— Яра…

Яра молча встает, собирает за собой мусор и идет на выход, по дороге выкидывая его в корзину. Простые действия даруют чувство опоры. Прибираясь вокруг себя, вполне можно прибраться и в том, что внутри.

На улице совсем холодно. Машина Грача стоит недалеко, на парковке. Он нажимает на брелок, разблокирывая двери, и Яра заскакивает внутрь, позабыв о том, что хотела выглядеть гордой и степенной. На пассажирском сидении лежит поисковый кулон. Запоздало приходит мысль, что можно было наложить экранирующие чары. А теперь он, наверное, подумает, что она хотела, чтобы он ее нашел.

А разве она не хотела?

Григорий садится в соседнее кресло и обеспокоенно поворачивается к ней.

— Замерзла? — спрашивает он так, будто у него все еще есть такое право, будто после всего, что он сказал, он и правда все еще переживает о ней.

А потом берет и кладет руку ей на колено. И Яра хочет возмутиться, но не успевает, потому что он выдыхает с неподдельным ужасом:

— Блин, Яра, ты ледяная. Так, держи мою куртку, ноги закутай. Сейчас…

И врубает печку на полную. А Яра думает: почему раньше каждое его прикосновение воспринималось как манна небесная, а теперь вот и рука на ноге ощущается никак? Или вернее так, будто она сама себя коснулась. Когда стерлись границы между его телом и ее? И почему они не восстановились даже теперь, когда для них все кончено?

— Подожди, я тебе еще чая куплю, и поедем, а то я ж тебя до дома не довезу.

Яру трясет. Он не имеет права так поступать. Не имеет права заботиться о ней после всего, что сказал. А она, наверное, не должна эту заботу принимать. Только очень холодно. И голова вдруг разболелась. От переживаний, наверное.

Грач возвращается со стаканчиком чая, обернутым в салфетку, аккуратно вкладывает ей в руки. На стаканчике крышка, чтобы не расплескать. Григорий заводит машину и выезжает с парковки.

— Сейчас дома тебя в горячую ванну положим, согреешься, — обещает он, успокаивая то ли ее, то ли себя.

— Что ты со мной возишься? — шмыгает носом Яра. — Сама виновата, мозгов же нет…

— Конечно, нет, такое творить, — спокойно отвечает он. — Ну, и у меня судя по всему — такое говорить.

— Но ты ведь так думаешь, — шепчет она.

И снова шмыгает.

Неужели все-таки простудилась?

Делает обжигающий глоток, тепло разливается по пищеводу. На все тело пока не хватает. Но печка работает, а куртка греет, и она потихоньку согревается и успокаивается. И, если честно, уже не хочется ругаться. Хочется, чтобы этот ужасный вечер закончился хоть как-то. А завтра утром она решит, как жить дальше. Однако Григорий, кажется, не намерен так просто отступать.

— Давай начистоту, — вздыхает он, — ты тоже про меня периодами много чего думаешь.

Оу. Кажется, у них намечается вечер откровений и повышенной честности. Разве о таком не нужно предупреждать минимум за месяц письменным извещением? Так, чтобы можно было заранее запастись успокоительным? А то не сдохнуть бы от переизбытка правды. И тем не менее…

— Но я ведь все правильно поняла? — шепчет Яра. — Про то, с чего все началось.

Григорий молчит какое-то время, пыльцы крепче сжимают руль. Потом отвечает:

— Наверное, да.

— Ты поэтому так разозлился?

— Скажем так, — облизывает губы он. — Это не самое приятное, что мне приходилось про себя осознавать. Но сейчас это уже неважно.

Яра едва не давится очередным глотком чая. Как это — неважно? Разве то, что было, не определяет то, что есть? Ах, он о том, что они расстаются… Точно.

— Когда мне собрать вещи? — спрашивает она, не глядя на Григория. — Не хочу к родителям. Дашь время найти квартиру?

В этот момент их подрезают, Грач выворачивает руль вправо, машину резко дергает вбок и вперед, ремень безопасности больно впивается в грудь, и Яра едва не роняет стаканчик. Григорий съезжает на обочину и останавливается.

— Вот же… — цедит он и произносит слово, которое Яра из его уст еще ни разу не слышала. И поворачивается к ней. — Ты в порядке? Сильно напугалась?

Нет, это уже слишком.

И она начинает плакать.

— Яра…

Он включает аварийку и привлекает ее к себе. Меньше всего Яра хочет чувствовать себя хорошо в его руках. Но в то же время больше всего она хочет, чтобы все было как раньше. Потому что нигде ей не было так хорошо, как рядом с ним. И ей не нравится мысль о том, что теперь это будет какой-то другой мужчина. Если она вообще сможет найти другого мужчину…

— Ну все, успокойся, — вздыхает Грач, уверенный, что она плачет от испуга. — Встречаются уроды, никто не застрахован. Обошлось и ладно. И какие вещи, Яр? Мы не расходимся.

— В смысле? — сдавленно всхлипывает она. — Нет, Гриш, все, хватит… Надо это закончить, пока мы еще можем сделать это нормально.

Его грудь под ее щекой тяжело вздымается и опадает.

— Просто поверь мне, — просит он. — То, что мы поорали друг на друга, не повод расходиться. Вообще мало что повод. Я уже один раз женился по глупости, а потом развелся по глупости, ошибку осознал и повторять ее не намерен.

— Мы не женаты, — напоминает Яра, вытирая слезы о его футболку.

— Так давай это исправим! — легко предлагает он. — Электронное заявление можем хоть сейчас подать, у меня сотовый с собой. Впрочем, там паспортные данные нужны… Так что сначала мы все-таки доедем до дома и согреем тебя.

— Гриш, ты что правда не понимаешь? — она отстраняется, чтобы заглянуть ему в лицо, а он как всегда спокоен. Убила бы. — Гриш, причины, по которым мы сошлись… на таком ничего не построить…

— Причины были такие, — кивает он и продолжает с безжалостной честностью, — но в тот момент мы оба получили, чего хотели, разве нет? Кто мешает нам сейчас строить дальше? Выбрать другой фундамент. Прекрати, Яр. Нет смысла бросать строительство дома только потому, что не удалось возвести его с нуля под ключ за один день. Я знаю, о чем ты думаешь. Тебе кажется, что на голом месте строить легче. Только это все чушь собачья. И кого бы ты ни нашла, в следующий раз будет так же: когда гормоны улягутся, начнутся быт и проблемы. Так всегда бывает. Это неизбежно. Это как аквариум, а ты рыба. И надо выбирать: либо ты учишься плавать в воде и не путаться в водорослях, либо придется жить без нее. А рыбам без воды не очень… Можно, конечно, менять аквариумы бесконечно в надежде подобрать какой-то идеальный, но это вряд ли случится.

— Красивая метафора, — бурчит Яра. — Много об этом думал, да?

— Да, — честно отвечает Григорий.

— И давно?

Он пожимает плечами.

— А чего молчал?

— Да боялся, что поссоримся.

Яра сдавленно смеется. В отношениях важна степень доверия, а доверие не создается молчанием. И по мнению Яры то, что сейчас происходит, свидетельствует, что они докричались до какой-то запредельной степени. Это вообще нормально после такой ссоры вот так разговаривать и спокойно рассказывать друг другу все, что наболело? Это нормально после такой ссоры — мириться? Разве после такого люди не разбегаются в спешке, избегая смотреть друг другу в глаза и внося друг друга в черные списки в соцсетях?

Но если предположить, что так можно…

— Ты ко мне охладел, — выдавливает она из себя то, что болит. — Я это чувствую. Мы совсем перестали общаться. Я уже не помню, когда в последний раз что-то делали вместе. Про секс вообще молчу. И все идет по инерции. Работа-дом-работа. Отбатрачь, прибеги, приготовь ужин, приберись, упади лицом в подушку, чтобы завтра начать все сначала. И с одной стороны я начала тебя понимать. То, как ты устаешь… А с другой… Тебе никогда от этого не тошнит? Я вот всего в месяц в офисе отсидела и, честно говоря, выть готова. Я как-то не так себе это все представляла… Не думала, что будет так… А потом я прихожу домой, а там вроде ты есть и вроде тебя нет. Не знаю, как быть дальше… Мне все кажется, что если я уйду, будет проще разорвать этот порочный круг. Может, мне пока вообще не нужны никакие отношения? Может, в принципе не нужны? Как думаешь?