Перед выходом Секпул снова успокаивала демонов. Форрест держал дистанцию и не выходил, пока она не сделала полный круг. Она казалась смущенной, чего раньше он за ней не замечал, и это ему нравилось. Он не сомневался: если бы он спросил, венерианка, разумеется, ответила бы, что хочет обезвредить ядовитую изгородь, и поэтому оставила его позади (дожидаться кинснипперов!). Он ничего не сказал, просто пошел за ней, как и прежде. И незаметно усмехнулся: он больше не был беспомощной обузой. Он снова хозяин своей судьбы, и от этого было спокойнее.

Но неужели все неуловимо поменялось? Деревья поменяли свое место? Действительно, пространство между рядами было иное, другой ландшафт…

– Так происходит всегда, – пояснила Секпул, перехватив его взгляд. – Лес – единый организм, он двигается, как ему заблагорассудится. Вот почему тут нет троп. У туземцев свои способы находить дорогу. Мы используем навигаторы и приходим точно куда следует. Так проще.

– Странный мир. Словно круг ада у Данте.

– Это верно. Смерть находится тут, кусает свой собственный хвост. Но тем не менее я люблю этот мир.

Снова подул ветер, на этот раз сильнее, шелестя листьями гигантских деревьев. Секпул протянула Форресту робу, точь-в-точь такую же, как у нее самой. Он оделся, расправил складки на вороте. Из прохладной тиши леса они вышли в центр пылевой бури. Хорошо защищенный, но мало что видящий Форрест чувствовал под ногами твердую поверхность со скользящими по ней песчинками. Вскоре впереди он разглядел широкую площадь с куполообразными строениями. Борясь с ветром, он посмотрел в сторону и увидел лес: словно серо-зеленый мираж, он возвышался на краю пустыни, заносящей город. Венерианка направилась к зданию и, набрав что-то на сенсорной панели, отперла массивные двойные двери. Только на крытом сверху дворе, оказавшись в безопасности, они смогли взглянуть друг на друга.

– У меня тут работа. Это не займет много времени.

Комната, куда они вошли, напоминала церковь: подиум для священника, скамейки для прихожан. Изображения людей-ящеров, животных и растительных орнаментов из цветных металлов и эмали покрывали стены. Секпул подошла к трибуне.

Форрест сел. Ему казалось, что его ноги слишком длинные. Секпул была высокого роста, но, как у японок, ее рост создавала длина ее гибкого тела… Форрест ожидал включения экрана, но, к его удивлению, вместо этого в прозрачном цилиндре начал сыпаться какой-то белый порошок, превращаясь в чью-то фигуру. Цилиндр открылся, внутри уже сформировался четкий образ венерианского мужчины. Не того, которого Форрест видел в зеркале-экране, другого. Этот мужчина облачен был, видимо, в парадную форму; солидный, но пожилой или, может быть, больной. Волосы на голове жидковаты…

Секпул говорила, мужчина в основном слушал. На секунду он глянул в сторону, и Форрест смешался, поняв, что симулякр смотрит на него в упор. Наконец Секпул поклонилась, и старик сделал то же самое. Тело симулякра рассыпалось в пыль и исчезло.

Венерианка прошла мимо Форреста, направляясь к двери, по пути надевая наушник переводчика.

– Кто это был?

– Мой муж. Прости его, если он показался тебе невежливым, вы встретитесь с ним наверху в правильной обстановке. У тебя есть жены, Джон Форрест?

– У меня было две. Мне этого хватило.

– Мудро… Я выполнила то, чего от меня ждали. Я дала имя влиятельного старика своему ребенку, чтобы его будущее было обеспечено. Обоюдно выгодный обмен: мы и не ждали, что это навсегда. Я не жалуюсь, вовсе нет. Но, черт, как долго он не умирает!

Она одарила его улыбкой, от которой мороз шел по коже.

– Теперь нам нужно спешить. Ветер обычно спадает с наступлением темноты, но я к тому времени хочу оказаться подальше отсюда.

Во дворе Секпул оставила его, но быстро вернулась, ведя на поводу животное: низкое, с широким крупом, полосатое и морщинистое, оно походило на верблюда, только с кошачьими глазами и гибким хвостом, и с жесткими обвисшими бакенбардами.

– Познакомься, Джон Форрест, это Мианхоук. Я не беру его в лес, но сейчас это необходимо. Боюсь, тебе придется ехать со мной вместе. Я не предвидела, что приду домой с гостями.

Кто запряг Мианхоука? Форрест прислушался: ни шагов, ни голосов.

– Мы одни? Где же все?

– Только туземцы постоянно живут на поверхности, и то не выбираются из своих охотничьих угодий. Пойдем, нам предстоит долгая поездка на станцию Морских скал.

«Если меня будут искать, – подумал Форрест, – никто не сможет указать, в каком направлении я двинулся».

Полукот-полуверблюд двигался очень странно. Он прыгал, как заяц, отталкиваясь задними лапами, легко приземляясь на передние. Ехать было некомфортно, но дорога была дальняя, и Форрест подгонял животное. С каждым прыжком он почти сваливался с седла, бормоча проклятия, а при приземлении отбивал копчик так, что позвоночник вдавливался в череп. Секпул ехала, вытянув хвост, приподнявшись в стременах, как жокей. Она оглянулась, прищурила зеленые глаза, глядя сквозь клубы пыли, и заметила, что Форресту неудобно. При следующем скачке он почувствовал, как ее хвост обертывается вокруг него, прижимая к себе.

– Так лучше.

– Да, – подтвердил он, – замечательно.

Постепенно ветер утих, и пыль улеглась. Мианхоук, кажется, чувствовал, что седок измучен, поэтому перешел на неторопливый шаг, поднимаясь среди выветренных валунов, возвышающихся над обрывом, словно гребень волны. Секпул хлопнула зверя по боку поводьями, он опустился на колени, и они спешились.

Поднявшись до вершины, всего на несколько метров, они неожиданно оказались на краю бездонной пропасти. Красно-золотые скалы уходили вниз глубже, чем Великий каньон, края их терялись в дымке за горизонтом. Чуть левее, далеко вверху Форрест разглядел дорогу, тянущуюся к скоплению зданий и тоненьких арматур мостов, протянутых над бездной между конусообразными скалистыми опорами. Прищурившись, он разглядел, что дорога не заканчивается среди зданий, а уходит ниже, в неведомые глубины, так глубоко, что мостики, перекинутые между скалами, становятся совершенно неразличимы.

А далеко впереди сверкала белая гладь, укутанная бледными облаками.

– Там океан?

– Был когда-то давно, – ответила Секпул, – сейчас это огромная соляная жаровня. Мы теперь живем в облаках и на небе, Джон Форрест, где все пока еще в порядке. Только сумасшедшие горюют, что больше нельзя жить на поверхности. В этом нет ничего страшного. Так или иначе, природа там, внизу, уже невосстановима.

– Тогда какой смысл беспокоиться? Ничего не изменить.

– Верно. Я бы хотела выучить твой язык. В нем много интересных оборотов, необычных сравнений. Я не на тропе войны. Ты тоже так однажды сказал.

Форрест кивнул, но мысли его были далеко. Из огня да в полымя… Наша прекрасная соседка по Солнечной системе накануне больших проблем. Ваши расчеты не совсем верны, ПоТоло!

– Что вызвало эту засуху? У ваших ученых есть какое-нибудь объяснение?

Венерианка задумалась, тщательно подбирая слова.

– Давным-давно мы жили в опасном мире, но не знали этого. Вокруг было изобилие, всего было достаточно. Но однажды мы пересекли незримую черту, пошли по неверному пути и, сами того не желая, нарушили баланс, после чего разрушение было уже не остановить. Тик-так, как заводная детская игрушка, – процесс медленный, нелепый и беспощадный. Я представляю себе это таким образом. Но неверный шаг был сделан очень давно, Джон Форрест. Разрушение началось до того, как мы переселились в облака, не говоря уже о небе. Глупо испытывать вину и считать себя ответственным за это.

Ветер стих, величественная и мрачная картина окружала их.

– Я привела тебя сюда не для того, чтобы обвинить в чем-то, мистер Пришелец с неба. Я хотела показать тебе кое-что. Посмотри на восток.

Он догадывался, что увидит. Вдали, четкий, словно жирная линия на детском рисунке, от горизонта до горизонта раскинулся изогнутый край тьмы. Он рос, как силуэт луны, закрывающей солнце при затмении, как заливаемое чернилами блюдце. Ни полутонов, ни закатных красок, предвещающих ночь. Переход от света к тени был внезапен, абсолютен, как чистая музыкальная нота.