— Нет, — хрипло прошептала я, желая, чтобы за ней поскорее закрылась дверь.

Она вздохнула и поднялась со стула. Протяжно скрипнула дверная ручка, звук царапнул обнаженные нервы. Вновь наступила тишина. Я надеялась, что больше никто не придет. Никого не хотелось видеть: ни врачей, ни мать, ни Дэвида. Я уже не хотела выходить за него замуж.

Что же со мной произошло? Неужели в коме бывают такие яркие и отчетливые видения? Другой мир, другая жизнь, другие люди. Ник… Мы никогда больше не увидимся, ты всего лишь сон. Сон…

Отчаяние захлестнуло с головой, словно холодная волна. Память, издеваясь, воскрешала в голове образы, яркие, живые, слишком реальные. Подводная станция, лаборатория на острове, горящая машина, Ник, Бэт, Роми…

Я никогда не увижу их. Люди, которых я успела полюбить, должны растаять, раствориться, освободить место для реальной жизни. Для жизни, которая была мне теперь не нужна…

Серой чередой потекли однообразные дни. Утренние процедуры, бесконечные анализы, массаж. Меня вывозили на прогулки, иногда катали в кресле по аллеям госпиталя, но чаще оставляли одну где-нибудь в уголке, что меня вполне устраивало. Я просто сидела, глядя потухшим взглядом на окружающий мир и абсолютно не хотела возвращаться в него.

От бесед с психологом я отказалась наотрез, как бы меня ни уговаривали.

Каждый день приходила мама, уговаривала поесть, что-то спрашивала, делилась последними новостями, предлагала прогуляться. Я терпела, отвечая ей невпопад и, больше всего на свете желая, чтобы она, наконец, ушла.

Говорят, что время лечит. Ложь. Боль не забывается, она немного отступает днем, но лишь затем, чтобы вернуться в ночи. И она возвращается, жалит, жжет огнем, словно садист, в чьей власти я находилась последние дни.

Однажды мне приснился Ник. Мы гуляли по морскому берегу, держась за руки, слушали крик чаек и шум прибоя.

— Куда ты исчез? — спросила я. — Ты ведь знаешь, что мы не сможем жить друг без друга.

— Знаю, — грустно ответил он. — Мне тоже плохо без тебя, но я ничего не могу изменить.

— Мы еще встретимся?

— Надеюсь, — он обнял меня, прижимая к своей груди. — Это зависит только от тебя.

— От меня? — удивленно поинтересовалась я. — Но что я могу изменить? Мне сказали, что ты не существуешь, и я тебя выдумала.

Ник улыбнулся, поправляя локон моих волос.

— Я люблю тебя, — прошептал он мне на ухо. — Просто не забывай это.

— Ты как будто прощаешься, — с горечью произнесла я. — Но я не готова отпустить тебя. Мне плохо. Я хочу вернуться.

— Возвращайся, я буду ждать.

— Как? — я слегка отстранилась, вглядываясь в его глаза. — Как это сделать? Снова утонуть и впасть в кому? Это поможет?

Он не ответил, лишь грустно покачал головой.

Я проснулась от слез, которые водопадом катились из глаз, мочили спутанные волосы, падали на подушку.

Сознание сопротивлялось новой реальности. Оно отказывалось верить, что сон может быть таким живым, таким ярким. Неожиданная мысль обожгла, словно кипятком.

А что, если меня обманывают? Что, если это все какой-то нелепый заговор? Не было никакой комы, протяженностью в несколько месяцев, Ник реален, и все произошло на самом деле. Просто по какой-то неведомой причине от меня это пытаются скрыть.

Сердце гулко забилось в груди. Мне во что бы то ни стало, нужно все выяснить. Но как? Если это заговор, то от меня будут скрывать информацию, это очевидно. Взгляд неожиданно остановился на камере видеонаблюдения, висящей на потолке. Вот оно!

Я нажала кнопку вызова медсестры.

— Что случилось, Марина? — через пару минут она вошла в мою палату. — Как ты себя чувствуешь? Тебе что-то нужно?

— Да, — я почти подпрыгивала от нетерпения. — Нужно! Я хочу посетить пульт охраны. Немедленно!

— Зачем? Ведь сейчас глубокая ночь. — Во взгляде медсестры читалось нескрываемое изумление. Похоже, она всерьез размышляла, не сошла ли я с ума.

— Хочу кое-что увидеть, — отрезала я. — Или это запрещено?

— Разумеется, нет, — она пожала плечами. — Я могу отвезти тебя, только предупрежу, что мы скоро навестим их.

— Нет! — воскликнула я, — Нет! Не нужно никого предупреждать.

— Хорошо, — похоже, она смирилась, что придется делать так, как я захочу.

— Эндрю, — медсестра открыла дверь в небольшую комнату, где за столом сидел в кресле человек, одетый в форму охранника. Кружка в его руках распространяла аромат кофе. Я глубоко вздохнула.

— Что случилось? — Эндрю был немало удивлен, увидев, как медсестра вкатывает в комнату мое кресло.

— У Марины к тебе пара вопросов. Помоги ей, пожалуйста.

На лице охранника отразилось недоумение. Он явно не понимал, что от него может потребоваться.

— Эндрю, — я с трудом подъехала ближе к нему, — Просто ответьте мне, сколько времени хранятся записи с камер видеонаблюдения, которые висят в палатах?

— Двенадцать месяцев, — спокойно ответил он. — Потом записи стираются.

— Хорошо, — облегченно вздохнула я, — Можно мне посмотреть, что происходило со мной за все это время?

— Вы хотите посмотреть записи за целый год? — изумился он, видимо тоже начиная подозревать, что во время пребывания в коме я могла тронуться рассудком.

— Нет, конечно. Просто включите запись, ну, скажем по несколько минут, в любой день, который я захочу.

— Ладно, — Эндрю облегченно улыбнулся, — Это я могу устроить. Поехали.

Он подкатил мое кресло к монитору, сам сел рядом. Медсестра, тихо вздохнув, молча встала за спиной. Эндрю щелкал на кнопки клавиатуры, выбирая среди непонятных таблиц нужные записи.

— Первая дата — второе мая, ровно год назад.

Он щелкнул на кнопку, и я увидела на экране свою палату, кровать, а на ней себя, окруженную больничной аппаратурой. Дата была зафиксирована в правом нижнем углу монитора. Сердце болезненно екнуло в груди. Неужели они не врут?

— Покажите через полгода, — тихо попросила я.

Эндрю кивнул, снова нажал на какие-то кнопки и ничего не изменилось. В палате была я. Никакой разницы, за исключением другой одежды, моего более осунувшегося лица и отросших волос. Я была там.

— Показать еще что-нибудь? — вежливо осведомился Эндрю.

— Нет, — глотая слезы прошептала я, — Больше ничего не нужно. Спасибо.

Он кивнул. Медсестра медленно покатила мое кресло к выходу из комнаты. Я не видела, как она везла меня по коридору, как помогла снова лечь в кровать. Слезы застилали глаза.

Весь мир сузился до размера булавочной головки. Тоска. Безнадежность. Отчаяние. Горе.

Я никогда не увижу Ника. Его не существует…

Дни тянулись, словно растаявшая на солнце жевательная резинка, унылые, нескончаемые, холодные. Каждый день я ждала наступления ночи, чтобы закрыть глаза и провалиться в черноту. Оставалась надежда, что я снова увижу его во сне, но этого не случилось. Глядя на заплаканное дождем оконное стекло больничной палаты, я хотела только одного — снова впасть в кому. На этот раз навсегда. Никогда не просыпаться, не видеть этот мир, не слышать его звуков.

Мое здоровье почти не улучшалось, я могла передвигаться только в кресле, и то с трудом. Врачи разводили руками, мама плакала, и только я безучастно существовала в этой реальности, глядя с тоской на мир за окном, и не видела его.

Меня отпустили домой лишь через месяц, сказав, что больше ничего не смогут сделать, и посоветовали все же обратиться к психоаналитику.

Я не стала этого делать. Мама настаивала, что мне нужна помощь, но я наотрез отказалась. В глубине сознания еще была жива мечта, что Ник существует на самом деле, и я не готова была от нее отказаться. Не готова была забыть его…

***

— Марина, ты совсем не притронулась к еде, — мягко сказала мама.

Было воскресное утро. Мы завтракали на открытой веранде, выходящей в сад. Вишни стояли в цвету, распространяя в воздухе одуряющий аромат.