— Какие же? — пробасил заботливо Стопятнадцатый.
— С элементарной висорикой. Выходит неважно.
— Преподаватель?
— Эдуардо Теолини. Он хороший, честно-честно! Просто я ни бум-бум.
Не бум-бум, а лентяйка, каких свет не видывал, погрязшая в криминальных и подозрительных делишках.
— Когда экзамен?
— В субботу.
— Поздновато вы сообщили, Эва Карл… — сказал декан, и окончание фразы потонуло в нечеловеческом душераздирающем крике, пронесшемся по коридору.
15.2
— За мной! — приказал декан и, ускорив шаги, начал открывать двери, одну за другой. Толкнет, убедится, что в очередной аудитории идет учебный процесс, и идет дальше. А я семеню следом с бесценной сумкой под мышкой и теряюсь в догадках, кто мог кричать с жутким надрывом, заставляя сердце трепетать от страха.
Из дверей выглядывали любопытствующие преподаватели и студенты, но Стопятнадцатый не торопился проводить разъяснительную беседу.
— Без паники! Это плановая аварийная тренировка! — сообщил громовым басом, продвигаясь вперед и проверяя помещения.
Новый крик разрезал пространство: не разобрать, мужской или женский. Какой-то бесполый режущий визг.
— Всем вернуться на места! Не предпринимать самостоятельных действий без разрешения преподавателя! — продолжал вещать декан, и зеваки, высыпавшие в коридор, послушно втягивались в аудитории и кабинеты.
Стопятнадцатому не нужно было кричать, надрываясь. Его бас разносился громким эхом по этажу не хуже воздушной волны после звонка.
Повернув налево, мы оказались в другом коридоре с низким потолком. От третьего, пронзительного крика, прозвучавшего в непосредственной близости, у меня заложило уши. Разве живые существа могут издавать столь ужасные вопли?
— Здесь! — воскликнул декан, толкнув ближайшую дверь. — И как мне раньше не пришло в голову?
Мы очутились в небольшой прихожей, из которой в другое помещение вела дверь из матового стекла — от пола и до потолка. Идеальная чистота, — отметила я машинально, оглядев закуток. Взгляд выхватил медицинскую стерильность раковины, этажерку, шкафчики, пару табуреток и составленные штабелем коробки с черепами и перекрещенными костями на каждом торце.
Покуда голова соображала, зачем меня занесло невесть куда, за матовостью мелькнула темная тень и с силой ударилась об стекло, отчего то пошло паутиной трещин. Отшатнувшись в испуге, я спряталась за декана. Что это было?
Дальнейшие действия Генриха Генриховича повергли в состояние полнейшей прострации. Мужчина вынул швабру из каморки, которую я поначалу не заметила, и, просунув через ручки наружной двери, перекрыл путь к бегству из лаборатории.
— Ну-с, — сказал, потирая и разминая руки. — Приступим.
И, открыв стеклянную дверь, вошел.
А у меня какой выбор: ждать в прихожей или нырять в неизвестность за Стопятнадцатым? Об этом он умолчал. А ведь я собиралась начать новую жизнь с сегодняшнего дня и намеревалась превратиться в паиньку. Решено: буду действовать согласно кодексу студенческого поведения. Коли на декане лежит ответственность за мою безопасность, спрошу у него, что делать и как поступать.
Крепко прижимая сумку к груди, точно самое большое сокровище в мире, я приоткрыла дверь, чтобы просунуть голову и быстренько поинтересоваться у Генриха Генриховича своей судьбой. Матовое стекло оказалось очень толстым и наверняка бронированным, иначе разлетелось бы на кусочки после удара. А потом мне стало недосуг размышлять о преимуществах прочных дверей, ибо зрелище, открывшееся взору, классифицировалось как "Мамай прошелся".
В лаборатории царил разгром: столы перевернуты, вентиляционные шахты раскурочены, шкафы разбиты и повалены, светильники поколоты. Приборы разметало по разным углам, а у дальней стены валялись навалом помятые металлические бочонки. Под потолком, ближе к окнам, крутилась бесформенная кучка тряпья, с которой периодически стекали черные густые потеки и, отрываясь, шмякались вниз.
Впав в оцепенение, я уставилась на разруху и очнулась, когда под подошвой захрустело битое стекло. Сама не заметила, как ноги завели меня внутрь погрома. В это время потолочная тряпка метнулась навстречу.
— Пригнитесь! — крикнул Стопятнадцатый. Не успев сообразить, к кому обращен приказ, я присела, и сверху что-то просвистело. Послышался звук удара, и короткий вскрик резанул по ушам.
— Что же ты за тварь? — спросил озадаченно декан.
Подняв голову, я огляделась. Бесформенная масса опять крутилась под потолком, а на стене, на уровне моего роста, остались маслянистое пятно с потеками, смотревшееся грязной кляксой, и глубокая узкая вмятина, словно от кинжала с длинным лезвием. Или от клюва.
Меня угораздило спрятаться за прямоугольным бачком, упавшим на бок. Пол вокруг усеивали осколки стекла. На двух окнах жалюзи отсутствовало, на третьем — повисло на единственном уцелевшем крюке. Декан успел перебраться за перевернутый стол по соседству и, опустившись на корточки, что-то делал, но его широкая спина полностью загораживала обзор.
Что за опыт проводили в лаборатории, и что стало с отчаянным экспериментатором? Словно отвечая на вопрос, из угла, закрываемого фигурой Стопятнадцатого, послышался сдавленный стон.
Проползши до ножек бачка, я мельком отметила торчащие из днища обрывки проводов в разноцветных оплетках. Выглянув из укрытия, увидела неподалеку истерзанный висограф с красными огоньками датчиков — аккумуляторы еще жили, несмотря на неоспоримую кончину прибора. Ненавижу этот аппарат. Изначально висограф обладал широкой областью применения и разнообразными функциями, которые с течением времени свелись к конкретной цели — замеру разности висорических потенциалов.
Из-за спины Стопятнадцатого раздался тихий полустон-полувсхлип, исполненный муки, и мой взгляд различил среди свалки лабораторных приспособлений неестественно вывернутую ногу. Женскую ногу в чулке и туфле, а еще краешек платья или юбки под белым халатом.
Не успев как следует изумиться, я заметила, что тряпка, болтавшаяся под потолком, задергалась как припадочная и ринулась торпедой на декана.
— Генрих Генрихович! — закричала мужчине, потому что тот, увлекшись помощью раненой, не придал значения приближающейся опасности. То, что черное бесформенное пятно неслось к Стопятнадцатому с недружелюбными намерениями, не вызывало сомнений.
Дальнейшее произошло в считанные секунды.
Декан на удивление резво поднялся и, выставив руку, сделал неуловимый пасс пальцами. Прежде чем меня откинуло на пятую точку, я успела увидеть прозрачную волну, отбросившую тряпку назад и распластавшую по окну, где и выяснилось, что у прижатой к стеклу аморфной массы имеются крылья. Жуткие скособоченные обрубки, весьма похожие на крылья!
Вихрь, созданный заклинанием, опал. Эпицентр невидимого фронта предназначался твари, которая отлепилась от окна и билась теперь о потолок и стены, оставляя склизкие черные разводы и руша недорушенное.
Поднявшись на четвереньки, я отряхнулась и проверила наличие сумки на плече. С одной стороны, хорошо, что турбулентностью смело с пола осколки и лабораторную мелочевку, иначе бы моим ладоням не поздоровилось. С другой стороны, падение пришлось на чувствительный копчик.
Стопятнадцатый сосредоточенно наблюдал за мечущейся под потолком тряпкой, а за перевернутым столом, прислонившись к стене, полулежала Евстигнева Ромельевна, и её правый бок пропитался багровой краской. Глаза женщины были закрыты, а сама она дышала тяжело и часто.
Ужасная краска и пятно ужасное, — подумала я заторможено. Халат уже не отстирать, его место на помойке. Что же забыла здесь проректриса? Неужели, как и Стопятнадцатый, шла по коридору и, услышав страшные вопли, решила выяснить, в чем дело?
Царица что-то пробормотала, и декан опустился на корточки, загораживая её. А мои гипотезы о причинах пребывания Евстигневы Ромельевны в лаборатории не успели как следует развиться, потому что мы оба — и я, и Генрих Генрихович — упустили момент, когда тварь, кружившая под потолком, стрелой понеслась на мужчину. Я не заметила, потому что меньше всего ожидала увидеть проректрису в беспомощной позе в двух шагах от меня, а декан не заметил, потому что отвлекся. За что и поплатился.