«Ну, мама, и что дальше? Подаришь мне еще один пистолет? Расскажешь сказку?»

Мимо Дэмонры, не поднимая лица, прошел Рейнгольд. Он шел в обратную сторону, к дому с белым светом. Зиглинд не обернулся, когда нордэна его окликнула. Держал слово: обещал умереть — и умер.

А Наклз, наверняка, бродил где-то здесь, в поле, и искать его ночью было бесполезно. Дэмонра откуда-то знала, что это так, и брести в ночную даль предстоит одной.

Тропинка в заиндевевшей траве стала совсем узкой и кривой. Дэмонра несколько раз теряла ее и шла почти наугад. Наконец, тонкая лента примятой травы оборвалась совсем. Впереди темнело что-то, что нордэна поначалу приняла за кромку леса, но быстро осознала свою ошибку. Тропинка привела к стене.

Стена была высотой Дэмонре по плечо, ровная, сложенная из темно-красного кирпича. Самая обычная каменная кладка. Нордэна не сразу поняла, почему при взгляде на эту стенку ей становится холодно. А потом заметила выбоины на кирпиче и крошево под ней. Следы множества пуль. Не требовалось большой фантазии, чтобы догадаться, какой цели служила стенка.

— Довольно отвратительное зрелище, мне кажется.

Дэмонра резко обернулась. Рагнгерд, такая, какой она ее помнила, стояла, небрежно оперевшись о злосчастную стену, и неприятно улыбалась.

— Это ты о стенке?

— Это я о тебе. Позволь поздравить тебя с бездарно… жизнью.

— У меня имелся хороший пример перед глазами, — огрызнулась Дэмонра.

На Рагнгерд была форма старого образца. Выглядела она лет на сорок. Дэмонра впервые в жизни поняла, насколько они с матерью похожи. Когда о сходстве говорили знакомые, нордэна обычно отмахивалась — ей было сложно соотнести себя, двадцатилетнюю, потом тридцатилетнюю, и Рагнгерд, которой почти удалось дожить до пятого десятка.

«Наверное, после тюрьмы я стану совсем ее копией», — решила Дэмонра, попутно вспомнив, чем ее так напугал белый свет. Две горящие звезды в допросной, которые не давали спать целую вечность.

— Дерзить не надо, — пожала плечами Рагнгерд. — Вспомни отца и его политес, который, как известно, обязывает. Если бы я знала, что мои симпатии к рэдцам дадут такие всходы — я, разумеется, имею в виду твою идиотскую сентиментальность, а не тот глупый взрыв — самолично пристрелила бы Кассиана. Порадуй меня, скажи, что ты нажила со своей благотворительности хоть что-то, кроме головной боли.

— Чистую совесть.

— Ой, не смеши меня. Совесть — не смена белья, ее пачкают один раз в жизни, и ничего ты потом не отстираешь, сколько мылом ни три. А уж где-нибудь, но непременно ее загадишь. Трудновато одновременно любить мужа, кесаря, Каллад, Дэм-Вельду и свою разнесчастную совесть. Так что постоянно приходится им изменять. Когда всем сразу, когда по очереди.

— Ты меня тут ждешь, чтобы это сказать?

— Да я тебя вообще не жду. Отвлекись от мысли, что тебя где-то кто-то ждет. Там ничего нет и не будет, в том числе меня. Жить здесь надо было.

— Жаль.

— Жаль, но ничего не поделаешь, так устроен мир. Стрелять я тебя, хвала богам, научила, осталось с большим опозданием научить тебя немножко думать. Наверное, отец был прав, стоило это делать в обратной последовательности, да кто ж знал…

— Думать?

— Именно. Дам подсказку. У тебя всегда есть три выхода. Это примерно как в той гимназической задачке про перевозку волка, козы и капусты через реку. Можно защищать либо свою шкуру, либо свою честь, либо можно защищать свою страну. Пошевели мозгами хорошенько и пойми, что эти вещи, как правило, взаимоисключают друг друга. Осознала?

— Еще лет десять назад.

— Ну что ж. Тогда я могу считать, что к бодрому маршу Белой Мглы на запад я тебя подготовила.

Дэмонра коснулась рукой изрешеченной стенки и почувствовала холод.

— Значит, Время Вьюги действительно приходит?

— Оно уже почти здесь. Не бойся, поздно нам стало страшно.

— И что будет? Снега и колокола?

— Война. Насчет снегов, колоколов и нового солнца я уже не так уверена, но перед концом всего точно будет война. И после нее ты не узнаешь в Каллад ничего, кроме льда и неба.

Что-то громко лязгнуло. Исчезли поле, седая трава, Рагнгерд тоже исчезла, остались ледяные камни под рукой и холод.

Дэмонре потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что она спит в камере и видит кошмар. Нордэна отдернула заледеневшую руку от стены и попыталась сесть.

Дверь в камеру распахнулась и с грохотом ударилась о стену.

Нордэна отвернула голову, чтобы не видеть яркого света. После недели темноты смотреть на масляный фонарь было нестерпимо. Дэмонре даже вспоминать не хотелось о комнате с двумя колючими белыми звездами, куда ее сейчас должны отвести.

— Поднимайся. На выход.

Во сне Дэмонра чувствовала себя гораздо более живой, чем сейчас. Но это, конечно, было ненадолго. Нордэна пару раз тряхнула чугунной головой, пытаясь прогнать сонную одурь и усмехающуюся Рагнгерд, но ничего не получалось.

В сырой и холодной камере отлично верилось в то, что северная Вьюга, убивающая все живое, стоит на самых подступах к столице и только и ждет последнего сигнала, чтобы ворваться внутрь.

— Давай на выход. Допрыгалась. Расстрельная команда ждать не будет, — рявкнул охранник из коридора.

«Время Вьюги пришло», — механически подумала Дэмонра, поднимаясь на негнущихся ногах. Может, не для всего мира, но ее оно точно у порога ждало. Она больше чувствовала холод, чем страх.

«Время Вьюги уже здесь. Когда ты вернешься — а мы всегда возвращаемся — ты не узнаешь ничего, кроме льда и неба».

День похорон Рейнгольда Зиглинда выдался по-осеннему холодным и дождливым, несмотря на то, что до конца августа оставалось еще полных две недели. Наклз прятал нос в поднятый воротник и чувствовал, что его начинает знобить, хотя он провел на кладбище не более получаса. Маг намеренно пришел к самому концу церемонии и все равно успел замерзнуть, пока некто в черном перечислял заслуги и добродетели покойного, а дамы под вуалями возлагали на гроб цветы. Это был тот редкий случай, когда Наклз даже мог поверить говорящему на слово. Наверное, большинство пришедших на похороны успели применить лук в тактических целях, но кто-то плакал по Зиглинду искренне. Маг знал одну женщину, которой точно следовало бы плакать сегодня, но в Игрэнд Дэв вести не доходили. Ни туда, ни оттуда.

Наклз специально держался в некотором отдалении от основной толпы — членов кесарского семейства в кольце охраны, двух-трех политиканов, включая Рэссэ, и пары десятков хорошо одетых молодых людей, скорее всего, коллег покойного — и облюбовал себе место под елью. Зонта маг с собой не прихватил, а там не так сильно капало. По большому счету, Наклз не чувствовал никакой причастности к происходящему. Как ни странно, он явился на похороны полузнакомого человека исключительно для того, чтобы проверить светскую сплетню.

Сплетня, судя по всему, оказалась именно сплетней. Наклз в последний раз обвел глазами толпу и, не заметив нужного человека, решил, что пора уходить. Он и раньше не слишком любил большие скопления народа, но в последнее время они стали его просто раздражать. Маг даже подумывал о том, чтобы бросить преподавание в сентябре. Останавливал его только маячащий в перспективе тест на социальную адаптацию. К человеку, регулярно контактирующему с другими людьми, вряд ли стали бы относиться так же придирчиво, как к магу-одиночке.

«Разумеется, мне не стоило приходить. Какой же отвратительный день».

Наклз нащупал в кармане плаща шоколадку, отломил кусочек, бросил за щеку и уже развернулся, чтобы уйти. Он собирался сделать крюк, добраться до параллельной аллеи и тихо покинуть кладбище через другой выход, ни в коем случае не встретив знакомых — а среди коллег Рейнгольда за каким-то бесом затесалась Зондэр Мондум, видимо, в силу непереносимого груза природной добродетели — но осуществить свое намерение не успел. Женщина под вуалью шла к нему не торопясь, как будто прекрасно знала, что никуда он не уйдет и даже не попытается уйти. Наклзу явно предоставляли возможность разглядеть чрезвычайно элегантный траурный наряд, который, при формах дамы, меньше всего на свете наводил на мысли о бренности бытия, и мягкую, плавную походку. «Свойственную хищникам перед прыжком и очень дорогим шлюхам», — мысленно завершил оценку Наклз. А потом она подошла — чуть ближе, чем требовали приличия — и обдала мага легким запахом приморской весны.