— У тебя не было времени поразмыслить об этом. Я в курсе.

Я сложила руки на животе. Коктейли дали о себе знать, и я почувствовала себя не очень хорошо.

— Ты хочешь сказать, что мы не сможем ни с кем встречаться? Вообще никогда?

Лицо Винтер стало настолько серьезным, что я вздрогнула.

— Только не с посторонними. Мы можем иметь отношения с парнями, которые работают на аукционе, я имею в виду оленей. Ну, или с девушками-животными, которые работают на сцене, если ты по этой части.

Олень. Неужели это наш единственный вариант?

— Беда в том, что Мина не говорит об этом девочкам, когда нанимает их на работу. Она предпочитает оставлять эту информацию при себе. Я просто думала, что ты уже поняла все это.

— Ты не можешь никому говорить, чем ты занимаешься и не можешь никому рассказывать об «Ачурди» за ее пределами. Это создает трудности в сближении с кем-то, кто не состоит в клубе, — говорил мне Никс.

— Но это же не значит, что я не могу с кем-то сближаться? — спрашивала его я.

— Ты сама поймешь это, когда доберешься до этого этапа, — ответила мне Мина тогда.

Вот я и добралась до этого этапа.

— Винтер, — обратилась я к подруге, сжимая ее плечи и стараясь сохранять спокойствие, — ты действительно хочешь сказать, что я никогда не смогу иметь отношений? Не смогу выйти замуж? Завести детей? Разве что, с одним из оленей с аукциона?

Несколько секунд она молчала, не давая ответа.

— Да, это именно то, что я хочу до тебя донести.

Это было, как нож в сердце. Все мое тело дрожало. Я не могла стоять на ногах, а мое дыхание перехватило. Я подошла к ближайшему диванчику и опустилась на сидение. Склонилась над коленями и старалась глубоко дышать, чтобы побороть паническую атаку, которая завладела моим телом.

Как я допустила это? Почему не задала больше вопросов, прежде чем позволила заклеймить себя? Как я могла думать, что все может быть так идеально? Разве трудно понять, что ради таких денег и красивой жизни, мне придется чем то жертвовать? Почему я не выяснила раньше, чем именно?

Винтер опустилась передо мной на колени, чтобы хоть как-то поддержать меня.

— А что будет, если я сделаю это? Если не послушаюсь и нарушу правила? — спросила я, медленно подняв взгляд на подругу.

— Они просто убьют тебя.

Мне снова стало не хватать воздуха. Мне реально было нечем дышать. Коктейли, выпитые до этого, были готовы вырваться из меня. Чтобы я не делала, было уже невозможно остановить дрожь, панику и страх, разрывающий меня изнутри.

— И если ты не самоубийца, то я бы не стала просить их сделать исключение из правил.

Бородач

Когда мы с заключенным № 1504 подошли к входу в тюрьму, я крепко держал его за запястье чуть выше металлических наручников. Всего через несколько шагов он споткнулся о камень, и одна из его теннисных туфель сорвалась с ноги. Это заставило его потерять равновесие, и он начал падать лицом вперед. Я поймал его ровно в тот момент, когда он практически ударился подбородком о землю. Честно, не знаю, зачем я это сделал. В течение нескольких следующих дней у него, скорее всего, даже не останется подбородка, по крайней мере, в том виде, в котором он находится сейчас. Вероятнее всего, он будет без кожи. Она обычно уходила первой. Следом исчезали конечности.

Как только наш самолет приземлился, Диего сообщил мне, что для заключенного № 1504 предназначалась восьмая камера. Поэтому я сразу проводил его через дверь, дальше по коридору, в тюремный блок.

— Где я? — спросил заключенный, хныкая. — Что вы собираетесь со мной делать?

Он пока ничего не видел, потому что его глаза были завязаны.

Завязанные глаза делали процесс транспортировки гораздо легче. В прошлом, когда заключенные могли видеть, куда их ведут, они просто садились на землю и не двигались с места, поэтому нам приходилось тащить их на руках. К тому же, некоторые их них умудрялись ссаться, и вся их моча попадала на нас.

Нам такого дерьма не надо.

— Продолжай идти, — выпалил я.

— Кто вы такой? Что вам надо? У меня есть деньги. Я могу дать вам много бабла, чтобы вы отпустили меня! Как насчет виллы на Бали? Хотели бы вы иметь недвижимость и...

— Заткнись и шевели своими гребанными ногами, — рявкнул я в ответ.

Когда мы добрались до восьмой камеры, я вставил ключ в замок, провернул его и открыл дверь. В углу была лужа блевотины, и стоял жуткий запах. Пахло не смертью, а самым настоящим человеческим дерьмом.

Обычно мы просили уборщиков чистить камеры, после того как заключенный будет убит, но так как у нас было мало персонала, то сделать этого не успели. Хотя это и не имело особого значения. Заключенный № 1504 только еще больше засрет и заблюет помещение. И, конечно же, зальет весь пол мочой, потому что они почему-то не пользуются туалетом.

Грязные свиньи.

— У меня правда есть деньги, — повторил он. — Я могу дать тебе все, что ты захочешь. Просто скажи что, и оно твое.

Я снял с него повязку и наручники. Он моргал, оглядывая пространство маленькой комнаты, пытаясь понять, что видит перед собой. Все заключенные на этом этапе вели себя одинаково. Они были чертовски предсказуемы в этот момент, и я знал, что они будут делать и говорить, еще до того как они что-то сделают.

— Господи, что это за место? Где мы находимся? Кто ты такой, черт возьми?

Я сунул наручники в карман и немного отступил, не сводя с него глаз на тот случай, если он сглупит и решит рискнуть и напасть на меня.

— Отвечай мне, твою ж мать!

Он стоял посередине камеры, глядя на маленькое окошечко, до которого даже не мог достать. Затем он обвел взглядом унитаз и раковину и снова посмотрел на меня.

— Ответь мне, пожалуйста!!!

Ну, вот и все. В его голосе появились нотки полного отчаяния. Это происходило со всеми, когда они достигали той точки, когда оправданно начинали бояться за свою жизнь, когда эмоции, которые они до этого контролировали, вырывались и заставляли издавать их только крики.

Мой любимый звук.

Пронзительный крик.

Мне было чертовски приятно снова быть дома.

— Человек, который собирается убить тебя, — прохрипел я ему, крепко прижимаясь к двери, так что моя борода терлась о холодную сталь.

Затем я запер его и еще чуть-чуть постоял снаружи, чтобы насладиться парочкой истошных криков.

У этого заключенного был пронзительный голос. Гораздо выше, чем я предполагал ранее, должно быть его легкие были более здоровыми, чем у большинства.

Я обязан прийти сюда позже, чтобы послушать еще немного.

Пройдя через тюремный блок и остановившись перед комнатой для наблюдения, я ввел свой код и застыл в ожидании, пока дверь откроется. Диего сидел за столом, но обернулся ко мне, когда я вошел.

Он встал, чтобы обнять меня и ударить кулаком в плечо.

— Ну как? Полет прошел нормально?

— Небольшая тряска над Мексиканским заливом. Ничего, с чем бы я не справился после нескольких рюмок.

Он отстранился и снова сел.

— Мы ожидаем шторм.

Я сел рядом с ним и закинул ноги на стол, скрестив ботинки.

— У меня было предчувствие.

— Это значит, что снова будет адский день.

Нет, это означало, что нас ждет день, наполненный криками.

Во время шторма все заключенные будто сходили с ума. Мы так и не могли понять, почему. Мы полагали, что их выводили из себя раскаты грома и блеск молний в их маленьких камерах. Как только начинались проливные дожди, мы знали, что все они просто одичают.

Диего ненавидел крики.

Шэнку было плевать на них.

А потом появился я, желая, чтобы крики были как можно громче и чаще.

— А где Шэнк?

— Он сказал, что ему нужно отдохнуть, — пожав плечами, ответил Диего.

Так Шэнк обычно говорил, когда собирался трахаться. Так что, скорее всего, он в городе и не вернется ближайшие несколько часов.