Зондэр сцепила руки за спиной, чтобы не добавить. Губы она ему разбила вполне качественно, но предпочла бы завершить начатое и сделать так, чтобы проклятый маг догнал Кейси по дороге в рай и принес свои искренние извинения.

Наклз сплюнул кровь и кое-как отер лицо платком, мигом переставшим быть белым. Поднялся, отдышался, посмотрел на нее хмуро и непонимающе.

— За что вы меня ударили, Зондэр? Когда человека бьют по лицу, ему должны, во всяком случае, объяснить, за что.

— А непонятно?!

— Нет, непонятно.

— Тогда, надеюсь, хотя бы больно!

— Надейтесь, — после короткой паузы ответил маг, опять сплюнув кровь. Дышалось ему явно нелегко. — Вы спросили, что я еще могу сказать, верно? Я могу вам сказать, что, если бы вас так заботила бы судьба Кейси, как вы сейчас делаете вид, ее труп нашли бы на пару часов раньше.

Зондэр поняла, что ее трясет — от общего несогласия, бессилия, страха и чего-то еще, что в сумме дает сумасшедшую ненависть.

— Благодарите бога, Наклз, что я не взяла с собой пистолета!

Маг даже не столько улыбнулся, сколько оскалился, из-за крови сделавшись страшным, как дорвавшийся до человечины упырь. Свечи затрещали как-то слишком громко, и нордэне вдруг показалось, что с тенями на полу и стенах происходит нечто неправильное.

— Нет, Зондэр, вот за это поблагодарите его сами. При случае. А теперь убирайтесь. У меня пистолет с собой, и случай я вам могу предоставить.

Каниан, как и подавляющее большинство эфэлских дворян, никогда не отличался железным здоровьем. Умение игнорировать промозглые ветра прилагались исключительно к крестьянской сохе и десятичасовой работе в поле, а Иргендвинды милостью Создателя и, главным образом, своевременной доблестью и подлостью предков обошлись без этого сомнительного счастья. Так что минимум дважды в год, весной и осенью, Каниан не без удовольствия болел недельку-другую. Эти блаженные деньки он проводил, валяясь в постели, поглощая чай с вареньем, запоем читая приключенческие романы — стиль жизни наследника миллионов не предполагал такой роскоши в обычные дни — и отдыхал душой от многочисленных приятелей, актрис и балерин. Все время болезни за ним деликатно ухаживали, а состояние организма наблюдало не менее двух медицинских светил, у которых под рукой были лучшие лекарства. Иными словами, до этой осени Каниан имел крайне искаженное представление о том, что такое простуда.

Как оказалось, эта неприятность сопровождалась крайне скверным самочувствием, которое на сей раз мягкая постель с грелками не скрашивала, ознобом, болью в горле и постоянным желанием забиться куда-нибудь и заснуть. Каниан явно самой природой не был приспособлен к тому, чтобы делать длительные ночные переходы, прятаться по лесам и спать в стогах сена, а то и вовсе под открытым небом, когда осень все увереннее вступала в свои права. Он кое-как продержался почти три недели, уходя от погони и продвигаясь в сторону Эйнальда, поскольку не надеялся укрыться от бдительного ока эфэлской службы безопасности в родной стране. Ему дважды сказочно везло. Первый раз, еще на территории Эфэла, его почти нагнали, но дочка лесника позволила ему переодеться в отцовский костюм и направила погоню по ложному следу, а он сам пересидел опасность на болоте, едва не утонув по пути туда. А второй — собственно, на границе с Эйнальдом. Каниан, уже простуженный, полз между коряг перед самым рассветом. Он надеялся, что к «часу волка» пограничники успеют напиться и наиграться в карты и станут менее внимательно прислушиваться, не скрипнет ли где-нибудь ветка. И не прогадал: посмотреть, что там не так в темном лесу, отправился только один солдат с винтовкой, вероятно, самый молодой. Дурачок даже собаку с собой не прихватил. Будь Каниан уверен в своей способности кого-либо оглушить или придушить — что при его комплекции казалось затруднительным, даже будь он сыт, а еды он три дня не видел — то, конечно, не стал бы убивать. Стрелять в приграничной зоне было прямым самоубийством. Пока Иргендвинд, прижавшийся к коряге, соображал, как станет выбираться из этой крайне паршивой ситуации, особенно если спустят собак, пограничник светил фонарем совсем рядом. Наверное, его бы обнаружили, но тут в стекло с разгона влетела крупная ночная бабочка. Солдат чертыхнулся и уронил лампу. А когда нагнулся за ней, Каниан прыгнул и буквально вбил ему в шею кухонный нож, позаимствованный из дома лесничего. Пограничник попытался захрипеть, но Иргендвинд прижал его рот локтем и держал так несколько очень долгих секунд. Потом скользкими от крови руками обшарил его карманы — Каниан порезался, когда всаживал нож — нашел там початую пачку сигарет и надкусанную шоколадку, схватил свою нехитрую добычу, затушил фонарь и поспешил в темноту у корней деревьев.

Рассвет ему повезло встретить уже по другую сторону границы. Каниана выворачивало наизнанку с полчаса. К счастью, на тот момент желудок у него был совершенно пуст, но сильно легче от этого не стало. Убивать Иргендвинду доводилось, а один раз он даже планомерно искалечил человека, отстрелив ему челюсть, только за словесное оскорбление. Но до этой ночи он никогда не воспринимал убийство, как что-то до такой степени грязное и отвратительное. Нажимать курок оказалось куда проще, чем махать ножом. К тому же, болели порезанные пальцы — особенно досталось указательному и большому на правой руке. Адреналин схлынул, и Каниану вдруг четко вспомнился хлюпающий звук, с которым нож входил в шею человека, скорее всего, бывшего ему ровесником. Этот звук он слышал во сне уже вторую неделю.

Так или иначе, Каниан, грязный, измазанный чужой кровью, голодный, без документов и гроша в кармане, попал в Эйнальд. Местности он не знал, но разумно решил не идти вглубь страны, а осесть у границы как можно дальше от места убийства, благо, путь его лежал по лесам и болотам, а не городам. Но жизнь внесла свои коррективы в его планы. Простуда, начавшаяся еще в Эфэле, стала создавать проблемы. Каниан боялся разводить костры, мерз, начал кашлять все сильнее и в итоге понял, что он или выйдет к ближайшей деревне, или его кости эфэлские особисты найдут ближе к зиме. Героически сцепив зубы, он кое-как прополоскал одежду в более-менее чистой бочажине, полной воды, смывая кровь часового, натянул на себя, мокрое и холодное как лед, и побрел в сторону, где, по его представлению, могли оказаться люди.

Самый напрашивающийся вариант — залечь на дно в деревне — Каниан после недолгих раздумий отбросил. Он плохо представлял себе деревенский быт — как истинный аристократ Каниан верил бы, что хлеб растет на деревьях, если бы как истинный Иргендвинд совершенно точно не знал, сколько стоит мешок зерна — но, по его представлению, в деревне все друг друга знали. Да и на идею расплатиться золотым образком — расстаться с винтовкой Каниану было не в пример сложнее — в деревне, скорее всего, посмотрели бы менее спокойно, чем в городе. Так что следовало искать городок, там — дешевый постоялый двор, и обращать последний кусочек золота в твердую эйнальдскую валюту. Кошелек, выданный отцом Бенедиктом, оказался всем хорош, да только спрыснут какой-то слабо пахнущей дрянью, которая, наверное, для собак пахла вполне себе сильно. От драгоценного дара в путь-дороженьку Каниан избавился еще в первый день, как ни страшно было выкидывать деньги и с ними — последний шанс на относительно комфортное путешествие. Но эфэлская церковь, мало любящая короля Асвельда, ничего не имела против монархии в целом. Особенно, надо думать, мил им стал бы малолетний принц, которому требовался духовный наставник в эти сложные годы. По здравом размышлении, Каниан решил, что Бенедикт не пристрелил его на колокольне только потому, что очень затруднительно объяснить труп королевского бастарда в таком неожиданном месте в столь неудачное время.

Куда проще поймать его потом и сдать охранке — за немалое вознаграждение или, например, возможность наложить лапу на выморочные земли Иргендвиндов. Индульгенции не могли дорожать до бесконечности, вот сметливый святой отец и придумал альтернативный способ увеличения дохода.