Некоторое время мы молчали, а потом Эрик сухо спросил:

— Останешься у атли?

— Нет. С чего бы? — удивилась я.

— Почему?

— Я не атли больше. К тому же обещала… помочь тебе.

— Видения не зависят от того, где ты живешь, — пожал он плечами.

— Зачем ты говоришь это мне? — хрипло выдохнула я и опустила глаза, пытаясь скрыть предательские слезы — слезы обиды от его колючих, слов.

— Альрик позволил тебе вернуться, Мишель не станет больше мешать. Ты вполне можешь вернуться в мир, к которому привыкла.

— Если тебе так проще, я могу жить, где угодно! — зло ответила я, развернулась и сбежала вниз по ступенькам.

Промокла буквально сразу. Сначала волосы, затем джинсы, за шиворот тут же плеснул холодный, негостеприимный дождь. Только слезы на щеках обжигали. Я судорожно вытирала их тыльной стороной ладони и решительно шла к воротам.

Ну вот и все. Волшебство кончилось раньше, чем я предполагала. Не символично ли, что в атли рушится все, что я строю, что пытаюсь создать сама? Призраки прошлого бесцеремонно вторгаются в мою жизнь и стирают все светлое и теплое, оставляя лишь воспоминания, и те разъедает обида и разочарование.

У самых ворот меня остановили и развернули сильные руки, а через миг Эрик уже обнимал меня — так крепко, что, казалось, кости вот-вот хрустнут.

— Прости, — прошептал он мне в волосы. — Прости, малыш, я не хотел обидеть.

Я разрыдалась. Отпустила себя. Нужно выплеснуть, очиститься. С Эриком всегда было легко — даже плакать. Одним своим присутствием он успокаивает меня, окружает заботой и надежностью.

Было плевать на погоду, холод и влагу — меня знобило, но мне было все равно. Я обнимала Эрика и боялась выпустить. Казалось, если не буду держать крепко, он исчезнет. Испарится, как мираж, как глюк, и я пойму, что на самом деле его никогда не было. Что я придумала его, чтобы спастись от невыносимого, убийственного одиночества.

Но он был. Большой и теплый. А еще была его квартира, в которой мы оказались через несколько секунд. Эрик бережно отстранил меня и осторожно снял куртку.

— Ты вся мокрая. Идем в ванную греться.

Я послушно ждала, пока он наполнит большую ванную. Затем он раздел меня, разделся сам и мы долго лежали в медленно остывающей воде, ароматной и вязкой. Я обнимала Эрика и чувствовала себя маленькой и зависимой. Настолько зависимой, что испугалась.

Давно я не ощущала себя такой: мне постоянно приходилось что-то решать, куда-то бежать, кого-то спасать. А так хотелось, чтобы спасли меня. Без вранья и интриг, без взрослых мужских игр, из которых я всегда выходила проигравшей. Искренне.

И подумалось, что Эрик с момента нашего знакомства постоянно меня спасал. От яда, от Герды, от охотников. Окружал невидимым, но плотным коконом, который не в силах пробить никому.

Но любила я его не за это. Любила я его за то, какой чувствовала себя рядом с ним. Красивой. Женственной. Особенной.

— Я правда думал, ты хочешь вернуться, — тихо сказал он. — Не хотел держать обещаниями. Ведь ты скучаешь по атли, я вижу.

— Не по атли, — ответила я и сильнее прижалась к его груди. — Или по ним, но… Все сложно.

— Ты не хочешь возвращаться?

— Не знаю. Я не готова пока решить. События с Гердой изменили меня, и нынешнюю себя я совершенно не знаю. Кто она. Чего хочет. Как собирается жить.

— Это прозвучит эгоистично, но я рад, что ты не осталась у атли, — глухо произнес он, и я подняла на него глаза.

— Почему?

— Я жутко злился сегодня. Понимаю, что глупо, но контролировать это не могу.

— Злился? Из-за Глеба?

— Глеб, конечно, сумасбродный, но я его знаю. И не удивлен, что он так поступил. А вот Альрик — он разозлил меня сильно.

— Альрик?

— Эти его намеки про вас с Владом было жутко неприятно слушать.

Я пожала плечами и снова улеглась. Было просто хорошо вот так лежать и разговаривать в уже прохладной, но все еще приятно обнимающей воде.

— Для Альрика это развлечение. Человеческие чувства, на которые он уже не способен.

— Меня злит, что они есть, эти чувства, — сказал он и замолчал.

Сердце пропустило удар, и я совершенно забыла, как дышать. Зачем он говорит мне это? Издевается? Не похоже. Эрик не такой, да и смысл?

— Какое имеет значение, к кому у меня чувства? — спросила тихо, но голову так и не подняла. Не смогла бы смотреть в тот момент ему в глаза.

— Потому что ты правильно сказала: некоторые люди врываются в нашу жизнь, как ветер, и меняют цели… — Он крепко обнял меня и поцеловал в висок. — Вода остыла. Идем пить чай, а то заболеешь еще.

Эрик больше не заговаривал на эту тему. Много улыбался и обнимал, а я все никак не могла понять, что же он хотел сказать. Хотел ли? Или просто не смог сдержать порыва, а потом пожалел об этом?

И я твердила себе мысленно, что нельзя об этом думать. Твердила методично, часто и строго. А в перерывах между мысленными барьерами все равно думала. Что если он тоже что-то чувствует ко мне? Если для него это не просто влечение? Потом ругала себя: если поверю в это, всерьез задумаюсь — пропаду. И тут же понимала, что уже пропала. Потерялась в лазурных глазах, утонула, запуталась там на дне и всплыть уже не было шансов.

Было странно осознавать простые истины. Любовь не спрашивает, она настигает. Вливается внутрь, как бы ты ни сопротивлялся, вдыхается с воздухом. Заполняет внутренности, впитывается в мысли, заставляет сердце биться быстрее, рождает кучу ненужных надежд.

Или это только с Эриком так? Ведь раньше я такого никогда не чувствовала. Я любила Влада. Сильно. Пронзительно. Но то чувство было другим — тяжелым, удушающим, диким. Оно тянуло вниз, на дно, путало в темном иле лжи и предательств. Ранило острыми иглами непонимания.

Теперешнее чувство было другим. Несмотря на легкий, светло-серый оттенок грусти, оно окрыляло. Расширяло грудь, делало сердце больше, наполняло его теплом. Рисовало улыбки на лице.

И вдруг я поняла, что уход Эрика в кан вовсе не сделает меня несчастной. Возможно, заставит грустить, но любовь — в первую очередь преданность и желание отдавать. Чем больше даешь, тем больше получаешь — закон бумеранга. И главная задача любви — сделать счастливым любимого. Если Эрик будет счастлив в кане, он туда попадет.

Об этом я думала ночью в кровати, в то время, как Эрик размышлял о чем-то своем, лениво перебирая мои волосы.

И тогда я поняла, что впервые по-настоящему счастлива.

В хельзе, как всегда, жарко. Солнце в зените, тени ссохлись, затерялись в желтом, обжигающем песке. Где-то на горизонте горстка воинов. Я знаю, чьи они — узнала по одежде. Наверное, никогда не смогу забыть. Ни темного, похотливого взгляда, ни жестокости, когда его обладатель приговорил меня к смерти.

Это воины Орма — двадцать человек. Все, как на подбор — сильные, крепкие, высокие, с витиеватой сеточкой шрамов на коже. Таким был Ингвар. Воин, предавший своего правителя и дезертировавший во вражескую армию.

Те двадцать не отступят, будут драться до смерти. У каждого — тяжелый, острый меч и отвага, которой позавидовал бы любой солдат в кевейне. Им нечего терять, они уже умирали.

А напротив, на переминающейся с ноги на ногу лошади, утопающей копытами в рыхлом песке — Эрик. Словно рыба в воде — в этом жестоком мире сильных мужчин. По пояс обнаженный, волосы распущены, и их колышет ветер. Льдистые глаза щурятся и глядят вдаль, на всадников Орма. Они, кажется, тоже его заметили.

Ветер несет песок вдаль, вихрится, украшая ровное море пустыни волнообразным орнаментом. Меня там нет, но я могу видеть, слышать, чувствовать, что происходит.

— Безумец, их больше! — врывается в сознание знакомый голос, а через секунду в поле зрения появляется и его обладатель.

Здесь он выглядит непривычно и неестественно. Лишенный знакомого лоска, загорелый, в запыленной одежде и растрепавшимися волосами, Влад кажется диким.