Подавив чуждые ему эмоции, он сгреб в охапку осужденный материал и двинулся по ступеням эшафота. В его могучих мускулистых руках девушка казалась хрупким ребенком, ведь Сансон был действительно гигантом.

Он был невероятно высок, превосходя своих ассистентов минимум на три головы. Широк в плечах, никак не меньше косой сажени, и чудовищно силен. Наверняка палач с трудом проходил в обычные двери. По-своему обаятелен, подобно греческому Атланту.

Горы мышц не скрывала никакая одежда. С таким же успехом можно было нарядить каменную глыбу. Он завалит разъяренного быка одним ударом, разломив на куски череп. Что уж говорить про головы людишек! Ему и гильотина не нужна.

И в то же время меня не покидало чувство, что он на самом деле чудовищно добр. Среди этого фарша из ополоумевших выродков, на выходе из революционной мясорубки Сансон казался единственным человеком, сохранившим разум. Он сумел воздвигнуть в голове несокрушимую стену. Она защищала его от влияния угнетающей реальности и одновременно сдерживала бушующий внутри шторм эмоций.

Он взлетел на помост, аккуратно поставил девушку на обозрение публики и развязал веревки на руках. По-видимому, во время акробатических этюдов она подвернула ногу. Теперь осужденная стояла, словно растерянная цапля посреди болота, опираясь лишь на здоровую ногу. Уверен, что изнутри ее раздирала ужасная боль, но лицо по-прежнему оставалось спокойным. Она, как всегда, беспощадна. Даже к самой себе…

Голова приговоренной повернулась на пол-оборота влево, и взгляд ее наткнулся на гильотину. Девушка вздрогнула и побелела, как снег, но лишь на несколько секунд. Вскоре она совладала с собой, и на лице появился румянец.

Палач, заметив перемены в ее внешности, среагировал незамедлительно. Переместился на один шаг вперед и заслонил гипнотизирующую души «мадам Ги». Он скрыл ее от глаз впечатлительной девушки, совершив на редкость джентльменский поступок.

— Месье Сансон, будьте так любезны, не заслоняйте гильотину. Меня очень интересует это шедевр инженерной мысли. Я никогда прежде не видела ничего подобного, — произнесла любопытная девушка нежнейшим голоском и улыбнулась.

Как будто она пришла не на казнь, а в лавку за продуктами.

— Гражданин Сансон, — поправил палач, взглянув с недоумением, но тут же отошел в сторону.

Он больше не озвучил ни одной своей мысли. Думаю, он был в крайней степени удивлен такой просьбой и утратил дар речи.

По моему телу пробежала невольная дрожь. Сколько мужества в таком юном создании!

Девушка подошла ближе. Внимательно все осмотрела и попыталась сама уложить голову в выемку для шеи. Прямо на доску, открывающую для нее «дверь к бессмертию». Помощники заплечных дел мастера заметили попытки и подбежали к ней.

— Сама справлюсь…  Извольте мне не мешать, — с обидой промолвила она и продолжила задуманное.

— Мадмуазель, мы сделаем все сами. Подойдите к платформе. Сначала нужно связать вам руки и ноги.

— Я не собираюсь бежать от своей судьбы, в этом нет необходимости, — парировала она. — Я безумно люблю свою страну и готова за нее умереть…

— Милостивая госпожа, — вмешался в разговор Сансон. — Мы не сомневаемся в вашем мужестве. Не осуждаем ваш выбор. И никак не хотели оскорбить. Но связать вам руки и ноги необходимо. Таковы правила…  Без этого нам будет трудно выполнить свою работу хорошо. Непривязанное тело без головы, содрогающееся в предсмертной агонии — неприятное зрелище…

— О, простите меня, месье Сансон, — извинилась она, — я вас неправильно поняла…  Не хотела вам мешать. Делайте все, как того требует закон. Это действительно важно для меня.

— Это мы…  Вы нас…  Мы ви…  — не договорив, палач отошел к рычагу судьбы.

Верные подмастерья подхватили девушку под руки и подвели к поворотной доске со свисающими с обеих сторон кожаными ремнями. Пока доска стояла перпендикулярно помосту.

Ловкие руки помощников, словно безжалостные пауки, опутывающие жертву липкой сетью, начали кропотливо затягивать узкие ремешки. Путы с остервенением вгрызались в юное тело. Совсем немного времени — и работа закончена…  Доска опрокидывается…  И сразу глухой стук…

Пока это лишь удар доски об основание дьявольского станка.

Еще одно уверенное движение ассистента и все встает на свои места…  Голова несчастной девушки уже зависла по ту сторону жизни. Как раз над плетеной корзиной, в которую она, лишившись тела, скоро упадет. Деревянный ошейник с продольным пазом для прохода лезвия опускается на шею. Щелчок. Фраза: «Готово!» — и кивок палача…

Но даже это ничего не изменило. Полное самообладание отражается на стальном лице богини. Девушка несгибаема до самого конца!

Толпа гудит в нетерпении. Ряды раскачиваются под напором. Рука начальника конвоя поднимается. Свирепый рык стервятников приглушается. Они алчут кровопролития…

Вновь воцаряется бездыханная тишина. Ни криков, ни вздохов, ни даже шорохов…  Теперь слышно лишь мое бешеное сердце. Оно выпрыгивает из груди, набирая с каждой секундой обороты.

— Она будет обезглавлена на площади…  во имя…  французского народа…  — слышится крик главного распорядителя казни, и голос его понесся над тысячами голов.

— Еще не слишком поздно…  Еще можно ее спасти…  Вытащить джокера из колоды…  — подбадривает сердце, настаивая на героическом подвиге, а рука под накидкой сжимается до белых костяшек на рукоятке метательного ножа.

— Слишком много жандармов с обнаженными тесаками защищают место казни от буйства толпы, — предостерегает прагматичный рассудок.

— Один шанс из миллиона, но он все-таки есть…  Они все пьяны и расслаблены…  Никто не позволял себе пока такой дерзости, как атака на стражу…  Ты сможешь…  Они этого не ждут…  — не сдается сердце.

— Их меньше вокруг эшафота, но это совсем не значит, что они менее опасны. В их руках сверкают карабины, а указательные пальцы подрагивают от напряжения. Они готовы в любой момент завершить движение…

— Тебе всегда везло, твоя сила не знает границ, а скорость подобна полету света. Ты растопчешь их одним ударом ноги, как кучку рыжих тараканов…  — теперь едва слышно шептало в растерянности сердце.

— Ты не сможешь…  Фортуна изменчива, и все в этом мире имеет предел…  Ты упадешь замертво, нашпигованный свинцом, раньше чем приблизишься к ней, — трубил в голове циничный здравый смысл.

Начальник стражи вновь вскидывает руку. Раздается громыхание тугих барабанов. Толпа отвечает гулом облегчения и вскоре смолкает. Последний отсчет…

— Один, два…

— Ты должен рискнуть!

— Никто никому ничего не должен…

— Ты обязан ее спасти!

— Никто никому ничем не обязан…

— Ты будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь…

— А как же твое обещание не вмешиваться? Что, сердчишко, нечего больше сказать?

В ответ молчание…

Да, я клялся, что не стану ничего предпринимать несмотря ни на что. Она умела убеждать…

— Пять…

Ее речь всегда была красивой, наполненной множеством слов, не наделенных смыслом. Пустой звук…  Но как она это говорила!

— Шесть…

Принцесса разрешила мне только посмотреть на казнь…  Это был осознанный выбор. Она всем сердцем жаждала умереть во имя благих целей, понятных лишь ей одной.

— Семь…

Палач опустился на колено, что-то шепнул девушке на ухо и получил взамен белоснежную милую улыбку.

— Как она прекрасна…  Какая искренняя улыбка…  — слились в синхронном порыве эмоций разум и сердце.

Чувства бушевали с новой силой, подобно недавней грозе. Нет, не сомнения меня терзали. И не жалость…  И не тоска…  И не горе…  Меня терзали чувства, в которых трудно признаться даже самому себе.

— Девять, десять!

Рука внешне бесчувственного Самсона надавила на отвратительный рычаг. Защелка отстегнула фиксатор. Бездушный нож ухнул вниз…