Невысказанные страхи не давали мне покоя, я не мог расслабиться и хоть на мгновение отпустить все чувства и эмоции. Аля открыла глаза, и её реакция на всё происходящее вокруг неё может быть непредсказуемой. Поэтому я как можно скорее должен оказаться с ней рядом и успокоить, дать понять, что она не одна — у неё есть и всегда буду я.

Я никогда не покину эту маленькую девочку, которой, уверен, нужен я. Я помню до сих пор, ощущаю своим телом то, как она трепетала в моих руках птичкой, как неуверенно, неумело, но всё же отвечала мне, прижимаясь ко мне ближе.

Саша не умеет врать и играть, поэтому нет сомнений, что нас тянет к друг другу со страшной силой, и невозможно этому всему сопротивляться, потому что чем дальше мы отдаляемся друг от друга, тем сильнее становится притяжение.

Мы как два противоположных полюса, которые, как бы ни пытались сопротивляться, всё равно притягиваются.

Позади меня что-то кричали, но я никак не реагировал, сломя голову нёсся в сторону палаты Али. Уже в считанных метрах услышал крик боли, который прострелил, полоснул меня по живому, причиняя боль. Не теряя ни секунды, влетел в палату и наткнулся на ужасную картину — отражение моих ночных кошмаров: на кровати лежала моя девочка и металась, пытаясь вывернуться из цепких рук, что крепко её держали, а из её горла вырывался хриплый крик воронья — эхо моей боли.

От увиденного дыхание перехватило, я ощутил физическую боль.

Немедля подлетел к кровати.

— Отпустите! — рыкнул на санитаров, что крепко держали мою девочку, пока она старалась вырваться, кричала, а по её щекам текли слёзы боли.

Когда её отпустили, не медля ни секунды, обхватил её лицо своими ладонями, повернул так, чтобы она посмотрела на меня.

— Аля, девочка моя, это я. Я рядом, крошка моя, — она кричала, словно ангел, которому с адской жестокостью вырвали крылья. — Маленькая моя, успокойся, пожалуйста. Я тут. Я не оставлю тебя. Посмотри на меня, — осторожно встряхнул её за плечи, чтобы она посмотрела на меня, но ничего не помогало.

Але было больно. Её истерика не давала возможности подключить разум и успокоиться. Она не понимала, что происходит, захлёбываясь в своей боли сама и терзая меня вместе с ней. Она обливалась слезами, цеплялась за мои руки своими, как за спасательный круг.

Видел, что кто-то подошёл с другой стороны: держали её руку, что-то вкололи — видимо, успокоительное — и отошли.

Мне было больно вместе с Сашей. Мучительно больно видеть, когда дорогой тебе человек страдает, а ты ничего с этим сделать не можешь. Только крепко сжимаешь и шепчешь, что ты рядом, что всё будет хорошо, но ничего не можешь сделать.

Девочка хрипела, а я прижимал её к своей груди, боясь хоть на мгновение отпустить, отойти. Аккуратно забрался к ней на кровать: лёг рядом, не разуваясь, прижал к своему телу как можно ближе. Просто вжимая, вдавливая в себя, чтобы соединить нас воедино. Передать ей все мои чувства, все мои силы, что всё будет хорошо. Я рядом и никогда её не оставлю. Что мы всё вместе сможем, и она обязательно встанет на ноги. Обязательно будет примой. Я обещаю.

Постепенно малютка успокоилась. Я слышал лишь тихий хрип, её тонкие пальчики вцепились в меня. Аккуратно, ласково мои пальцы перебирали спутанные волосы на макушке Али.

— Я тебя никогда не оставлю, — слегка опускаю голову, шепчу на ушко. — Я тебя никогда не предам.

Малышка затихает, только жмётся ко мне ближе, ища во мне поддержку, тепло. И я готов ей дать всё это. Даже больше, если она только попросит, скажет, что я ей нужен точно так же, как и она мне. Знаю, что Аля сейчас напугана, ничего не понимает, не чувствует своих ног — вот почему она кричала так страшно, что мне самому было дико больно.

Лишь успокоительное немного помогло ей, но надолго ли? Через какое-то время девочка проснётся, и всё начнётся по новой. Пичкать постоянно её успокоительными невозможно, потому как это может повлиять на неё не лучшим образом. Поэтому нужно как можно аккуратней ей всё объяснить, чтобы вновь не вызвать ту же реакцию, от которой всё моё нутро сжимается в стальные тиски, и отчаяние заполняет всего меня.

Маленькая хрупкая ручка с длинными пальчиками мёртвой хваткой вцепилась в мою рубашку поло. Пальчики дрожат, как, впрочем, и сама девочка. Крепче сжимаю её в своих руках, прижимая к своей груди.

Моя ладонь опускается на её талию, я аккуратно подтягиваю её наверх. Так что теперь Аля утыкается в мою шею, которую тут же обдаёт дыханием девушки, отчего по коже расползается тепло, меня тут же бросает в жар.

Девочка пытается устроиться так, чтобы ей было удобно в моих объятиях. Руки проходят по худой спине, позвоночнику, отмечая, что она похудела — чувствую подушечками пальцев кости и каждый позвонок. Хмурюсь, потому что всё это мне совершенно не нравится. Вжимаю её в себя ещё сильнее, но тут же немного ослабляю хватку — боюсь, что раздавлю её в своих мощным, больших руках. И малышка разлетится на миллиард осколков.

Но маленькая наоборот вжимается в меня сильнее прежнего, проводит своим холодным носиком по моей шее. И я, не удержавшись, опускаю голову вниз и прикасаюсь губами к её щеке. Аля вздрагивает, но не отталкивает, только издаёт судорожный вздох.

Как же, малышка, мне хочется укрыть тебя от всего плохого! Чтобы всего этого страшного кошмара ты не чувствовала, а лишь покой ощущала в своей душе.

В тишине комнаты раздаётся звонок. Кто бы это мог быть? Вряд ли это отец или Ольга. Лане я доходчиво объяснил, чтобы больше не появлялась в моей жизни и не звонила. Звонка с работы я тоже не жду: только-только вернулся оттуда. Нужно взять трубку, но боюсь пошевелиться и спугнуть малютку, что вцепилась в меня. Да и я не хочу её отпускать, но понимаю, что нужно.

Пытаюсь отодвинуться от Али мягко, осторожно, и только мне это удаётся, как девочка вцепляется в меня ещё сильнее и всхлипывает — этот звук пронзает моё сердце острым кинжалом.

— Тихо, тихо, моя малышка. Я здесь. Я никуда не ухожу. Я же тебе говорил, — шепчу на ушко. Одна моя рука обхватывает её талию плотнее и прижимает к себе, другая опускается на макушку девушки. Аккуратно перебираю волосы.

Аля вновь затихает, как, собственно, и телефон. Перезвоню потом. Сейчас главное — моя Аля, а всё остальное потом.

Моя девочка на первом месте! Всегда.

Александра (Аля)

Боль… Мучительная, разъедающая, она поселилась во мне, пронзая каждую клетку моего тела. Каждая попытка пошевелиться приносит новую вспышку боли. Я чувствую себя закованной в ящик, нет — прикованной цепями к кровати. Любая попытка пошевелиться заканчивается ничем. Мне страшно. Что со мной? Я хочу осмотреться, но свет ламп, кажется, стал моим врагом, он пытается прожечь мои глаза даже сквозь веки.

Со мной что-то случилось, что-то настолько плохое, что, боюсь, я не смогу это пережить. Потому как я чувствую всеми фибрами души, что это что-то настолько нехорошее, что оно просто растерзает меня, как дикий волк свою добычу. И не могу противиться этому чувству, что окутывает меня в свой кокон, как бы мне ни хотелось выбраться из него.

Чувствую, как лёгкий ветерок проходит по моей коже, и мне становится зябко, прохладно, я покрываюсь неприятной «гусиной кожей». Хочется прикрыться, чтобы не ощущать всего этого, но я не могу двинуться.

Напрягаю свою память, пытаясь вспомнить хоть что-то, что было. Но в голове лишь чёрная мгла, и мне становится страшно от того, что, кажется, я не жива. Потому что не могу вспомнить всё то, что было. Ни одной картинки перед глазами. Ни настоящего, ни прошлого, о будущем вообще глупо думать.

Полный вакуум, отчего становится ещё страшнее.

Словно я совсем не живой человек, а какой-то предмет без души и тела. Бездушная машина.

Пытаюсь приоткрыть свои губы и издать хотя бы один-единственный звук, мычание… Хоть что-то, чтобы знать, что я не умерла. Что я жива, просто сейчас, возможно, не могу пошевелиться. Может быть, я в больнице, прикована к кровати. Или во сне со мной случилось что-то — не помню, как это называется, когда после глубокого сна человек некоторое время не может двигаться. Так, надо успокоиться и попытаться позвать на помощь. Но у меня ничего не выходит. Я даже губы не могу разлепить. Они не подчиняются мне никоим образом. И это наводит на меня ещё больше паники, страха.