— Разумная основа для начала торга, — признал Оскайн. — Я бы, во всяком случае, согласился с таким условием сесть за стол переговоров.

— Возможно, — с сомнением отозвался Итайн, — но прежде нужно бы добраться до этого стола живым и невредимым. Не думаю, что появление стирика в Кирге вызвало бы у местного населения бурный восторг.

— Истинно так, Итайн из Материона, то было опаснейшее предприятие. Различными средствами ухитрился Заласта проникнуть в храм Киргона, и там предстал он перед пылающим духом самого бога и остановил его мстительную длань предложением освободить киргаев от стирикского заклятия. В один миг враги сделались друзьями, обнаружив общность своих устремлений, и согласились они, что Анакху следует заманить в Дарезию, ибо не рискнули бы они открыто столкнуться с Богом эленийцев, чья власть, имея в виду его бесчисленных почитателей, весьма велика. Составили они тогда хитроумный план, как устроить в Тамульской империи беспорядки и бедствия, дабы имперскому правительству пришлось искать помощи, и тогда Заласта, коему в Империи безгранично доверяли, сумел бы направить внимание правительства к Анакхе и предложить соглашение с Церковью Чиреллоса. Нетрудно было Заласте и его приспешникам сотворить сверхъестественные явления, ввергнувшие в страх всю Империю, нетрудно было и Киргону обмануть троллей, убедив их, что их боги велят им перейти полярные льды и явиться на северное побережье Дарезии. Более важны для их замысла были, однако, гражданские волнения, что так жестоко нарушили мир в Империи за недавние годы. Дабы волнения сии увенчались успехом, следовало их строго направлять, ибо случайные мятежи обычно легко подавляются. Изучение истории убедило Заласту, что ключом к их успеху должен стать человек, способный объединить различные народы империи и воспламенить своей силой и ревностностью. Залаете не понадобилось долго искать подобного человека. Покинув Киргу, отправился он в Арджуну и там изложил свой замысел некоему мужу по имени Скарпа.

— Погоди-ка! — вмешался Стрейджен. — План Заласты с самого начала предполагал государственную измену, не говоря уже о преступлениях, которых мы еще не упоминали, — «сговор с силами Тьмы» и тому подобное. Откуда он знал, что может доверять Скарпе?

— У него были на то причины, Стрейджен из Эмсата, — ответила дэльфийка. — Ведал Заласта, что именно Скарпе может он довериться, как никому иному. Скарпа не кто иной, как сын Заласты.

Сефрения сидела одна на кровати в своей комнате, с грустью размышляя о том, что одиночество, на которое она себя добровольно обрекла, продлится теперь, вероятно, до конца ее дней. Те слова были сказаны в гневе, второпях… и вот итог — пустота и одиночество. Она вздохнула.

Сефрения из Илары. Как странно, что и Кедон, и Ксанетия извлекли из прошлого это древнее имя, и еще страннее, что оно до сих пор глубоко трогает ее сердце.

Илару даже по стирикским понятиям трудно было назвать селением. Стирики с давних пор стремились смягчить враждебность эленийцев, притворяясь беднейшими из бедных, живя в лачугах и одеваясь в грубый домотканый холст. Но Илара с ее единственной грязной улочкой, с хижинами из хвороста, обмазанного глиной, была ее домом. Там прошло детство Сефрении, наполненное любовью, и любовь эта достигла своей вершины с рождением ее сестры. В тот самый миг, когда Афраэль появилась на свет, Сефрения разом обрела и исполнение всех желаний, и цель всей своей жизни.

Память об этом крохотном бедном селении, о тепле и всеобъятной любви, что окружали ее там, поддерживала ее в самые черные дни. Илара, сиявшая в ее памяти, всегда была убежищем, где она могла укрыться от мира, от уродства его, подступавшего к ней со всех сторон.

А теперь все было кончено. Предательство Заласты безвозвратно очернило и осквернило самые драгоценные ее воспоминания. Теперь, стоило ей вспомнить Илару, перед глазами, непрошеное, вставало лицо Заласты; и притворная нежность, которой оно светилось, была жесточайшей ложью. Теперь она видела его лицо таким, каким оно было на самом деле — маска обмана, похоти, злобной ненависти к Богине-Дитя, которая была смыслом всего существования Сефрении.

Ее память хранила Илару; разоблачение предательства и двуличия Заласты уничтожило ее вновь — и на сей раз уже навеки.

Сефрения уронила лицо в ладони и зарыдала.

Принцесса Даная, погруженная в мрачные размышления, свернулась калачиком в большом кресле. Там, в темной комнате, и отыскали ее Спархок и Вэнион.

— Нет, — коротко ответила она на их страстные уговоры. — Я не стану вмешиваться.

— Афраэль, — молил Вэнион со слезами на глазах, — это убивает ее.

— Значит, ей придется умереть. Я ничем не могу помочь ей. Она должна перенести это сама. Если я вмешаюсь, для нее все это пройдет бесследно, а я слишком люблю ее, чтобы баловать и лишать значения ее страдания.

— Но ведь ты, надеюсь, не станешь возражать, если мы попробуем ей помочь? — язвительно осведомился Спархок.

— Пробуйте, если хотите, — только без Беллиома.

— Знаешь, ты очень жестокая девочка. Я и не подозревал, что в моей семье растет чудовище.

— Можешь придумывать мне любые прозвища, Спархок, — я все равно не передумаю. И кстати, не пытайтесь что-либо устраивать за моей спиной. Можете держать ее за руку, дарить цветы или зацеловать ее до бесчувствия, только не вмешивайте в это дело Беллиом. А теперь уходите и оставьте меня в покое. Мне и так тяжело.

И она теснее свернулась в кресле, крепко сжимая в объятиях потрепанного Ролло. Древняя боль стояла в ее темных блестящих глазах.

— Так значит, Заласта уже давно пытался встать у нас на пути? — спросил Бевьер, когда на следующее утро они собрались, как всегда, в синей гостиной. Теперь все были одеты по-домашнему, и на длинном столе у дальней стены был накрыт завтрак — каждый накладывал себе на тарелку, сколько хотел. Королева Элана давно уже обнаружила, что принятие пищи отнюдь не помеха обсуждению важных дел. Бевьер, расстегнув синий камзол, полулежал в кресле, вытянув ноги. — Если именно он скрывался за этой тенью и облаком, это почти неизбежно означает, что он имел отношение и к Земохской войне. Ксанетия кивнула.

— Замыслы Заласты, сэр рыцарь, охватывают многие столетия. Его страсть к Сефрении уходит истоками в детские годы, равно как и ненависть его к Богине-Дитя, чье рождение разрушило все его надежды. Ведал он, что, ежели посмеет открыто противостоять Богине-Дитя, одною мыслью уничтожит она его раз и навсегда. Понимал он также, что страсть его в основе своей темна и нечиста и что ни один бог не станет помогать ему в борьбе с Афраэлью. Долго размышлял он о сем и заключил наконец, что надобна ему для успеха некая мощь, не имеющая ни сознания, ни нравственности, ни собственной воли.

— То есть Беллиом, — сказал Спархок. — Во всяком случае, именно таким его все считали. Мы-то теперь знаем, что это не так.

— Истинны твои слова, — согласилась она. — Заласта разделял всеобщее заблуждение, полагая Сапфирную Розу лишь источником силы. Верил он, что Беллиом, не отягченный нравственными устоями, подчинится ему беспрекословно и уничтожит его смертельного врага, а он таким образом получит ту, кем так жаждет обладать — ибо, не заблуждайтесь, Заласта искал не любви Сефрении, но обладания ею.

— Это омерзительно, — содрогнувшись, проговорила баронесса Мелидира.

Ксанетия согласно кивнула.

— Знал Заласта, что нужны ему кольца, дабы повелевать Беллиомом, — продолжала она, — однако всему Стирикуму ведомо было, что сама проворная Богиня-Дитя похитила кольца у Гверига, тролля-карлика, дабы не могло сие уродливое создание обернуть силу Беллиома против стириков. Оттого-то Заласта по-прежнему сохранял притворную дружбу с Сефренией и ее сестрой, надеясь выведать у них, где запрятаны кольца, и так обрести ключи к Беллиому. Боги же знали, и знали немногие смертные, что однажды родится творение Беллиома, Анакха, и по различным знакам и прорицаниям определено было, что появится он на свет в доме Спархоков.