— Хм-м… И что же из этого следует?

— А из этого следует высота пачек нарезанной бумаги, уважаемый. Я тут прикинул, что один мой камешек выйдет на один карат, даже больше, к гадалке не ходи. А вот второй — на полтора-два карата! А, каково? А однокаратник можно скромно оценить тысяч в шестьсот рубчиков, а? Или больше?

И тут старика пробила жаба. Он начал бороться за сверхприбыль. Но меня ждал таксист (а счётчик тикал!), да и Тема тоже надеялся на оплату детского труда. И я вцепился молодыми зубами в старческое дряблое горло. Мы начали рвать друг друга, как это описано в «Мцыри». Не хватало только катания по ковру и криков в стиле месье Паниковского: «А ты кто такой?» Предложение абрека поделиться честно — пятьдесят на пятьдесят я отмёл сразу. Оплачивается ведь результат труда, а дед ещё палец о палец не ударил. Перешли к обсуждению пропорции шестьдесят на сорок. Я сразу заявил, что это уже более-менее твёрдая основа для переговоров, но мне больше нравится священное число иудеев. А именно — семёрка, с нулём после неё. Короче — 70 на 30, а? Дед полез грудью на пулемёт. В общем, он сбил меня с занятых рубежей, и закрепиться я смог лишь на цифрах шестьдесят пять на тридцать пять. Я сказал, что уважаю евреев, но «тройка» — исконно русское число. Птица-тройка там, «на троих», само собой, чрезвычайная тройка, в конце концов. При упоминании «чрезвычайной тройки» Степан Арташезович несколько взбледнул и сломался. Видимо, это словосочетание ему о чём-то говорило, что-то напомнило… Хотя, он попытался ещё поспорить на тему, — а где же это я вижу тройку в числе 65? Я и ответил, что в числе 60 троек насчитывается аж двадцать. А пятёрку я люблю ещё со школьной поры.

В конце концов, победила молодость. Кто бы сомневался! В сватке хищников выживает сильнейший и более молодой, это закон природы. Если только этот закон не будет потом править киллер.

— Да, кстати, господин Манукян, — а как же! Я ведь тоже успел сделать кое-куда звоночек. Узнав имя-отчество контрагента и его адрес. — Хотелось бы вас предупредить. Сотрудничество у нас вроде бы завязалось. Не нужно его портить смешными детскими шалостями, ясно? Не надо наступать мне на задники моих старых, разношенных шлёпанцев. Я могу оступиться и сильно отдавить кому-то лапы… Очень сильно! Раз уж вы знаете, как меня зовут, то вы можете легко себе представить и всё остальное, так ведь? Вот и славно! Я ведь не выдвигаю вам никаких претензий в спекуляциях драгоценными камнями. Я же понимаю, что вы собираетесь подарить вашей внучке серёжки с бижутерией… Что вы говорите? Нет! Никаких карточек и счетов! Я очень не люблю, когда всякие там фискальные органы, да и другие организации и физические лица, сопят за моей спиной и заглядывают мне в карман. Только нарезанная бумага. Надеюсь, она у вас дома есть?

Оказалось, что таки да! Нарезанная бумага у старика водилась. И зеленоватого цвета, и оранжевая, и ещё какая-то. В общем, вышел я из избушки господина Манукяна, весело помахивая подаренным мне кожаным «дипломатом». Не пустым, естественно. В общем и целом я выдавил из старого бандита около трёх миллионов, в пересчёте на открытки с видами города Хабаровска. Малую толику бумажек я положил в карман. Я хорошо запомнил выражение одного моего друга: «Любимая работа? Да тратить деньги!» Вот и пришла пора за неё браться!

В машине я сделал то, что хотел сделать уже некоторое время назад. Я протянул водителю несколько бумажек.

— Серёжа, мне тут долг вернули… Возьми вот деньги. Как ты ни смотришь за машиной, а ездишь ты всё же целые сутки. Что-то подстукивать твой «Фордик» начал. Пусть мастера посмотрят. Да, без обид — отгони на мойку, пусть салон почистят. Сам справишься с салоном? Ну и хорошо. А деньги отдавать не нужно. Ты мне открой «кредитную линию», хорошо? Закончатся эти — получишь другие. Теперь давай в хороший магазин — кутить я буду, ага. А потом — обратно в ювелирку, понял? Там и расстанемся…

Я откинулся на спинку сидения. Что это я сейчас сказал, и что меня прострелило, а? Что-что… да кредитная линия! Банки! Финансовые потоки! От наших бандитов — в забугорную фирмочку, которая продаёт им наше же оружие. Из которого они потом стреляют в наших же ребят. В Леху Пугача и его друзей… Это дело надо поправить, я себе обещал. Думаю, надо подключить старшего помощника Лома. Наверняка этот тихушник к сетям любого банка подключиться сможет. Это надо крепко обдумать. Обдумать — и исполнить приговор народного суда! Председатель суда — я, палач, получается, тоже я? Вот, дожился, — на двух ставках пашу, как лошадь…

Уже была глубоко вторая половина дня, когда я, наконец, добрался до мастерской Артёма. Со стуком и звоном поставив на его стол пару объёмных пакетов, я сказал: «Закрывай к чёртовой матери свою лавочку! Старатели гулять будут!»

И мы начали гулять. Точнее — гудеть. В общем, когда я возвращался к себе домой, уже темнело. И в этот самый момент я услышал за спиной слабый шелест автомобильных шин. Я резко обернулся, на меня накатывалась тёмная машина…

…на меня накатывалась машина. Фары были выключены. Прижав дипломат к груди, я попытался отскочить к стене. С жизнью мне расставаться не хотелось, с деньгами — тем более. Машина вильнула и отрезала мне путь. Когда я учился в спецшколе, нам показывали такие трюки. Так производят захват, похищение, так можно размазать человека тонким слоем маргарина по стене. Я замер.

Тут в машине открылась передняя пассажирская дверь, и голос Петровича пробурчал: «Ну, чего замер-то? Садись скорее! Быстро, быстро давай! Цигель-цигель, ай люлю!»

Ну, что ж… Ай люлю, так ай люлю. Лучше плохо ехать, чем хорошо идти на заплетающихся ногах. И я залез в поданный мне автомобиль.

Зеленоватый свет приборной панели освещал сурово сжатые губы полковника Петровича и каменный подбородок, упрямо выпяченный вперёд. В общем, он сейчас сильно напоминал похудевшего и здорово уменьшившегося в размерах Халка.

— Э-э-э… Петрович…

— Молчи, Никитин, молчи, ради бога! А то я не выдержу и тебе наваляю… Несмотря на то, что ты инвалид. Молчи лучше… Доедем до места — тогда и поговорим.

Сказано — сделано! Я и замолк. Глядя в темноту, я пытался понять, куда это Петрович везёт похищенную невесту. Так, выезд из города… Впереди будет село, большая заправка. Вот и она. Машина свернула на заправку, ушла в ночную темень, за здание магазина автозапчастей и масел, и остановилась около неприметного домика, обшитого светлым пластиком. В свете фар я успел разглядеть вывеску «Сауна „Пикник на обочине“». Хорошее название, говорящее о многом… Не вляпаться бы в «комариную плешь» ненароком. Около входа подмаргивал потенциальным гостям огонёк сигареты.

Петрович открыл дверцу.

— Посиди пока… я позову.

Стекло с моей стороны было опущено, поэтому я смог разобрать негромкие слова: «на пару часов…», и ещё — «присмотри, чтоб не мешали…» Всё ясно — переговоры будут проводиться здесь, в сауне. Ну, что вам сказать? Не самое плохое место для дружеской встречи. Вот только интересно — будут ли дамы, надо ли раздеваться до трусов и чем тут топят котёл? Газом, углём или… всякими приблудными инвалидами? Бр-р-р!

Молча подошёл Петрович, стукнул в стекло и жестом показал: «Вылезай!» Я взял дипломат под мышку и неуклюже вылез.

— Что у тебя там?

— Золото — бриллианты! — придушенным голосом Семёна Семёновича Горбункова из «Бриллиантовой руки» ответил я.

— Бля-я-я… — безнадёжно застонал Петрович. — И с камнями ты засветиться успел! Тебя что, в ПТУ, что ли, учили? Это пипец какой-то! Лучше бы я тебя сразу шлёпнул… или задавил.

— Побойся бога, Петрович! А ремонт машины? А разбитый бампер? А венок на могилу? Сплошные расходы ведь. Может, договоримся, а? Ты забудешь о ликвидации, а я пока ещё поживу маленько…

— Заходи… — обречённо махнул рукой Петрович, — сейчас поговорим, а потом я и решу, что с тобой делать.

Мы прошли слабо освещённые сени, предбанник, и уселись за столом в трапезной. Здесь пахло влажным деревом, эвкалиптом и старыми вениками. На столе из досок под лаком пыхтел самовар. Сидящий напротив Петрович уставился на меня взглядом председателя военного трибунала.