— Я никогда не спал с Норой, — резко ответил Эрик. — И давал ей кен всего однажды, по вынужденной причине. А вот сейчас мне кажется, ревнуешь ты.

— Ревную, — призналась я. — Это нормально — ревновать тех, с кем спишь, с кем делишься кеном. С кем так хорошо, что…

Я замолчала и опустила глаза. Испытывая стыд за случайно вырвавшуюся фразу, за слабость, которую ощущала рядом с Эриком, за внезапно вспыхнувшую влюбленность.

— Не думаю, что у Норы что-то есть ко мне, — ласково произнес он и снова меня обнял. — В любом случае, я могу спросить ее прямо, и она ответит.

— Не можешь, — помотала я головой. — Она мертва. Герда ее убила.

Эрик на мгновение застыл, а потом крепче прижал меня к себе.

— Больше она не убьет никого, можешь мне поверить.

Поверить хотелось. А еще хотелось верить в то, что Нора ничего не испытывала к Эрику из-за кена. Что блеск в ее глазах был связан с другими эмоциями, или она влюбилась потому, что Эрик просто клевый.

Но маленькая червоточина, которую зародила в моей душе Рита, росла и множилась новыми сомнениями.

Возможно, обмен действует лишь на тех, кто любит? Рита страдает по Филиппу, хотя он и думать о ней забыл. Ире тяжело вдали от Влада, а ему как с гуся вода. Нора ждала Эрика, а он вообще о ней не помнит, и весть о ее смерти не очень-то его и зацепила. Он больше переживает о Герде, чем о погибшей пророчице.

А может, обмен так только на девушек действует? Не зря ведь у хищных полигамия — возможно, таким способом мужчина может привязать к себе нескольких женщин.

В любом случае, для меня это опасная игра: я — девочка, и влюблена в Эрика. Возможно, когда он уйдет, я умру от боли.

— Если не хочешь, мы перестанем, — осторожно сказал Эрик. — Но разве тебе было хоть раз плохо? К тому же мой кен помогает тебя защищать — для печати Арендрейта нужен мой кен. Для меня сейчас твоя безопасность превыше всего. Нужно разобраться с охотниками, драугром и узнать, кто тебя отравил. Когда мой кен в тебе, я чувствую тебя — твою радость, твой страх, твою боль. Смогу найти и помочь, в случае чего. Это дает тебе свободу действий — разве это не то, что ты так любишь?

— То, — прошептала я и уткнулась лицом ему в грудь. Было спокойно и хорошо. Не больно. Не страшно. И больше не сомнительно.

— Тогда позволь помочь.

— Хорошо.

Эрик обнимал меня, и я все больше убеждалась: свой опыт объясняет доходчивей, чем чужой. И хоть и говорят, что умные учатся на чужих ошибках, пока не прочувствуешь, не поймешь. А я так давно ничего не чувствовала! Вообще. Совсем.

Рядом с Эриком ожил мир, раскрасился яркими красками, зашевелился, разрумянился. Я проснулась от многолетней спячки, вышла на свет и увидела солнце.

И пусть потом будет больно. Одиноко. Холодно. Сейчас мне тепло, я счастлива, а значит, оно того стоит.

Эрик оказался прав — я была свободна. Пока он подолгу отсутствовал по делам скади, я наслаждалась жизнью: гуляла, ходила в гости, занималась спортом. Ни в чем себя не ограничивала. Отбросила страхи, стараясь только не светиться в людных местах, чтобы не попадаться охотниками на глаза.

Знала, что Мишель не забудет и не простит мне Марка. Мне и Глебу. И сомневаться в словах Эрика о том, что я нуждаюсь в опеке, считала глупым. Что, впрочем, не мешало мне подолгу сидеть у Вики и сплетничать. Говорить о жизни. О мужчинах. И, конечно же, о любви.

Теперь я могла говорить об этом, не таясь. Сбросив оковы, надевать их уже не хотелось. Казалось, Эрик ловким движением скальпеля вскрыл рану, и все скопившееся в душе — разочарование, тоска, боль, страхи, сомнения — вытекло. Слова полились сами — яростные, эмоциональные, резкие. Были слезы и смех, горькие улыбки, коньяк с лимоном, приглушенный свет кухонных ламп.

И одиночество — в этом мы с Викой похожи. Как в детстве — жались друг к другу, словно роднее никого не было, и делали вид, что все хорошо, что никто нам не нужен, а самодостаточность — величайшая ценность женщины.

Сейчас врать себе было сложнее и, если я могла замаскировать одиночество яркими отношениями с Эриком, то у Вики не было и этого. Я делилась с ней мыслями, переживаниями, просто эмоциями. И радовалась, что несколько лет назад, в один из осенних дней Глеб буквально заставил меня рассказать подруге об атли. О том, кто я, и что это за собой влечет. Сама бы я не отважилась ни за что.

Глеба с тех пор я видела дважды. Но оба раза — в квартире Эрика. К атли мы больше не ездили, я не просила, а сам Эрик казалось, забыл о важности крови.

Март плавно перетек в апрель, весна уже не крылась — звенела, чирикала, грела солнышком. Снег растаял, асфальт просох, девушки распустили волосы, надели короткие юбки, каблуки и яркие куртки. Жизнь возрождалась, просыпалась от спячки, как проснулась я — одним холодным февральским днем. Видения больше не досаждали, но, признаться, я каждый день со страхом ждала очередного, как события, обрезающего нить между мной и Эриком.

В тот день я не грустила. Погода была ослепительно прекрасной, растворяющей страхи и вызывающей улыбку.

Я приехала за вещами — все равно жила у Эрика, так что, можно сказать, имела право на полку в его шкафу, хотя шкафом огромную гардеробную назвать было сложно. Эрик не возражал, даже сам предлагал пару раз — ненавязчиво и осторожно. Словно боялся, что я снова испугаюсь и сбегу, а кан так и останется для него недостижимой целью.

Сбегать я не собиралась. Привязалась к нему. Любила в нем все: ямочку на подбородке, льдистые глаза, морщинку на лбу, когда он хмурился. Руки, которые обнимали по ночам, насмешливый взгляд. Уверенность. Сосредоточенность, когда он занимался делами и не знал, что я за ним наблюдаю. А я сидела, укутавшись в плед, на широкой кровати, накрытой темно-синим покрывалом, и любовалась им, как произведением искусства.

Наверное, мне нужен был идеал. Снова. Чтобы перекроить себя, поверить, что в жизни есть не только боль и предательство. И вылечиться, наконец, окончательно.

В общем, однажды я поняла, что вещам место рядом с хозяйкой, а домой я еще нескоро вернусь. Да и весенний гардероб немного отличался от зимнего.

Родной подъезд встретил свеженьким ремонтом — запахом краски и шпатлевки, гладко отполированными перилами и вымытыми ступенями. На лестничной площадке я наткнулась на Мирослава. Он куда-то уходил, но, увидев меня, решил задержаться. Сказал, что соскучился, как мне показалось, совершенно искренне, и заманил-таки меня на чай.

Мы говорили обо всем — долго, до хрипоты. Дело не в том, что темы вдруг появились — они были всегда. Просто что-то изменилось во мне. Что-то незримое, но существенное. Мне стало интересно все: как живут альва, не женился ли Алекс, видится ли Мир с Евой и Майей, собираются ли альва в Тверь. Он, в свою очередь, спрашивал об Эрике — в душу не лез, но подробностями разборок с Мишелем поинтересовался. И тем, как погиб Марк — все же не каждый день встретишь хищного, умеющего ставить печать Арендрейта.

В общем, я не заметила, как стемнело. Опомнилась, когда позвонил Эрик и поинтересовался, где я. Сказал, что сам находится недалеко и заедет за мной через десять минут.

Появился на пороге милый, обаятельный, сдержанно поздоровался с Мирославом и потянул меня к выходу. Нетерпеливо, словно спешил куда-то, направился вниз по лестнице.

— Постой, — рассмеялась я. — Вещи. Я же за вещами приехала и… заболталась.

Эрик развернулся, сверкнул глазами. Полубезумный, жадный взгляд. И его жажда — на коже, бежит мурашками по позвоночнику, рукам, ногам. От ощущений хочется смеяться.

— Заболталась, — прошептал он хрипло и тут же меня поцеловал. — А я соскучился.

— Ты очень странный сегодня, — нахмурилась я.

— Предвкушение. — Он провел пальцами по моей шее, едва касаясь, и я закрыла глаза от удовольствия. А затем развернул меня и подтолкнул к двери.