Ёшкин-матрёшкин! Так вот почему студенческий народ сходит с ума, лихорадочно листая страницы архивных дел. Это дохнула сессия, напомнив о себе.

Распрощавшись с начальником, я подхватила сумку под мышку и уже на выходе обежала взглядом уголок с джунглями. Заглатеция, задвинутая в гущу кадок и горшков, чувствовала себя вольготно. Пестрые прожилки на листьях налились соком и фосфоресцировали от удовольствия.

Монтеморт печалился, не обращая внимания на выходящих из института студентов, и понуро изучал рисунок пола. Не хандрить! — послала я мысленный призыв хвостатому стражу. Нельзя впадать в зимнюю спячку, когда в любой момент найдется желающий стащить казенное добро.

Ноль реакции. Пес поднял глаза, отчего кожа на лбу собралась глубокой гармошкой, и вернул взгляд в прежнее минорное настроение.

Нету у меня способностей к внушению, и никогда не было, — заключила я, выйдя на институтское крыльцо, освещенное из-под козырька прожекторами. На самом деле люди ищут оправдание своим слабостям и придумывают разные небылицы. Вот Мэл, оказывается, хотел поцеловать меня в библиотеке (при этой мысли в горле щекотно мазнуло), но объяснил свое желание принудительным воздействием на волю. Получается, что все-таки не хотел? И Тао Сяну я "напевала", требуя помочь, хотя ему запретил хозяин.

В конце концов, сто лет не сдалось мне чужое недовольство реализованными хотениями. Пора подумать о своих желаниях.

Прислушавшись к себе, я определилась с первоочередной целью и побрела в общежитие, крепко прижимая сумку.

Интересно, где сейчас Мэл? Уже позабыл, поди, о разговоре у мужских раздевалок и везет свою подружку в "Инновацию", чтобы расслабиться перед экзаменом, а Эльза повисла у парня на плече, мешая вести машину. Наверняка она успела поделиться подробностями встречи в туалете и приукрасила, живописав, как я оскорбляла и унижала её висоратское достоинство.

Разве такую язву обидишь недобрым словом? От нее же отскакивает, как горох от стенки, вдобавок Эльза сама кому хочешь мозги прополощет — морально и буквально. В интернате она приобрела бы авторитет среди девчонок.

Однако хватит портить свежий зимний воздух образом египетской стервы. Как там говорил Радик? Направо-направо-направо?

Искомый закуток в точности дублировал тот, в котором обитала я: такой же обшарпанный и замызганный. Видно, первый этаж общежития надолго застрянет в состоянии недоремонта, поскольку комендантша бросила имеющиеся силы и средства на облагораживание собственного жилища.

На стук в первую попавшуюся дверь выглянул полуголый парень в трико и наушниках, из которых прорывалась какофония звуков, отдаленно похожих на музыку. На левом плече красовалась хвастливая татуировка горгульи с клыкастой пастью.

— Где здесь поживает Радик? — спросила я без долгих предисловий. Расшаркиваются особы благородных кровей, а мы — люди простые, студенческо-общежитские.

Парень снял наушники, и мне пришлось повторить вопрос.

— Радиус, к тебе краля завалила, — обратился любитель тяжелого рока за дверь, и за его спиной появился донельзя удивленный Радик.

— Привет, как дела, собирайся, пошли ужинать, есть хочу сил нет, щас слопаю быка, — произнесла я торопливой скороговоркой.

— Ничё такая, — оглядел меня оценивающе сосед Радика. — Ты с какого?

— Какая разница, мелкий? — парировала я, подразумевая не рост парня, который был выше меня на несколько сантиметров, а возраст и стаж зеленого первокурсника.

— Ну и что? — ухмыльнулся он. — Зато ты опытная.

Молокосос извращенский!

— Так ты идешь? — перевела внимание на Радика.

— Знаешь, Эва, наверное, нет, — ответил неуверенно парнишка. — Завтра экзамен, надо многое повторить.

— Давай, я пойду, — согласился бесцеремонный сосед. — Куда двинем?

— Отвянь. Радик, вот помру с голодухи у твоей двери, и тебя обвинят в моей смерти.

В качестве иллюстрации крайней степени недоедания заворчал недовольный желудок, чей обеденный прием пищи в столовой необратимо испортился парочкой хамов.

— Радиус, я чё-то недопонимаю, — обратился полуголый парень к Радику. — Чикса сама к тебе завалила, а ты ломаешься как баба.

— Никто не ломается, — покраснел парнишка и торопливо обулся. — Пошли, Эва.

— А тебе, казанова малолетний, — ткнула я пальцем в его соседа, — пойдут на пользу колыбельные и сказочки на ночь. И за чиксу еще ответишь.

— В любое время, детка. Я весь твой! — распростер объятия парень. Тьфу, до чего непрошибаемый и озабоченный.

Радик взял из пищеблока кастрюльку с поварешкой и, порывшись в холодильнике, прихватил с собой небольшой кулёчек.

— Ты почему исчез? — спросила я, покуда мы шли в швабровку.

— Я вчера заходил. Дважды. А тебя не было.

Отхлестать бы розгами одну забывчивую свинтусятину! Вместо того чтобы подумать о Радике, я валялась вчера на кровати и играла с новеньким телефоном. Эгоистка.

— Эва, если я навязываюсь, ты так и скажи! — воскликнул с жаром парнишка, затормозив.

— Вот еще. Не выдумывай. Наоборот, от меня не отвертишься. Я хуже банного листа, только временами меня заносит не в лучшую сторону. Извини, пожалуйста.

— Получается, что мешаю тебе, — заключил понуро Радик. — Мельтешу изо дня в день, и ты стала прятаться.

— Значит, плохо ты меня знаешь, если сделал далеко идущие выводы. Топай, нам еще макароны варить.

По приходу в швабровку сумка заняла место под кроватью, и я с облегчением размяла затекшую руку. Этак недолго заработать кособокость, таская под мышкой студенческие причиндалы.

Когда готовка подошла к концу, и стол был сервирован, мы с парнишкой навалились на еду. Вот уж я объелась! Живот надулся как барабан, и меня разморило в тепле и сытости.

Разглядывая в свете плафончика прозрачный ломтик колбасы, я продекламировала философски:

— Как думаешь, что благородней: каждый день нарезать по тонюсенькому колёсику и держать полчаса на языке, или сожрать зараз палку колбасы, зато потом голодать полгода?

— Не знаю, — пожал плечами Радик. — Дядя говорит, за большим теряется ценность малого. Хотя я бы не отказался съесть целиком и без хлеба.

— Только шкурку не забудь снять, — подколола его, и мы рассмеялись.

Я умиленно взирала на лопоухого несуразного парнишку, и в груди разливалось благостное тепло, прогоняя из закоулков души неприятности сегодняшнего дня. До чего же хорошо приходить домой, зная, что тебя ждут и будет отличный вечер, что можно поговорить ни о чем и в то же время обо всем, что шутки услышат и оценят, а дружеский совет развеет любые сомнения.

— Как у тебя учеба? Как волны?

— Неважно, — вздохнул Радик. — Кое-как натянул зачет по практике. Утешает, что теорию выучил. Завтра рассчитываю на четвертак.

— Значит, получишь. Никто не вспомнит, как ты заработал свой зачет: легко или тяжело. Главное — результат.

— Но я-то не забуду! — воскликнул расстроенно юноша.

— Ну… порой хорошая память дает толчок для совершенствования и роста. У тебя появилась отправная точка, чтобы стремиться к новым достижениям, — наставляла я Радика, надеясь, что мои слова вселят в него уверенность.

Эх, кабы нашелся кто-нибудь, кто вот так же каждый вечер перед сном заверял меня: "Все будет хорошо! О вранье с вымышленным висоратством никто не узнает. И когда-нибудь мама обнимет тебя".

— А где ты пропадала? — прервал меланхолию парнишка.

— Прости, что не оставила записку, — каясь, я схватила ладонь Радика, и он засмущался. Чего краснеть, как пион? Здесь все свои, но для всеобщего блага придется чуточку соврать. — Вчера был напряженный день. Мы ставили эксперимент в лаборатории, и, представляешь — как попёрли результаты! Было бы кощунством прерваться.

— Поздравляю, — порадовался парнишка, и его искренняя улыбка высветила беспросветное вранье, гнездящееся по углам моей темной сущности.

Всё, достаточно обедов в столовой, — икнула я сыто, откинувшись на кровати. Перехожу на домашнее питание. По крайней мере, для нервов полезнее и сытнее.