— Я не переживаю. Ухаживать за Оксаной буду сам. — Сообщаю Потрошиле.

— Ты не понял. Уход за лежачим послеоперационным больным, это не чай подать и цветочки принести. Это некрасиво, грязно и зачастую неприятно. — Ухмыляется Бояров.

— Я в курсе. Но я буду с ней. — Настаиваю на своём.

— Тахмиров, предупреждаю. Тут твоё я и самомнение не важно. Почуешь, что не тянешь, сразу же мне говоришь. И я буду контролировать ситуацию. Если я сочту, что ты не справляешься, я ввожу своих людей. Это ясно? — спорить с этим я не стал.

Амиран остаётся о чём-то разговаривать с Бояровым, а я иду за вызванной им медсестрой. Принимаю так называемый гигиенический душ, получаю комплект одежды, вроде медицинского костюма, от которого пахнет стерилизацией. И только после этого меня ведут к Оксане.

Ловлю на себе заинтересованный взгляд медсестры, но то, что она говорит своей напарнице, позволяет расслабиться.

— Смотри, как за свою-то переживает. Даже в палате с ней остаётся. А ты всё мужики любить не умеют, любить не умеют! Так вот же она, любовь! — долетает до меня.

— Вот если после первой утки он в той палате останется, тогда и посмотрим на эту любовь. — Ворчливо отвечают ей. — Мужики горазды только когда девка при полном параде юбку на ней задирать. А тут вот пусть поглядит.

— Вот и посмотришь! Спорим… — на что они там спорили, я уже не слышал.

Я зашёл в палату. Небольшая комната, светлые стены, плотные шторы очень темного цвета закрывающие окно полностью. Аппаратура с её размеренным писком и каким-то шебуршением. Рядом кровать, точно такая же была и в медицинском центре, где совсем недавно сам был в роли пациента. Тумбочка с ночником и узкая кровать у противоположной стенки.

Внимательно выслушиваю все наставления пожилой медсестры. А когда она уходит, беру стул и ставлю его в изголовье кровати, на которой на животе лежит моя девочка. Если я положу голову на край кровати, то лица будут рядом.

Но пока я не хочу спать. Сейчас мне нужно убедиться, что она жива, что самое страшное и опасное для неё уже позади. Я глажу её по лицу, зарываюсь пальцами в волосы, надо будет утром расчесать их, целую и разговариваю с ней. Просто не могу заткнуться. Прошу как заведённый, чтобы вернулась ко мне. А потом начинаю рассказывать ей единственное, что помню наизусть. Историю Фархада и Ширин. Пусть моей девочке сняться красивые сны.

Странное, подвешенное состояние. Словно плывёшь в каком-то киселе и саму себя толком не ощущаешь. Я помню, кто я, но не могу осознать действительность, понять, где я нахожусь, и что происходит вокруг.

Последнее воспоминание обжигает болью. Потом голоса, одни, другие… Первые, кажется, хотели, чтобы я умерла, в чём-то обвиняли. Вторые наоборот хотели помочь. Никак не могу вспомнить конкретно, о чём там шла речь.

В какой-то момент показалось, что я ухватилась за звук, знакомый и привычный. Но оказалось, что он перенёс меня в один из самых страшных моментов моей службы. А я точно помнила, что службу я оставила в прошлом. Но вернуться обратно в спокойную пустоту из той мясорубки я не могла.

Пока рядом не зазвучал новый голос. Он одним своим появлением отогнал кошмар воспоминаний. Я постаралась приблизиться к нему, быть ближе. Но тело не слушалось совсем, оно и ощущалось-то грудой неподвижных камней. Но тот, кто обладал этим оберегающим голосом, словно понял моё желание. Я чувствовала прикосновения, от которых становилось спокойнее, я прекращала метаться и бояться подкрадывающейся темноты.

Да и темнота стала другой, она была похожей на теплое одеяло, мягкой и обволакивающей, а голос, что постоянно звучал рядом, наполнял её каким-то уютом и покоем. Я верила, что пока этот голос рядом, ко мне не подберётся ни один кошмар. И не важно, реален ли он или живёт только в моих воспоминаниях.

Я спала в этом уютном коконе, сотканном из темноты и звуков оберегающего меня голоса. Иногда он истончался, давая мне возможность услышать какой-то писк и гортанные звуки знакомого с детства языка. Моя внутренняя язва сделала вывод, что кто-то наговорится если и не на всю жизнь, то очень и очень надолго.

И такие периоды стали длиться дольше, и приносили новые ощущения. Новые звуки. Знакомый и умиротворяющий писк аппаратуры, судя по размеренному и равному интервалу между звуками всё хорошо. Отметила на автомате, даже не задумываясь, почему я делаю такие выводы. Шаги, прикосновения… И голос. Если я долго его не слышала, меня начинала накрывать паника.

Сколько я провела времени в таком состоянии, я не знаю. Но сегодня что-то изменилось. Мне показалось, что я проснулась. Воспоминания последнего дня вернулись волной. Махинации Тайгира с моей работой, моё похищение отцом, пытка устроенная его сыном. Даже в мыслях я эту мразь не назову братом. Его испуганная речь надо мной, когда меня кажется, швырнули обратно в камеру, исповедь его матери и жены моего отца.

Потом голоса женщин, одну я помню. Лейла, ушедшая в тот день от мужа и пытавшаяся меня защитить. Какой-то грохот. И Тайгир.

Я точно помню, я почувствовала, что он туда пришёл. И тот голос, что был всё время рядом, это же его голос.

В писке я узнала сигнал медицинского оборудования, отслеживающего состояние пациента, да и запах вокруг более, чем знакомый. Значит я в больнице, а моё состояние это обычный наркоз. И мне нужно только небольшое усилие, чтобы открыть глаза. Боли не чувствую, значит всё ещё на обезболивающих. Наверное, поэтому и ощущение, что плыву.

Стук в дверь и уверенные шаги.

— Ну, как сегодня дела? Не просыпалась ещё? — незнакомый мужской бас. — Тайгир, в жизни бы не подумал, что из тебя такая ответственная нянечка-санитарка получится. В тебе прям талант проснулся.

— А в тебе я смотрю, всё шутник никак не уймётся? — голос уставший, но без злости.

— Ты когда, наконец, ляжешь и нормально поспишь? Четвёртые сутки спишь сидя! Понимаю в первые дни, но сейчас-то чего? Кризис миновал, из медикаментозного сна девушка будет сейчас выходить, дозу обезболивающего существенно сократили, заживление тканей идёт по норме, пересаженный участок тоже ведёт себя хорошо. — А это, кажется мой лечащий врач, только я не помню в центре никого с таким голосом. — Ну ничего страшного не произойдёт, если ты нормально ляжешь на диван, который заметь, стоит в этой же палате, и выспишься. Ты же у нас как местный Хатико, сидишь в одной позе и хозяйку ждёшь. Силы не закончатся?

— Тебе о моём состоянии и силах переживать не стоит. Я знаю, что делаю. И знаю, как и что будет лучше. — Ну, то, что Тайгир бывает упёртым, всем баранам на зависть, для меня вообще не секрет.

— Ладно, бог с тобой! Смотри, девочка сейчас начнёт приходить в себя. Ненадолго. И опять уходить в сон. Это нормально. Сон для неё сейчас вообще идеальное состояние. Обрати внимание, сильных болевых ощущений у неё быть не должно. Если вдруг она почувствует боли, сразу зови. Она сама врач, так что думаю, сможет понять, где норма, а где уже нет. — Небольшая пауза, словно мужчина резко почувствовал себя не в своей тарелке. — Тут такое дело… Короче, я заставил пройти обследование тех девушек, что с тобой сюда прилетели и Карима.

— Да, это правильно. — Соглашается Тайгир. — Я об этом не подумал. Им нужна помощь?

— Ну, как тебе сказать. Самая младшая, Фируза, действительно в помощи не нуждается. Ещё одна девушка, Лейла, беременна. Ты бы поговорил с ней, она сильно нервничает, а ей сам понимаешь, ни к чему это дело. А вот Карим и его мама… — голос врача заметно помрачнел. — У парня сломана и неправильно срослась ключица. У женщины не раз была выбита челюсть, порвана мочка уха, выбито колено.

— Кадер Шаркизов был торчком, и руки, похоже, распускал регулярно. А жена, судя по всему, боялась и молчала. — Предположил Тайгир. — Жаль второй раз этот ублюдок сдохнуть уже не сможет.

— Парень молчит, боится лишним словом мать подставить. А та, только голову опускает, и твердит, что ты теперь старший, тебе семью и все дела Рахман передал. Ты мол, хозяин. И решать ты должен. — Отвечает ему врач.