете говорить, а не хрипеть.

— Пошел ты, — выдала Дэмонра свое обычное пожелание.

— То, что вы из тех, кого легче заставить кричать, чем говорить, еще не значит, что вы унесете с собой свои секреты.

— Знаете что? Идите и напоите уже эту свинью. Вы так красочно живописали мне мои перспективы, что я жду не дождусь их увидеть.

Вероятностник вздохнул и хрустнул пальцами.

— Полковник Ингрейна. Мне кажется, ваша предыдущая жизнь дает вам право на достойную смерть. В том, чтобы захлебнуться собственной кровью или рвотой, ничего достойного нет. Я даю вам три часа на размышления. Это восьмая часть времени, которым мы располагаем. Это очень много.

«Восьмая часть. Значит, двадцать четыре часа, сутки. Но до Снежной — двое суток. Они намерены прикончить меня, не доезжая до туда почти полпути».

— В конце концов, если вы все расскажете, я просто сделаю вам укол. Вы заснете и ничего не почувствуете. Тогда все люди, которые сейчас едут с вами в одном поезде — кочегар, машинист, помощник машиниста, два десятка солдат — это мальчишки, обычные деревенские пацаны, полковник Дэмонра, а не кто-то вроде Вальтера и меня — останутся живы. В противном случае они все умрут. Если вы все спокойно расскажете, у вас просто остановится сердце — это не больно. Если нет — ваш труп придется прятать очень хорошо. Крушение поезда и падение его с моста — удобная возможность спрятать тело, которое изуродовано практически как угодно. Вас вообще может унести течением, под какой бы елкой мы ваши ошметки ни закопали. Ваша жизнь — и две дюжины чужих жизней. Думайте хорошо, это чистая математика.

— Знаете, я вот вас слушаю, слушаю. Вы не просто ублюдок. Вы еще и недоучка. Человек, превосходивший вас на голову, говорил мне, что такой математики нет, и относительная ценность жизней не считается в принципе.

Маг поднялся:

— А он говорил, что это так не потому, что мы все уникальны, а потому, что мир одинаково срать на нас хотел и мы тут как бы пролетом? Нет? Ну ладно, считайте себя уникальной несгибаемой героиней и защищайте справедливость, пока можете. В любом случае, у вас есть три часа. Потом Вальтер начинает развлекаться, а я — колоть вам наркотики, чтобы вы вдруг не пропустили ничего интересного. Ставлю на то, что вы заговорите максимум на пятнадцатый час, либо сдохнете. Правда, сдохнуть без пользы для дела я вам все равно не дам, сами понимаете — служба.

Дэмонра, снова свернувшись на полу, смотрела, как в незаделанных щелях под потолком вагона мелькают ветви и холодновато-голубое небо. Колеса мерно отсчитывали ее жизнь назад, от армии — к институту, от института — к гимназии, от гимназии — к маме и папе, которые от нее еще ничего не ждали и еще умели улыбаться, к маленькому, но очень гулкому колоколу, звонившему в серых небесах, к полкам в парадной форме, идущим мимо балкона их дома под звуки победного марша — самому первому и самому яркому воспоминанию, которое, наверное, в итоге и сделало ее жизнь такой, какой она была.

В пяти сотнях километров от несущегося через тайгу поезда, в крошечной заимке, почти вкопанной в мерзлую землю и укрытой мхом, пятеро человек тоже считали минуты, только для них время еще шло вперед.

— Почему ей так трудно сказать? Ну почему?! Она ничего не теряет…

Пьяная свинья — по метрике свинью звали Олаф Вальтер — плакала, дохлебывала остатки коньяка и, видимо, тем надеялась мобилизовать резервы храбрости. Как будто для того, чтобы добить ненормальную нордэнскую фанатичку — хотя та скорее являлась фанатичкой калладской, но это были неинтересные частности — требовались храбрость или усилия. Вообще она, вероятнее всего, уже откинулась сама, без всякого постороннего вмешательства.