Боюсь отпустить руку Али, словно если отпущу, то её сердечко остановится, не выдержит одиночества. Но я рядом, девочка. Я рядом с тобой. Почувствуй меня! Не уходи и не покидай меня.

Хочется вытащить её из машины, но понимаю и боюсь, что могу что-то повредить, сделать хуже — и это ещё больше давит на меня, потому что я ни черта не могу сделать. Бездействие и ожидание убивает, а время тянется невероятно медленно, будто издеваясь надо мной. Могу лишь сидеть рядом, сжимать крепко её руку и шептать, что всё будет хорошо. Но от этого, чёрт побери, не легче.

Её пульс совсем слабый. Сердечко трепещет, как у маленькой умирающей птички, что пугает, сдавливает мою душу, а я сам наполняюсь до краёв болью.

Я боюсь потерять Алю. Девочку, что мне дорога, что хочу видеть рядом и никогда не отпускать её руку из своей. Я не выдержу, если и она уйдёт из моей жизни.

Где-то вдали слышу вой сирены скорой помощи, и меня немного отпускает. До тех пор, пока к нам не подбегают фельдшеры, я не отпускаю руку Саши. Они что-то спрашивают, говорят, но я не могу толком ничего объяснить, так как не видел, что произошло и как так получилось, что они перевернулись. Конечно, нет сомнений, что столкнулись с другой машиной, но вопрос в том, где она, и это беспокоит меня ещё больше.

Ещё через некоторое время к нам подъезжает бригада спасателей, потому как вытащить аккуратно из машины ни Алю, ни Александра не получится, придётся только разрезать. На всю операцию уходит минимум час. Я сам не свой, Лана пытается поговорить, но я лишь кричу на неё, чтобы отстала, вызвала такси и уехала домой. Здесь ей делать нечего.

Наконец с машиной покончено, спасатели аккуратно вынимают малышку, так же осторожно кладут на каталку, и теперь я полностью могу её рассмотреть: бледное в крови лицо, глаза закрыты, она словно спит. Сжимаю крепко её руку, боюсь выпустить. В клинику поеду вместе с ней. Не смогу отпустить и отойти от неё ни на шаг. Чтобы ехать на своей машине и речи быть не может. Автомобиль попрошу забрать друга, а сам поеду со скорой.

Родителям звонить не собираюсь, пока ничего точно не буду знать. Несмотря на всё произошедшее, не хочу их волновать, не хочу, чтобы они оставили гостей и приехали в больницу. Всё равно они ничем не смогут помочь.

Всю дорогу не разжимаю наши сплетённые пальцы, целую каждый пальчик, шепчу ласковые слова — как она сегодня была прекрасна. Маленькая богиня. Что теперь я никуда не уйду, что всегда буду с ней рядом, как бы она ни прогоняла меня, как бы ни кричала. Если нужно будет — заберу к себе домой, закрою её там, чтобы не смогла убежать от меня, скрыться. Прикую к кровати наручниками, но никогда не отпущу.

Осторожно пропускаю выбившиеся прядки волос через свои пальцы. Смотрю на бледное кукольное личико и понимаю: несмотря на кровь и бледность, Аля очень красивая.

Когда мы прибываем в клинику, Алю сразу же увозят в операционную, куда мне вход строго воспрещён, но, если бы можно было, я бы и там крепко держал её руку в своей, ни на секунду не отпуская. Сам я, опираясь спиной о стену, скатываюсь вниз, оседая на грязный пол. Так и застыл. Всё, что мне остаётся — ждать и молиться, чтобы всё с Алей было хорошо и она не пострадала.

Не знаю, сколько прошло времени — оно остановилось, прекратив свой бег. Я то метался из одного угла в другой, то вновь оседал на пол. Беспомощность сдавила меня, хотелоськрушить всё, перевернуть, кричать, чтобы выплеснуть все чувства.

Не замечаю, ночь сейчас или уже утро. Это не имеет значения. Только Аля — там, за дверью.

Уткнулся лицом в колени, с силой сжимая, оттягивая волосы. Слышу, как стукает дверь. Резко поднимаю голову и вижу врача: уставший, бледный, на лице печать усталости и какой-то обречённости, меня вновь охватывает паника и я отшатываюсь в сторону. Нет, скажите, что с ней всё хорошо.

— Как Аля? — подскакиваю к мужчине, желая узнать, что я не ошибся, что с ней всё хорошо, она жива, просто операция была тяжелая, долгая. Только и всего. — Она жива?! — из горла вырывается рык.



— Вы родственник? — устало спрашивает доктор.

— Да какая… — начинаю, но вовремя беру себя в руки. — Да, я родственник. Я старший брат.

— Она жива, но… — прикрывает глаза, вздыхает, а я не дышу. — У девушки серьёзное повреждение спинного мозга. Полная потеря движения, — сердце пронзила адская боль.

Давид

Три дня. Три долгих дня Аля не приходит в себя. И я — взрослый мужик — не нахожу себе места, мечусь, как дикий зверь в клетке, что заперли, лишая в жизни самого родного, дорогого, что у него есть. И сейчас то, что так дорого мне — спит, не приходит в сознание, неопределённость раздирает меня на части, делая слабым и беспомощным человеком, который не может помочь, не может ничего, чтобы она поскорее пришла в себя, открыла свои прелестные глазки.

Пусть бы она кричала, приказывала уйди, злилась, но только бы пришла в себя, проснулась. Это всё, что я сейчас прошу.

Никогда бы не мог подумать, что в моей жизни появится девушка, которая будет для меня и раем и слабостью, из-за которой я буду ощущать все эти эмоции, что сейчас раздирают всего меня. Чувствую себя беспомощным. Слабым. Тем, кто не может сделать ничего, кроме как сидеть рядом и смотреть, и ждать, когда чудо случится, и Саша очнётся.

Я взрослый, сильный мужик, сейчас выгляжу слабым, никчёмным, который только и может делать, что смотреть на бледную, хрупкую, сломленную девочку, которая спит, не открывает свои прекрасные глаза, в которых ураган, а душа наполнена светом.

Что говорят врачи?

Они не могут объяснить, почему девушка не приходит в себя, только что у неё сложное повреждение позвоночника, вследствие чего возможна полная потеря движения. Может, подсознательно Саша чувствует, что случилось что-то страшное, из-за чего она просто не сможет жить, не сможет танцевать, и её мечтам не суждено сбыться? Она жила балетом, жила стремлением к своей мечте. А сейчас всё это потеряно, безвозвратно утрачено. И всё, что её ждёт — инвалидное кресло.

От понимания всего этого мне становится не по себе, выворачивает наизнанку, сдирая заживо с меня кожу, потому как не думаю — знаю, что будет творится с моей девочкой, когда она проснётся и не почувствует своих ног. И моё сердце мучает мука, что заполняет всего меня. Невыносимо будет видеть боль, потерянность в её глазах. Отчаяние, которое заполнит маленькую девочку, которая так мечтала летать, но сейчас её крылья подрезали, вырвали с корнем, причиняя адскую боль, что ты умираешь, не смея даже сделать полноценный вдох. Губя себя намеренно, потому так жить невозможно.

Невозможно существовать в этой жизни, когда всё, что ты чувствуешь — это боль, всё, что видишь — лишь инвалидное кресло, с которым ты не расстанешься до конца твоей жизни.

Меня затапливает злость, адская ярость. Из-за которой я хочу всё снести в этой чёртовой больнице. Хочу найти такой предмет, чтобы он мог отмотать время назад и изменить его. Убедить себя самого, что не нужно отгонять плохое предчувствие, а прислушаться к себе и не дать Але сесть в ту злополучную машину, что изменила её жизнь от и до. Чтобы не было всего того, что сейчас разворачивается у меня перед глазами.

Из последних сил сдерживаю себя, чтобы не сделать шаг в сторону той самой палаты, в которой находится тот, кто убил мою девочку, разбил её мечту в пух и прах, развеяв пепел по ветру. Один лишь шаг отделяет меня от того, чтобы сделать то, что крутится в голове вот уже третий день с тех пор, как я увидел Алю в той самой машине.

Этот недоносок отделался лишь тяжёлым сотрясением и несколькими переломами, тогда как моя девочка не сможет ходить, останется прикованной к инвалидному креслу. Мне хочется свернуть ему шею, убить, закопать безжалостно как собаку, но даже самая паршивая шавка достойна любви и сострадания куда больше, чем этот скот.

Меня сдерживает лишь то, что если я сделаю всё то, что крутится у меня в голове, требуя расправы, то, когда Саша очнётся, меня не будет с ней рядом, потому что за совершённое убийство полагается наказание. Я не смогу успокоить её, взять за руку, посмотреть ей в глаза, дать понять, что я рядом и никогда и никуда больше не уйду. Что мы со всем справимся вместе. И обязательно… Обязательно моя девочка встанет на ноги.