Воцарилось мертвое молчание.

— Когда вы перестали сомневаться? — тихо спросил Сагден.

— Я не был уверен до тех пор, пока не купил фальшивые усы и не приложил их к портрету Симеона Ли. Передо мной было ваше лицо, — ответил Пуаро.

— Пусть душа его мается в аду! Я не раскаиваюсь, что сделал это! — произнес Сагден.

— Пилар, — обратилась к ней Лидия Ли, — по-моему, тебе лучше пожить у нас, пока твое положение окончательно не определится.

— Большое спасибо, Лидия, — тихо ответила Пилар. — Вы очень добры и легко прощаете людей, не делая из этого шума.

— Я по-прежнему называю тебя Пилар, — улыбнулась Лидия, — ибо до сих пор не знаю твоего настоящего имени.

— Меня зовут Кончита Лопес.

— Кончита — тоже звучит красиво.

— Еще раз большое спасибо, Лидия. Только не стоит беспокоиться обо мне. Я выхожу замуж за Стивена, и мы уезжаем в Южную Африку.

— Что ж, значит, все кончается благополучно, — снова улыбнулась Лидия.

— Раз уж вы так добры ко мне, Лидия, — робко сказала Пилар, — разрешите нам в один прекрасный день, может быть, как раз на Рождество, приехать к вам, когда будут и фейерверк, и печеный изюм, и украшенная игрушками елка, и снежные человечки?

— Безусловно вы можете приехать и провести у нас Рождество по-настоящему.

— Чудесно! Знаете, Лидия, в этом году Рождество оказалось очень грустным.

— Да, это было грустное Рождество, — вздохнула Лидия.

— Прощай, Альфред, — сказал Гарри. — Не думаю, что буду часто тебя тревожить. Я уезжаю на Гавайи. Всегда мечтал там жить, если у меня будут деньги.

— Прощай, Гарри, — отозвался Альфред. — Надеюсь, тебе там понравится.

— Извини, что я так действовал тебе на нервы, старина. Никудышное у меня чувство юмора. Люблю дразнить людей.

— Наверное, и мне надо научиться не реагировать на шутки так болезненно, — еле выдавил из себя Альфред.

— Всего хорошего, — с облегчением произнес Гарри.

— Дэвид, — сказал Альфред, — мы с Лидией решили продать этот дом. Я было подумал, что, может, ты захочешь взять кое-что из вещей, принадлежавших нашей матери: например, ее кресло и скамеечку под ноги. Ты всегда был ее любимцем.

— Спасибо за предложение, Альфред, — не сразу ответил Дэвид, — но, знаешь, я, пожалуй, ничего не возьму. Мне думается, что лучше порвать с прошлым раз и навсегда.

— До свиданья, Альфред, — сказал Джордж. — До свиданья, Лидия. Какое ужасное время мы пережили! Еще предстоит суд. Наверное, вся эта позорная история получит широкую огласку? Ну, насчет того, что Сагден… сын моего отца. Конечно, заставить его нельзя, но хорошо бы он заявил, что он убежденный коммунист и ненавидел нашего отца как капиталиста или что-нибудь в этом роде, а?

— Дорогой Джордж, — возразила ему Лидия, — не кажется ли тебе, что такой человек, как Сагден, не станет лгать ради сохранения нашей репутации?

— Пожалуй, — согласился Джордж. — Я разделяю твою точку зрения. Тем не менее человек этот, по-видимому, не в своем уме. Что ж, еще раз до свиданья.

— До свиданья, — попрощалась и Магдалина. — На следующий год давайте на Рождество все поедем на Ривьеру или еще куда-нибудь и повеселимся на славу.

— Это будет зависеть от состояния дел на бирже, — сказал Джордж.

— Не будь скупым, милый, — пропела Магдалина.

Альфред вышел из дома. Лидия склонилась над каменной чашей. Увидев его, она выпрямилась.

— Все уехали, — вздохнул оп.

— Какое счастье, — отозвалась Лидия.

— Пожалуй, — подтвердил и Альфред. И спросил: — Ты бы хотела уехать отсюда?

— А ты против?

— Нет, я тоже этого хочу. Нас еще ждет так много интересного… Остаться жить здесь — значит вечно помнить об этом кошмаре. Слава Богу, все кончилось!

— Благодаря Эркюлю Пуаро, — сказала Лидия.

— Да. Знаешь, просто удивительно, как все встало на свои места после его объяснений.

— Как в головоломке, когда все мелкие кусочки неожиданно находят свое место и получается цельная картинка.

— Одного только я так до конца и не понял, — заметил Альфред. — Что делал Джордж после телефонного звонка? Почему он не сказал?

— Неужели не понимаешь? — засмеялась Лидия. — Я это знала с самого начала. Он просматривал бумаги на твоем письменном столе.

— О нет, Лидия! Кто может позволить себе такое?

— Джордж может. Он проявляет большое любопытство ко всему, что касается денег. Но, разумеется, он не решился в этом признаться. Он предпочел бы оказаться на скамье подсудимых, нежели покаяться.

— Ты разбиваешь очередной миниатюрный сад? — спросил Альфред.

— Да.

— И что же это будет на сей раз?

— Я попытаюсь представить в этой чаше райские кущи. В новой версии, без змея-искусителя, а Адам и Ева будут не очень молодыми.

— Как терпелива ты была все эти годы, моя дорогая Лидия, — признался Альфред. — Как добра ко мне.

— Это потому, что я люблю тебя, Альфред… — сказала Лидия.

— Благослови и помилуй меня, Господи! — воскликнул полковник Джонсон. — Честное слово! — И повторил: — Благослови и помилуй!

Откинувшись на спинку кресла, он не сводил глаз с Пуаро.

— Лучший из моих людей! — простонал он. — Куда идет полиция?

— У полицейских тоже есть свои проблемы. Сагден был чересчур гордым.

Полковник Джонсон только покачал головой.

Чтобы разрядиться, он пнул ногой дрова, сложенные у камина, и отрывисто сказал:

— Я всегда говорил, что нет ничего лучше полыхающих в камине дров.

А Эркюль Пуаро, ощущая сквозняк, холодивший спину, подумал: «Что касается меня, то я предпочитаю центральное отопление…»

В передней Томми Бирсфорд разделся, аккуратно, не спеша, водрузил пальто на вешалку и все так же неторопливо повесил шляпу на соседний крючок. Потом расправил плечи, изобразил на лице бодрую улыбку и вошел в гостиную, где жена его вязала шерстяной подшлемник цвета хаки.

Стояла весна 1940 года.

Миссис Бирсфорд взглянула на мужа, и спицы еще быстрее замелькали у нее в руках. Помолчав с минуту, она спросила:

— Что нового в газетах?

— Блицкриг надвигается, — ответил Томми. — Дела во Франции плохи.

— Да, что и говорить, невесело, — подтвердила Таппенс.

Они опять помолчали. Затем Томми поинтересовался:

— Ну? Что же ты ни о чем не спрашиваешь? Кому сейчас нужна эта тактичность?

— Верно, — согласилась Таппенс. — Излишняя тактичность раздражает. Но ведь ты разозлишься еще больше, если я начну задавать вопросы. Да и зачем? У тебя и так все на лице написано. Ну, ладно, выкладывай. Ничего не вышло?

— Ничего. Я никому не нужен. Честное слово, Таппенс, когда сорокашестилетнему мужчине дают понять, что из него песок сыплется — это уж слишком. Армия, флот, авиация, министерство иностранных дел — всюду одно и то же: вы слишком стары. Может, позднее вы нам понадобитесь.

— Со мной та же история, — вздохнула Таппенс. — Вы хотите быть сестрой милосердия? В вашем возрасте? Нет, благодарим вас. На другую работу? Тоже нет. Они предпочтут мне любую сопливую девчонку, которая и ран-то в глаза не видела и даже бинт стерилизовать не умеет. А ведь я же три года провела на фронте: была и сиделкой и операционной сестрой, водила грузовик и даже генеральскую машину. И, смею утверждать, всюду неплохо справлялась. А теперь я, оказывается, всего-навсего пожилая надоеда, которая не желает тихо сидеть дома и вязать.

— Хорошо, хоть Дебора при деле, — попытался Томми утешить жену.