Эдельвейс с интересом разглядывал собеседника, пытаясь понять, имеет он дело с нечеловеческой наглостью или нечеловеческой логикой. На пятьдесят марок в месяц можно было содержать пять шикарных дам полусвета. Если бы Эдельвейс не знал, что перед ним сидит очень хороший маг, он бы непременно поинтересовался у столь дорого ценящего себя молодого человека, что уж совсем эдакого тот умеет за такие деньги.

— А если я не хочу вас нанимать?

— За названную плату или вообще?

— Вообще.

Кай вздохнул:

— Тогда плохо будет сначала вам, а потом — мне. И из уважения к вашему отцу я все же попытаюсь с вами договориться добром.

— Мне не нужны услуги наемного убийцы — это раз.

— Люди на государственной службе априорно не могут быть наемными убийцами — это два, — скучным тоном ввернул маг.

— А если я скажу, что читал ваше досье?

— Я скажу, что тоже его читал. Про заказные убийства там нет ни слова.

Эдельвейс начал чувствовать к залетному Вету некоторое уважение. На его месте он, наверное, огрызался бы ровно так же. Но это вовсе не значило, что мутный парень, нагло заявившийся в его дом, да еще, судя по всему, еще и девку какую-то с собой притащивший, вызывал у него хоть какую-то симпатию.

— Если вы ботаник и выращивали цветочки, то садовник мне нужен на полгода и он у меня есть.

— Вам доставляет удовольствие меня унижать? Вы же видите, что у вас этого не получится.

Вот уж это Эдельвейс действительно видел, а точнее — чувствовал профессиональным нюхом. Сидевший перед ним человек то ли не имел самолюбия вообще, то ли имел его столько, что чужие слова его не задевали.

— Ну хорошо. Даже если бы у меня был этот ваш «Поцелуй Судьбы»…

— Первые пару месяцев можно посидеть на заменителе с аналогичными свойствами, но нежелательно.

— Что вы будете делать за пятьдесят марок в месяц?

— Я буду вас защищать.

— Надо же, а если я откажусь?

— Тогда я вас защищать не буду, — пожал плечами маг. — Вы думаете, они закончили сезон красочных увольнений? Нас топили, вашего отца взрывали, что вам дальше подсказывает фантазия? Я ставлю на яд или отравление газом, хотя не исключаю и каких-нибудь более зрелищных вариантов. Не хотите напиться и заживо сгореть в собственном доме? А еще вы, кстати, можете покончить с собой от горя или потому, что шпионили на Аэрдис за компанию с батюшкой… Интересно, жандармы в таких случаях вешаются или стреляются?

— Тридцать марок, — необыкновенно ровно и по-деловому сообщил Эдельвейс. Не то чтобы двадцать марок делали погоду, но с потенциального охранника стоило заранее сбить всю лишнюю спесь.

— Я не торгуюсь, — фыркнул Вету с опозданием в несколько секунд.

— Не моя девка дрыхнет в комнате для слуг.

— Она не девка — это раз, — вернулся к прежнему «взрослому» и всезнающему тону парень. — Ее зовут Матильда — это два. Она работать не будет — это три…

— А тридцать марок — это четыре, — спокойно продолжил Эдельвейс.

Мага аж передернуло:

— Тридцать марок — и вы выправляете нам документы.

— По завершении контракта.

— Матильде — сейчас. Я могу не дожить до завершения контракта, как, кстати, и вы.

— Вот вам и стимул, чтобы мы оба до него дожили.

Парень посмотрел на Эдельвейса почти жалобно. Непробиваемое спокойствие с его лица сошло, остался негражданин без документов, покупающий свое будущее задорого.

— Хрен с вами, согласен. Но с вас кормежка!

— Двухразовая, — уже из чисто спортивного интереса буркнул Эдельвейс.

Вету окончательно оторопел.

— Вы точно жандарм, а не министр финансов? — Эдельвейс готов был поклясться, что слышит детскую обиду.

— А вы точно маг, а не элитная содержанка?

— Вообще я элитный маг, но, знаете, я, пожалуй, соглашусь на ваши условия, пока не выяснилось, что неустойки взимаются натурой!

Вету нахохлился и стал похож на побитого жизнью вороненка. Взимать с этих в лучшем случае пятидесяти килограммов костей натурой точно было нечего.

— Идите и попросите вашего благоприобретенного батюшку заказать кухарке ужин на три персоны. Так и быть, накормим элитных магов в счет будущих подвигов.

— Тогда я авансом посоветую вам уволиться, но не раньше, чем вы проверите, какой умный человек погнал нордэнскую пехоту под калладские поварешки. Это очень важно.

— Потому, что у него все получилось?

— Нет, потому что у него не получилось. Толпа разошлась без применения силы. Ради чего бы ни провернули все, что происходило сегодня днем, в последний момент их план провалился. Кесарские войска по толпе не стреляли даже после того, как кто-то пальнул в полковницу. Правда, нелишне было бы выяснить, где теперь наследники. Это отличный повод перевезти их подальше от столицы, а там, понимаете, сквозняки, сырость и всякое с детьми случается. Особенно если регент верит в свою звезду, а полудурки, которые все это заварили, в свои звезды верят, поэтому мы в самом скором времени увидим такие небеса в алмазах, что белокрылые нам братьями покажутся.

Метель надвигалась сплошной молочно-белой стеной от края и до края неба. Ингрейне казалось, что по самой ее границе стоит едва различимый теперь лес, но там мог быть и лес, и город, и гряда холмов, или просто пустота. А вот снежная буря шла очень быстро. Нордэна уже слышала далекий гул, с каждым мгновением становившийся все громче.

Ингрейна понимала, что это и есть та самая Вьюга, убивающая своих детей, которая была в начале мира и будет в его конце. И еще лучше она понимала, что сейчас лежит на операционном столе с внутренностями в состоянии киселя. А, может, уже и в морге, раз уж так четко видит идущую на нее метель.

Убегать от смерти казалось глупым, стоять и ждать, пока белая мгла, за которой уже ничего не будет, докатится до нее и превратит в ничто — еще глупее. Ингрейна развернулась и помчалась назад, по колено проваливаясь в снег. Всюду сделалось белым-бело, но гул все же остался за спиной, хотя и нарастал. Не то чтобы Ингрейна питала какие-то надежды — очень странно на что-то надеяться, получив пулю в живот, да еще, по всей видимости, винтовочную — но, чтобы молча дожидаться пока все кончится, требовалось большая вера или большая смелость. Она ни тем, ни другим похвастаться не могла.

Нордэна не сразу поняла, что поле, если это было поле, по которому она бежала, стало забирать вниз. В какой-то момент она запнулась и кубарем покатилась под горку, как в детстве. Когда Ингрейна отфыркалась от снега и оглянулась, пытаясь понять, откуда и куда она бежала, то не поверила своим глазам. Позади стояла сплошная белая стена. Впереди она ясно видела крошечный огонек. На него и пошла. И даже не очень удивилась, когда из белой пелены выплыл фьорд святой Ингвин, где она родилась и выросла. Кругам было положено замыкаться. А, может, время проявило чудеса навигации и повернуло вспять. Так или иначе, перед Ингрейной простиралась западная оконечность фьорда, с которой в хорошую погоду получалось разглядеть вознесшиеся к небу черные пики Предела Зигерлинды. И там, где скала обрывалась над темно-синим, почти чернильным морем, горел костер, а рядом с ним сидела маленькая фигурка в мехах. Ингрейна смотрела на эту картину как на что-то хорошо знакомое, хотя в жизни ее не видела и знала это.

Нордэна, долго не раздумывая, пошла к огню, на этот раз внимательно глядя под ноги. Девочкой она здесь частенько бродила и помнила, как коварны эти камни: дом, где они с отцом жили после смерти матери, стоял километрах в трех от этого места, в лесу. Тропинку замело снегом, но Ингрейна дошла, поражаясь, что, оказывается, помнит, как и куда наступать.

Фигурка в мехах обернулась на звук, когда до нее оставалось шагов десять, и нордэна не особенно удивилась, увидев под косматой шапкой лицо девчонки с голубыми глазами и обрамляющие его почти белые косички, заплетенные криво и неаккуратно.

Папа был военным моряком, вязал отличные узлы, но совершенно не умел управляться с косичками и ленточками.