Мне не понять мужчин. Никогда. Я всегда отступала — с Владом перед его многочисленными любовницами, с Эриком — перед каном. Ни один из них, похоже, отступать не намерен.

В гнетущей тишине гостиной нелепым и пронзительным был звук соприкосновения чашки с блюдцем. Поставила, наконец. Я мельком взглянула на Дашу: смотрит в коленки и, наверное, ненавидит меня. Глеб только сочувствует, за что ему и спасибо.

А потом я увидела портал. Переплетающиеся нити, неохотно пропускающие жителей кевейна. Они множились, двигались, лоснились, как гнездо змей, которое нечаянно потревожили. Светло-серые, мутные.

Эрик погладил меня по щеке и бесстрашно шагнул вперед. Нити опутали его, попытались вытолкнуть, но он рванулся и исчез. Портал сомкнулся за его спиной, заволновался, возмущаясь наглым проникновением чужака.

— Мне ты удачи не пожелаешь, — язвительно сказал Влад и, пока я не успела опомниться, добавил: — Ну ничего. Попробую без нее.

И скрылся вслед за Эриком.

Портал проглотил его и свернулся, сначала в небольшой клубок серых нитей, а потом и вовсе исчез.

Ушли.

Я с шумом выдохнула и закрыла глаза.

В хельзе время идет быстрее. Возможно, все займет несколько минут. Они скоро вернутся.

Вернутся ведь? Оба?

Я поймала острый, злой взгляд Даши. Хотелось ответить на него. Сказать, что на самом деле я хотела все сгладить, а не усугублять. Но Эрик почему-то решил утвердиться в правах владения.

Но не сказала. Меня рванула с места невидимая сила. Кажется, я упала. Кажется, даже ударилась затылком.

Все это уже не волновало, так как я увидела…

…Я знала, что не стоило пить. Пророчицам вообще, а мне — тем более. Наверное, опьянела от радости. Радость пьянит похлеще вина — кружит голову, путает мысли, растворяет их в мутной патоке блаженства. Мое блаженство имело вкус карамели. Запах карамели. Оно было синим, как небо. И теплым.

А сейчас болит голова. И внутри… что-то…

Трава холодная и мокрая. Нужно встать, но не могу — слишком устала. Слишком больно. И ладони к груди, словно можно удержать, словно если не удержу, боль разорвет грудь, сломает ребра и вырвется в мир.

Всего лишь боль. Я к ней привыкла. Нужно вспомнить, как это бывает. И перетерпеть.

Дождь обильно поливал спину. С ним легче. Мой защитник. Несмотря на то, что я не атли, он все равно мой… во мне… Слезы природы, ее гнев, освобождение. Очищение мира — этот июньский ливень.

Почему именно сегодня? Насмешка судьбы? Плата за удовольствие? Оно еще там, в венах, в жиле. Сладкий карамельный кен. Не дает забыть, проститься.

А проститься нужно.

Он ушел. Все кончилось. И только в воздухе поодаль колышется белое марево — остатки портала. Мираж. Тень.

Мокро. И больше никого — только я. Степь, умытая дождем, и я. Потерянная девочка. Слезы теплее дождя. Они все катятся и катятся, падают на землю, смешиваются с грязью.

Но все же мне хорошо одной. Хуже, чем с ним, но лучше, чем в городе. Там бы я не смогла. Там бы сломалась. А здесь, в грозу, я в своей стихии. Выстою. Перетерплю. Смогу.

Он верил в меня. Всегда. И, несмотря на то, что ушел, оставил уютный теплый кокон, в который я влезла. В нем можно не бояться — плакать. Оплакивать…

А потом этот звук — из внешнего мира. Кокон идет трещинами, лопается, распадается на части. И мира много — слишком — жестокого, злого. Я не хочу обратно, не хочу… без него.

Но это всего лишь телефон. Глеб звонит. Его фото расплывается в кляксообразных каплях, тут же принявшихся поливать сенсорный экран.

Я отклонила звонок. Не то, чтобы не хотела его слышать. Не знала, что сказать.

Телефон испортится, нужно убрать.

И последнее, что увидела — голубые цифры на черном экране. Полдвенадцатого. Через полчаса новый день…

Двадцать третье июня.

— Тебе больно? — спросил Глеб в другом — реальном уже мире.

Я кивнула, стирая со щек слезы. На ковре в гостиной атли. В мягком свете вечерних ламп. А потом невольно потянулась рукой к груди — где билось, вырывалось, ныло испуганное сердце.

— Больно.

Их не было уже два часа. Два длинных, нескончаемых часа.

Сколько времени прошло в хельзе? По моим неумелым подсчетам около месяца. Месяц — это много. За месяц может случиться что угодно.

Я поймала себя на том, что кусаю ногти. Голова раскалывалась, не помогла таблетка, которую дал Глеб. От видений об Эрике всегда сильно болит голова, но обычно он рядом, теплая ладонь ложится на лоб, и шепот в ухо прогоняет боль.

Сейчас к боли примешивалась тревога. Она нарастала комом и множилась каждую секунду, становясь невыносимой. Рождала страшные мысли и питала панику.

А еще я думала о видении. О мокрой земле. О шелесте ливневых капель. О тающем следе портала…

Знала, что конец близок, но чтобы настолько… Чуть больше месяца. Лето будет одиноким для меня. И больше не место для «когда-нибудь», осталось только «когда». Четкая дата. Четкое время. Все, как хотел Эрик.

Я приникла к окну, Глеб — к другому. Почему нам казалось, что нужно ждать их с улицы? Не знаю. Я смотрела на гладкую плитку у крыльца, освещаемую сиреневым светом. Чуть поодаль стояла машина Эрика.

— Они вернутся, — произнесла тихо, не сразу осознавая, что говорю вслух. — Вернутся оба.

Подбадривала себя, хотя в глубине души понимала: случиться может всякое. В какой-то мере виновна в этом буду я.

— Вернутся, — подала голос Даша. — Если не убьют друг друга. Если Эрик не убьет… — И замолчала. Казалось, сама испугалась произнесенных слов.

Даша была бледна, как мел. Сцепила руки в замок и сунула между коленей. Она волновалась не меньше меня.

— Что за глупости, — возразил Глеб. — Он не станет.

Не станет. Если не разозлится настолько, что не сможет себя контролировать.

Но Эрик всегда умеет. Он знает, зачем пошел в хельзу, и что только Влад сможет вывести его обратно. Все будет хорошо.

Они вернутся.

Оба.

— Там что-то… — Глеб замолчал, указывая рукой на подъездной путь.

Прямо посреди дорожки, обрамленной двумя вереницами аккуратно остриженных кустов, открылся портал.

Я бросилась к двери, Даша — за мной.

Я смотрела только вперед — туда, где из переплетающихся серых нитей вышел человек. Портал вскипел, рванулся наружу сизыми сполохами и погас.

Виски прострелило новым приступом боли, и я невольно зажмурилась — теперь уже от ужаса.

Никогда не бывает идеально. Жизнь — не полотно, на котором ты можешь нарисовать что угодно. Она вовсе не должна подчиняться твоим желаниям.

Знала ведь, что так будет, чувствовала еще тогда, когда они ушли. Утешала себя пустыми надеждами, успокаивала, и что в итоге? Глеб предупреждал, и не раз, но я не слушала. Оглохла от счастья, не смотрела по сторонам. И вот, к чему это привело.

Влад тяжело дышал. Его одежда — вернее, то, что считалось одеждой в хельзе — была изорвана и испачкана грязью. Он и сам был испачкан, а еще в крови. Ею измазались рукава широкой рубахи из плотного сукна, кровь присохла извилистой струйкой от виска до шеи, скрываясь где-то за воротом.

Кровь — всегда плохо. Значит, что-то случилось. Что-то плохое…

А потом он поднял на меня глаза.

— Где Эрик? — хрипло спросила я и замолчала.

Даша сжала мое плечо, словно ища во мне поддержки. Странно, ведь мы никогда особо не ладили. Наверное, она тоже испугалась. Ей вообще несладко пришлось: когда лучший друг и брат ссорятся, невольно приходится принимать чью-то сторону. Но несмотря на то, кого ты поддержишь, всегда будет больно за того, другого.

Влад приближался медленно, и с каждым его шагом в груди все леденело, обрастало инеем, словно организм пытался таким образом побороть огромную лавину отчаяния, готовую ворваться внутрь.

Он не мертв.

Он не…

Он…

— Где Эрик? — повторила я уже громче, и голос сорвался на крик.