Еще одно было непонятным — отрезанный от мешочка, в котором хранилась губка Симеона Ли, кусочек резины и деревянный колышек, предъявленные мне инспектором Сагденом. Их подобрал с полу один из тех, кто в числе первых вошел в комнату. Снова нечто невразумительное! Эти вещи ничего не означали. И тем не менее оказались в комнате.

Преступление, как вы видите, становится все более и более запутанным. В нем отсутствует порядок, отсутствует метод и, наконец, отсутствует логика.

Перейдем еще к одному факту. Покойный послал за инспектором Сагденом, которого известил о краже и попросил вернуться через полтора часа. Почему? Если из-за того, что Симеон Ли подозревал свою внучку или кого-нибудь еще из членов семьи, почему он не попросил инспектора Сагдена подождать внизу, пока он сейчас же не поговорит с подозреваемой особой? С присутствием инспектора полиции в доме давление на виновную или виновного было бы куда более сильным.

И здесь мы приходим к выводу, что не только убийство было по меньшей мере странным, но и поведение самого Симеона Ли было тоже странным!

Я говорю себе: «Здесь что-то не так!» Почему? Потому что мы рассматриваем это убийство под неверным углом зрения. Мы рассматриваем его так, как этого хочет убийца…

Перед нами три обстоятельства, которые представляются нам лишенными всякого смысла: борьба, ключ и кусочек резины. А мы должны все это объяснить. Я отбрасываю свои прежние рассуждения в сторону, забываю об обстоятельствах смерти Симеона Ли и начинаю видеть эти обстоятельства в их истинном свете. Когда я говорю «борьба», что это в действительности означает? Насилие, грохот, звон стекла… Ключ? Зачем повернут ключ? Чтобы никто не вошел? Но ключ не явился помехой, поскольку дверь почти тотчас же была взломана. Задержать кого-то в комнате? Или помешать кому-то войти? Кусочек резины! Я говорю себе: «Кусочек резины и есть кусочек резины, и больше ничего!»

Итак, вы можете сказать, что ничего я не открыл, и тем не менее это не соответствует истине, ибо три факта присутствуют: грохот, запертая дверь, бесполезный предмет…

Соответствует ли это характеру двух подозреваемых мною людей? И Альфреду Ли и Хильде Ли было бы куда предпочтительнее, если бы убийство произошло тихо, запирать дверь снаружи, тратя на это время, было бы абсурдом, а кусочек резины еще раз вообще ничего не значит!

И все же меня не оставляет чувство, что ничего абсурдного в этом убийстве нет, а, наоборот, оно очень хорошо продумано и превосходно исполнено. И оно удалось! А это значит, что все имеющее к нему отношение что-то собой знаменует…

И вот, обдумав все заново, я увидел первый проблеск света…

Кровь, столько крови — кровь повсюду…

Из этого вытекает другая мысль. Это — кровное преступление. Оно замешано на крови. Собственная кровь Симеона Ли восстает против него…

Эркюль Пуаро подался вперед.

— Две ключевые фразы в данном деле были машинально произнесены двумя разными людьми. Миссис Альфред Ли процитировала строку из «Макбета»: «Ну кто бы мог подумать, что в старике столько крови!» Дворецкий Тресилиан сказал, что он пребывает в смятении, ибо ему кажется, что происходящее он видит уже не в первый раз. А вызвано это было весьма простым обстоятельством. Он услышал звонок и открыл дверь Гарри Ли, а на следующий день ему довелось открыть дверь Стивену Фарру.

Откуда же это смятение? Посмотрите на Гарри Ли и Стивена Фарра — и вы поймете откуда. Они удивительно похожи! Вот почему, открыв дверь Стивену Фарру, Тресилиан подумал, что он уже открывал ему, а в действительности он открывал дверь Гарри Ли. Вот ему и почудилось, что перед ним стоит один и тот же человек. И только сегодня Тресилиан упомянул, что он всегда путает людей. Ничего удивительного! У Стивена Фарра тот же нос с горбинкой, та же манера откидывать голову, когда он смеется, и поглаживать край подбородка указательным пальцем. Вглядитесь как следует в портрет молодого Симеона Ли, и вы увидите не только Гарри Ли, но и Стивена Фарра.

Стивен зашевелился. Его стул заскрипел.

— Вспомните вспышку Симеона Ли, его гневную тираду в адрес членов семьи. Он сказал, если вы помните, что где-нибудь по свету бродит его сын, который куда лучше любого из них, хотя и незаконнорожденный. Вернемся снова к характеру Симеона Ли. Того Симеона Ли, который имел успех у женщин и разбил сердце собственной жены. Симеона Ли, который хвастался в разговоре с Пилар, что мог бы составить себе приличную охрану из сыновей почти одного возраста! Поэтому я пришел вот к какому выводу: в этом доме находятся не только члены законной семьи Симеона Ли, но и его незаконнорожденный сын.

Стивен встал.

— Это и было причиной вашего приезда сюда, не так ли? А не встреча с хорошенькой девушкой, с которой вы случайно познакомились в поезде. Вы уже ехали сюда, до того как увидели ее. Ехали посмотреть, что представляет собой ваш отец…

Стивен стал мертвенно-бледным.

— Да, мне всегда было интересно… — начал он хриплым и прерывающимся голосом. — Моя мать порой вспоминала о нем. Вот мною и овладела мысль увидеть, какой он. Скопив кое-какие деньги, я приехал в Англию. Я не собирался говорить ему, кто я. Сказал, что я сын Эбенезера Фарра. А приехал я сюда только по одной причине — посмотреть на человека, который был моим отцом…

— Господи, до чего же я слеп… — почти шепотом произнес инспектор Сагден. — Только теперь я прозрел. Дважды я принимал вас за мистера Гарри Ли и только сейчас понял, как ошибался.

Он повернулся к Пилар:

— Так вот в чем дело! У двери стоял Стивен Фарр, верно? Я помню, вы ответили не сразу и посмотрели на него, прежде чем сказать, что это была женщина. Вы видели Фарра, но не хотели его выдавать.

Зашуршал шелк платья, и раздался низкий голос Хильды Ли:

— Нет, вы ошибаетесь. Пилар видела меня…

— Я так и предполагал, мадам, — вставил Пуаро.

— Любопытная вещь — инстинкт самосохранения, — спокойно продолжала Хильда. — Не будь я такой трусихой, я бы ни за что не поверила, что человек может молчать только из чувства страха!

— Но теперь, я надеюсь, вы объяснитесь? — спросил Пуаро.

— Да, — кивнула Хильда. — Я была с Дэвидом в музыкальной комнате. Он сидел за роялем. И пребывал в крайне странном настроении. Я боялась за него и мучилась от сознания того, что ведь это я настояла на приезде сюда. Дэвид начал играть похоронный марш, и тогда вдруг я пришла к определенному выводу. Каким бы странным вам это ни показалось, я решила, что нам обоим следует немедленно, в тот же вечер уехать отсюда. Я тихо вышла из музыкальной комнаты и поднялась наверх. Я хотела повидать мистера Ли и объяснить ему, почему мы уезжаем. Я прошла коридором до его комнаты и постучалась. Ответа не последовало. Я постучала погромче. Опять никакого ответа. Тогда я подергала за ручку. Дверь была заперта. И вот тут, стоя у двери, я услышала в комнате грохот… — Она помолчала. — Вы мне не поверите, по это чистая правда! Кто-то нападал на мистера Ли. Я слышала, как падали столы и стулья, как бились стекла и фарфор, слышала, как кто-то страшно закричал и потом наступила тишина.

Я стояла, не двигаясь с места. Я не могла сделать ни шагу. И вот тут прибежали мистер Фарр и Магдалина, а за ними и другие. Мистер Фарр и Гарри принялись взламывать дверь. Дверь рухнула, мы вошли в комнату, но там, кроме мистера Ли, лежавшего в луже крови, никого не было.

Ее низкий голос стал вдруг более звонким.

— Там не было никого, никого, вы понимаете? И никто не вышел из комнаты…

Старший инспектор Сагден тяжело вздохнул.

— Либо я схожу с ума, либо все остальные! То, что вы нам рассказали, миссис Ли, — явная бессмыслица! С ума можно сойти!

— Я говорю вам, что слышала там борьбу, слышала, как мистер Ли закричал, когда ему перерезали горло, и что никто не вышел из комнаты, — на высокой ноте отозвалась Хильда Ли.

— И все это время вы молчали? — спросил Эркюль Пуаро.

Хильда Ли побледнела, но голос у нее был твердым: