— Я не… не это имела в виду, — тётка попятилась и побежала прочь.

— Не переживай об этом, Наруто. Она сама не понимала, что говорила. Мир полон идиотов. И это меня печалит, но я ничего не могу поделать с чужой глупостью, — Саске говорил это, обеспокоенно смотря на меня. Я же молчал, обдумывая сложившуюся ситуацию. Интересно, откуда он так много знает обо мне, тем более, что даже я сейчас ничего не должен знать о существовании Курамы? Об этом мне должен рассказать предатель-Мидзуки после провала на выпускном экзамене.

Когда мы зашли в особняк, я вздохнул и выпалил:

— Она не первая так меня называет! Ко мне часто так относились, словно я сделал что–то плохое, а я никак не мог понять, что именно. Я старался быть хорошим, очень старался! — «Особенно издеваясь и подшучивая над жителями и своими одноклассниками!» — Но, что бы я ни делал, меня всё равно ненавидели. И я до сих пор не знаю, почему… — и шмыгнул носом.

Пожалуй, расплакаться будет слишком, я вообще редко плачу, только «по заказу свыше».

— Наруто, — Учиха взъерошил мои волосы, и мне показалось, что он сейчас сам расплачется. — Я могу тебе рассказать, почему тебя называют демоном. Но вряд ли тебе станет легче от этого знания.

— Но я всё равно хочу знать! — воскликнул я.

Очень хочу знать, что же ты знаешь…

— Ну ладно, — после мгновенного раздумья сдался Саске. — Только вообще–то это запрещено, и если когда–нибудь ты проболтаешься, даже случайно, или как–то себя выдашь, меня накажут. Не знаю, как именно, но вряд ли я легко отделаюсь, — серьёзно сказал он, глядя мне в глаза. О да, молчание по приказу Третьего Хокаге. Я нахмурил брови и помотал головой.

— Ни за что! Я никому никогда не расскажу, даже под пытками!

И вот тут мой восьмилетний друг выдал мне такую дозу информации, что я слегка завис. Он знал не только о девятихвостом, но и о моей матери, как о бывшей джинчуурики, и о том, что мой отец — Четвертый Хокаге, и даже то, что они погибли, запечатывая в меня лиса.

Саске обеспокоенно смотрел на меня, и я спросил, глядя ему в глаза, потому что у меня появились сомнения относительно искренности нашей дружбы. Вдруг он просто хочет заполучить лиса, чтобы исполнить свою месть?

— Но значит, я и правда демон? Тогда почему ты так хорошо ко мне относишься, ведь я же плохой?

— Бака! — он щёлкнул меня по лбу. — Ты Наруто Узумаки! Мой лучший друг и самый добрый человек, которого я только встречал.

— Правда? — я посмотрел в его глаза, они лучились теплом и заботой, а на его спокойном лице вдруг появилась лёгкая улыбка.

— Конечно, — Саске схватил меня за шею и стал тереть макушку. — Не смей сомневаться в моём лучшем друге!

— Больше не буду! — я засмеялся от облегчения. Всё–таки несмотря на то, что Учиха странный, он мой лучший друг, и я его очень люблю.

Саске постоянно снились кошмары, он их наутро не мог вспомнить, но во сне продолжал метаться. Я часто держал его за руку или обнимал, но, думаю, поутру он этого не помнил.

А сегодня я не смог его разбудить. Мы вставали обычно на рассвете, чтобы выполнить утреннюю тренировку, принять душ и позавтракать перед занятиями в Академии. Я проснулся сам, хотя чаще Саске меня будил, начал расталкивать его, но он даже никак не отреагировал, не пошевелился, не промычал, не отбрыкнулся, и это несмотря на то, что я даже щекотку использовал. Я будил его минут двадцать и всё безрезультатно.

А когда потрогал пульс, то понял, что он был нитевидный. Послушал сердце, которое, оказывается, почти не билось.

Я снова пытался его разбудить, кричал прямо в ухо, тормошил, щекотал. Спустя час мне стало по–настоящему очень и очень страшно.

Друг, мой единственный друг, не просыпался и, может быть, уже не проснётся, а мне даже не к кому обратиться. Бабули Цунаде ещё нет в деревне, Сакура еще ничему не научилась, а самому мне восемь лет, и меня ненавидят вся Коноха, вряд ли кто–то придёт на помощь. От этой мысли и своего бессилия я расплакался, как малыш, но продолжил, сквозь слёзы, трясти его.

— Саске, проснись! Саске! Саске! Саске! САСКЕ!!!

— Что? — прошептал Саске, медленно открыв глаза.

— Саске! Ты наконец–то проснулся, — я крепко обнял его и разревелся на его груди. Мне было так страшно, что я его потеряю, и это были слёзы радости. Учиха положил мне руку на голову и дал выплакаться.

— Что случилось? — тихо спросил он, когда моя истерика прекратилась, и я успокоился. Я поднял голову и посмотрел ему в глаза.

— Нам пора было в Академию собираться, а ты всё никак не вставал. Я тебя будил–будил, а ты не просыпался, — я шмыгнул носом и решил признаться. — Это было так страшно — ты лежал, как мёртвый, и не отзывался, сколько бы я тебя ни звал. У тебя даже сердце еле–еле билось, я не сразу его услышал.

Саске отвёл взгляд, о чём–то задумавшись, и сказал:

— Извини, что напугал, мне просто хороший сон снился, вставать не хотелось, — мне хотелось ядовито переспросить «Что, все те полтора часа, что я тебя будил?», но я смолчал.

— Но теперь всё нормально, — серьёзно сказал он, поднимаясь с футона.

Я решил воздержаться от расспросов, возможно, что Саске не «не хочет» мне всего рассказать, а не может. Возможно, этот глубокий сон что–то вроде тех «заставлялок», которые вынуждают меня говорить те или иные фразы в определённые моменты и делать те или иные поступки (хорошо, что они ещё хорошие). Может быть, так мой друг платит за то, что изменил моё беспросветное детство? Эта мысль меня очень волновала, к тому же и Учиха выглядел слегка обеспокоенным.

За прошедшие полтора года житья с ним я научился распознавать на его спокойном лице те или иные эмоции и, если они были, значит, они были очень сильные.

Саске очень рьяно занялся медитациями, теперь мы их проводили не один раз в день, а почти всё свободное время. Хотя я очень боялся, что он уснёт и не проснётся, даже не мог сосредоточиться, просто сидел неподвижно на «качелях» и смотрел на него.

Через несколько дней после того, как я еле его разбудил, во время медитации он начал кричать и даже плакать, при этом продолжая сидеть неподвижно и дышать, словно загнанный зверь. Потом успокоился, но глаза открыл только через час, когда я уже хотел его разбудить от «медитации» насильно. Лишь посмотрел на меня слегка виновато, но ничего не сказал и не пояснил.

Как–то после Академии меня потянуло в другой район, и я вспомнил, что мне надо кое–что сделать. На Хьюга Хинату, оставленную без присмотра, судя по моим воспоминаниям, должна была напасть местная шпана. Я услышал в леске ту троицу придурков и, вздохнув, стал подкрадываться.

— Решила убежать от нас, даже не извинившись!? — послышались голоса.

— Вот сучка! Она ещё поплатится! — в эту секунду раздался тихий вскрик Хинаты, скорее всего её толкнули на колени.

— Ну что, извиняйся давай!

— Проси прощения!

— Как следует проси!

— Простите меня! — голос Хинаты дрожал.

— Не пойдёт! Нормально извиняйся! Быстро, я сказал, дура!

— Прости, простите, пожалуйста, — судя по голосу, девочка была уже на грани и ревела. — Простите…

— Отвалите от неё! — я вышел на полянку и подошел вплотную, оттеснив парней от Хинаты. В принципе, даже если бы это и не требовалось «свыше», я бы всё равно защитил её. Негоже трём парням задирать слабую девчонку, которая даже на уроке и рта не откроет.

— А чё те надо? — троица угрожающе обступила меня.

— Оп–па, это же тот хохмач! — узнал меня один из придурков в бандане. — Тот, что вечно всем на нервы действует, и которого все ненавидят.

— Точняк, это он! Вот лошара! — заржали остальные.

— Я вам не лошара! Меня зовут Узумаки Наруто, и однажды я стану Хокаге! Запомните как следует! — ну вот, нужные слова почти все сказаны, теперь будет махач…

— Хокаге? — трое хулиганов мерзко заржали. — Ты чё, больной? Что за ахинея?! Полный придурок! — я уже по–настоящему разозлился. Взрослые меня так не раздражают, как такие вот упивающиеся властью над слабыми детки.