Посредине этой необыкновенной армии высился странный полукруглый кожаный шатер – лоснящийся чернотой и небывало огромный.

А затем «шатер» пошевелился, расправляя… крылья, огромные, изогнутые, как у летучей мыши. И миг спустя небывало громадная тварь, прежде скрытая этими крыльями, поднялась над нечеловеческим войском – чудовищное творение тьмы с головой в виде перевернутого конуса и раскосыми глазами, в которых бился огонь. Щели глаз пылали на безликом подобии лица, и две гигантские лапы алчно протянулись вперед. Под бездонно-черной кожей сверкали молнии, и земля под ногами чудовища дымилась и горела.

Абриэль вдруг сделался странно спокоен. Он поднял забрало, чтобы прямо взглянуть в лицо самого ада.

– Наконец-то достойный противник, – пробормотал он. А затем с лязгом опустил забрало, выставил перед собой огромный боевой щит и вскинул меч, который с честью носил свыше половины столетия. Недрогнувшей рукой он направил меч на вздымавшееся перед ним гигантское воплощение зла.

– За Бога и Арсиум! – проревел он свой девиз и без малейших колебаний бросил своего коня навстречу смерти.

Сказать, что Эдемус оскорблен, значило не сказать ничего. Пятно белого света, которым был бог дэльфов, по краям очертили красновато-оранжевые искры, и сыпучий снег, покрывавший землю в болотистой низине неподалеку от долины дэльфов, так и дымился, истаивая от жара его неудовольствия.

– Нет! – категорически отрезал он. – Ни за что!

– Ну же, кузен, будь благоразумен, – уговаривала Афраэль. – Все изменилось. Ты цепляешься за то, что уже потеряло всякое значение. Когда-то и в самом деле у тебя были основания для «вечной вражды». Признаю, что мое семейство повело себя не лучшим образом во время войны с киргаями, но ведь это было давным-давно. Что за ребячество – твердить посейчас о своих оскорбленных чувствах!

– Как могла ты так поступить, Ксанетия? – вопросил с гневным упреком бог дэльфов. – Как могла ты сотворить такое?

– То случилось лишь в продолжение нашего союза, о Возлюбленный, – ответила дэльфийка. Сефрения была немало озадачена тем, насколько интимные отношения связывали Ксанетию с ее богом. – Ты же и повелел мне оказывать всяческую помощь Анакхе, а поскольку он любит Сефрению, принуждена была и я достичь с ней согласия. Когда же мы с нею переступили через старинную вражду и научились доверять друг другу, взаимное уважение и общая цель смягчили привычную нашу неприязнь, и в душах наших, подобравшись тайно и непрошенно, сменила ее любовь. Сердцем своим отныне признаю я ее любимой моей сестрой.

– Это отвратительно! Не смей более звать так в моем присутствии это стирикское отродье!

– Как пожелаешь, Возлюбленный, – смиренно ответила Ксанетия, опуская голову. Но тут же вздернула подбородок, и ее внутренний свет засиял ярче. – Однако будет сие угодно тебе или нет, но в глубине души своей буду я по-прежнему звать ее сестрой!

– Ты готов выслушать нас, Эдемус? – осведомилась Афраэль. – Или тебе нужно еще пару столетий, чтобы всласть побиться в истерике?

– Ты наглая девчонка, Афраэль! – обвиняюще бросил он.

– Знаю. Это и делает меня такой обаятельной. Ты хотя бы знаешь, что Киргон стремится заполучить Беллиом? Или ты так долго играл в салочки со звездами, что уже понятия не имеешь, что творится в мире?

– Веди себя прилично, – строго сказала ей Сефрения.

– Он мне надоел. Вот уже десять тысяч лет он лелеет свою ненависть у груди, как больного кутенка. – Богиня-Дитя критически оглядела нестерпимо сияющего бога дэльфов. – Кстати, Эдемус, весь этот фейерверк не производит на меня ни малейшего впечатления. Я и сама бы могла такое устроить, да только мне лень.

Эдемус вспыхнул еще ярче, и его оранжево-красный искристый ореол почернел.

– Как занудно, – вздохнула Афраэль. – Извини, Ксанетия, но мы попросту зря тратим здесь время. Беллиому и мне придется управляться с Клаалем собственными силами. Твой занудный бог и так ничем не сумел бы нам помочь.

– Клааль?! – воскликнул Эдемус.

– Что, мне удалось завладеть твоим вниманием? – Афраэль хихикнула. – Теперь ты меня выслушаешь?

– Кто сотворил сие? Кто вновь призвал в мир Клааля?

– Ну уж во всяком случае не я. Дела Киргона как будто шли на лад, и тут Анакха нанес ему поражение. Ты же знаешь, как Киргон любит проигрывать, вот он и начал нарушать правила. Ну как, согласишься нам помочь или еще сотню эпох будешь сидеть в сторонке и дуться? Давай, Эдемус, думай побыстрее! – прибавила она, нетерпеливо пощелкивая пальцами.

– Решайся, не медли. У меня, знаешь ли, времени в обрез.

– С чего это вы решили, будто я нуждаюсь в людях? – осведомился Нарстил, тощий, почти скелетообразный арджунец с жилистыми руками и впалыми щеками. Он восседал за столом под раскидистым деревом посреди разбойничьего лагеря в глубине арджунских джунглей.

– Ты занимаешься рискованным делом, – пожал плечами Кааладор, оглядывая лагерь. – Ты воруешь мебель, ковры и гобелены. Это значит, что ты устраиваешь налеты на деревни и уединенные поместья. Тебе оказывают сопротивления, а стало быть, всякий раз не обходится без ранений и смертей. Половина твоих людей ходит сейчас с повязками, и наверняка после каждого дела ты оставляешь за собой пару-тройку мертвецов. Вожак разбойников всегда нуждается в людях.

– Только не сейчас.

– Это я могу устроить, – зловеще заверил его Бевьер, мелодраматически проводя большим пальцем по лезвию локабера.

– Послушай, Нарстил, – продолжал Кааладор примирительным тоном, – мы ведь видели твоих ребят. Будь откровенен – ты набрал в шайку местных лоботрясов, которые попались на воровстве кур либо угнали у кого-то коз. Тебе чертовски недостает опытных людей, а мы как раз из таких. Твои лоботрясы выхваляются друг перед другом, изо всех сил стараясь выглядеть опасными бандитами, но на самом деле убийство у них не в крови, и потому-то они попадают в беду, едва начинается драка. Для нас убийства – дело привычное. Это наш хлеб. Твоим юнцам еще нужно друг другу что-то доказывать, а нам – нет. Ордей знает, чего мы стоим, – иначе бы он не написал тебе этого письма. – Глаза Кааладора слегка сузились. – Поверь мне, Нарстил, всем нам будет жить намного проще, если мы будем работать на тебя, а не откроем свою лавочку по соседству.

Нарстил явно потерял часть своей самоуверенности.

– Я подумаю, – сказал он.

– Валяй. И не помышляй о том, чтобы устранить конкуренцию в зародыше. Твои молокососы с этим не справятся, а вот мне придется всерьез на тебя обидеться.

– Прекрати немедленно! – шикнула Сефрения на сестру, когда они вчетвером шли по крытым улицам Дэльфиуса к дому Кедона.

– А Эдемус это делает, – огрызнулась Афраэль.

– Это его город и его народ. В гостях так поступать невежливо.

Ксанетия бросила на них озадаченный взгляд.

– Моя сестричка пускает пыль в глаза, – пояснила Сефрения.

– Вовсе нет! – фыркнула Афраэль.

– Вовсе да, Афраэль, и мы обе хорошо это знаем. Мы и раньше не раз спорили об этом. Прекрати, говорю!

– Я что-то ничего не понимаю, – созналась Ксанетия.

– Это потому, что ты привыкла ощущать ее присутствие, сестра, – устало пояснила Сефрения. – Она не должна так открыто щеголять своей божественной сутью, когда находится среди приверженцев другого бога. Это в высшей степени невоспитанно, и она это знает, а делает так лишь затем, чтобы позлить Эдемуса. Удивляюсь, как это еще она не сравняла с землей весь город или не подожгла солому на крышах излучением своей божественной сути.

– Ты говоришь отвратительные вещи, Сефрения! – упрекнула ее Афраэль.

– Так веди себя прилично.

– Не буду. Эдемусу можно, а мне нет?

Сефрения вздохнула, закатив глаза.

Они вошли в южное крыло огромного города-дома, который представлял собой Дэльфиус, и по тускло освещенному коридору подошли к дверям жилища Кедона. Анари ожидал их, и на его древнем лице было написано изумление. Когда слепящий свет, бывший Эдемусом, приблизился к нему, он упал на колени, однако его бог потускнел, принял человеческий облик и с сердечностью помог старику подняться.