— Хорошо, мамуль, — Надя улыбнулась. Они поедут к папе! — Я буду ждать тебя!

Мама Света вглядывалась в родную мордашку своей доченьки. Словно пыталась запомнить, запечатлеть все такие давно знакомые черты лица. Она гладила ее ручки, проводила ладонью по шелковистым волосам, поправляла непослушный воротник платишка.

— Я обязательно приду за тобой, — прошептала она. В ее глазах предательски блеснули слезы. — Ты только жди меня, роднулька.

Обняла свою дочку. Поцеловала, прижавшись губами к бархатной щечке.

Тяжелая железная дверь захлопнулась, отрезая десяток испуганных детей от остального мира.

Усевшись на грубо сколоченные лавки, они с тревогой вслушивались в звуки, глухо доносящиеся снаружи. Вздрагивали от близких взрывов, закрывали уши от очередей из чего-то скорострельного. Испуганно втягивали головы в плечи, когда рядом, буквально над самим бункером, упало что-то большое, вызвав небольшое дрожание земли.

С потолка сыпалась пыль и крошки бетона. Девчонки — подружки и одноклассницы Нади тихонько ревели. Более взрослые дети пытались их успокоить, но и сами швыркали носами, иногда вытирая слезы, катившиеся из глаз.

Надюха не плакала.

Во-первых, она обещала маме. А во-вторых, она помнила, что она счастливая, и что все обязательно будет хорошо.

Через какое-то время, выстрелы наверху затихли. Вернее, сначала стрелять стали реже, а потом стали стрелять только из одного ружья.

Бух…бух…бух…

И в итоге и оно замолчало.

Только топот чего-то быстрого не смолкал. Словно над бункером проносятся тысячи слонов.

Они все бежали и бежали, не останавливаясь ни на минуту.

— Да это же лошади бегают! — вдруг сказал самый старший из детей. Сын соседа фермера.

Он слез со скамьи и пошел к двери. Схватился за громоздкое колесо замка, потянул в сторону.

— Мама сказала никуда не ходить — прошептала ему Надя.

— Ну и сиди, — ответил тот, всем своим весом пытаясь повернуть колесо. — А я пойду помогать ловить лошадей.

Наконец замок щелкнул, открываясь. Оглянувшись на детей, парень хмыкнул:

— Сидите тут, трусишки, — и протиснулся в узкую щель приоткрывшейся двери.

Затопав ботинками по лестнице, он выбрался наружу, заскрипел деревянной дверью подвала.

Остальные сидели, напряженно вслушиваясь в равномерный топот сверху, стараясь поймать голоса, крики.

А открытая дверь манила. Оттуда тянуло прохладой, разгоняло чуть затхлый воздух бункера. И казалось, что там совсем не страшно. Ведь это бегают лошадки, которых надо поймать. Ведь взрослые, наверное, совсем забыли о сидящих внизу детях. И надо пойти и напомнить им.

— Я тоже пойду, — сказала еще одна девочка. Кажется, ее звали Лена. — Позову маму.

— Мы с тобой, — две вечно ревущие близняшки, хлюпая носами, бросились к двери. Они побежали так, словно там, за этой тяжелой железякой их ждала мама.

Надюшка проводила их взглядом и отвернулась к стене, считая на ней трещинки. Она умела считать всего до ста, а трещин было гораздо больше. Поэтому девочка уже третий раз подходила к своему математическому пределу.

На пятой сотне трещин ушли еще два мальчика. Взяв друг друга за руки, малыши на цыпочках вышли из бункера, неслышно поднялись по лестнице.

И Надя поняла, что больше никого нет. Все ушли туда, где топают слоны. А вовсе не лошади. Девочка знала, как бегают ее лошадки и те звуки, что доносились сверху ни разу на них не походили.

И вот сейчас ей стало страшно.

Никого вокруг. Холодные стены и тусклый свет. И непрекращающийся топот от тысяч и тысяч ног наверху.

Надя поняла, откуда могло взяться такое количество слонов.

Они вылезли из тех страшных штуковин, что словно дождь валились с неба.

А еще Надя поняла, что осталась совсем одна.

Что не придут ни девочка Лена, ни близняшки, ни тот храбрый мальчик, что ушел первым. И даже мама не придет. Потому что там, наверху, слоны.

Она осталась одна. Совсем одна.

Одна…

…Надежда.

И у нее осталось только одно.

Надежда.

Стальной дождь продолжался несколько часов.

Миллионы спускаемых капсул и десантных ботов, серым ливнем пролились на несчастную Землю. Они изрыгнули сотни миллионов злобных, жаждущих человеческой крови тварей, которые черной простыней укрыли грешную планету.

Легионы Роя спускались и спускались вниз, неся смерть и разрушение. Они не знали страха, им была неведома жалость и сострадание. Монстры не останавливались ни перед дряхлой старухой, ни перед маленькой девочкой. Все что могло быть убито — убивалось. Все что могло быть уничтожено — разрушалось до основания.

Все крупные города Земли, превращенные людьми в неприступные крепости, подверглись нападению. Лондон и Сан-Франциско. Токио и Пекин, Москва и Владивосток.

Сотни мегаполисов, укрытых силовыми кинетическими щитами, опоясанных клубками окопов и блиндажей. Миллиарды учеников вышли сегодня на защиту своей родной планеты.

К сожалению, у многих из них просто не было времени на то, чтобы достичь нужных высот, когда твари Роя разбрасываются одной левой. Многие из них не взяли сотого уровня.

Слишком поздно неопытный Учитель всерьез взялся за создание участков развития. Слишком долго он развивался сам, до того момента, когда смог взять единоличную власть над планетой в свои руки. Его задержка на самых ранних этапах развития сыграла критическую роль.

Поэтому суперов и элит было катастрофически мало. Всего несколько десятков миллионов. А учитывая, что их необходимо разместить по всем зонам обороны Земли, получалось, что по настоящему подготовленных к битве бойцов на конкретном участке было ничтожным. Да, за эти пару десятков месяцев, со звезд прибыло несколько тысяч высокоуровневых добровольцев. Но это просто капля в море.

До вторжения, раздумывая над этой проблемой, высказывались идеи о сосредоточении всех суперов в одном месте. Но в таком случае миллиарды людей, живущих в других странах и на других континентах, оказывались даже без надежды на спасение.

Поэтому всю элиту распределили по всей планете. Чуть больше их было разве в крупных узлах обороны.

— Чёрный ворон, что ты вьёшься,

Над моею головой!

Ты добычи не добьёшься,

Чёрный ворон, я — не твой… — Тихий голос, старательно выводивший страшную песню, казалось, звучал на всю станцию метро «Шоссе Энтузиастов».

Ее обитатели замерли в своих коморках, застыли на трёхъярусных нарах, замолчали у костров готовивших пищу. Песня придавила их к свои местам, вжала в теплые, насиженные тряпки, залезала внутрь, в самое нутро.

Одинокий женский голосок рвал душу и выкручивал нервы. Людей словно парализовали трагические слова. Они хмурили брови, сжимали до скрипа зубов челюсти, смахивали предательские слезы, но не находили в себе силы крикнуть «Стоп! Остановись!».

Рита сидела в своей каморке два на два, у которой вместо стен мешковина, и зажимала уши ладонями. Рядом копошился двухлетний Вадимка, а молодая мама, зажмурив глаза, уткнувшись лицом в колени, старательно вспоминала все веселые песенки, которыми можно заглушить ту обреченность, что сейчас разливалась по станции.

А сверху гремело. Взрывалось, шумело. Штукатурка и пыль сыпались на головы обитателей метро, и они только сильнее вжимали головы в плечи, боязливо косясь на потолок.

И при каждом приглушенном толщей стен и земли разрыве Рита вздрагивала. Где- там, на поверхности, среди всех этих выстрелов и взрывов находится ее муж. Ее Артем. Он ушел утром, а когда вернется, не сказал. Да он и не знал этого. Никто не знал. Сразу, как только отгонят пришельцев от города. Наверное.

Тягучая, полная тоски, горя и боли песня наконец закончилась и на станции повисла тишина. Никто не осмеливался заговорить, начать шуметь, греметь посудой. Словно у людей выкрутили громкость до минимума.

И только далекие разрывы нарушали это, почти полное отсутствие звуков.