— И это предусмотрено. Управлять танками на первых порах будут англичане. Они подготовят наших танкистов, и тогда мы их сменим.

   — Это хорошо. Танки — это, конечно, сила! Представляю себе, какой ужас охватит большевичков при виде танков и как они будут драпать!

Они долго говорили на эту тему, предвкушая грядущие победы. Потом Владимир Зенонович затронул аграрный вопрос.

   — Надо бы больше привлекать на свою сторону крестьян, — озабоченно сказал Май-Маевский. — Тут надо признать, что большевики нас обскакали. Обещают беднякам манну небесную, да и зажиточных крестьян успешно перетягивают на свою сторону.

Врангель моментально вклинился в разговор.

   — Пока мы не дойдём до седых стен Кремля и не услышим звон колоколов Ивана Великого, ни о каком аграрном вопросе не может быть и речи! — как всегда громогласно и с изрядной долей патетики воскликнул он, будто только от него и зависело, решать этот вопрос или не решать.

   — Как бы не прозевать самый ответственный момент, — возразил Май-Маевский. — За то время, какое уйдёт на взятие Москвы, большевистская зараза окончательно собьёт мужика с истинного православного пути. Мужик не пойдёт за нами, если мы не дадим ему землю.

   — А рабочим — фабрики и заводы?! — ехидно выпалил Врангель. — Ha-кося выкуси! — И он сунул увесистую дулю едва ли не в нос Май-Маевскому.

   — Это вы мне? — от души рассмеялся Май-Маевский. — А я всегда считал вас, любезный Пётр Николаевич, человеком изысканных манер.

   — К чёрту изысканные манеры! — Врангель был уже изрядно «на взводе»: назначение Май-Маевского бесило его, вызывая зависть. — С этим быдлом не церемониться надо, как это изволите делать вы, Владимир Зенонович, а вешать, вешать и ещё раз вешать! Вот тогда-то они и пойдут за нами как миленькие!

   — Господа, призываю вас к спокойствию, — вмешался Деникин. — Всему своё время. Решим и земельный вопрос. А пока самое главное — решительное наступление! Только вперёд!

Направить разговор в другое русло помог Романовский.

   — Владимир Зенонович, — сказал он, — Антон Иванович разрешил вам формировать Белозерский полк, правда, без ущерба для остальных частей. И ещё: очень просим вас подтянуть Шкуро, он совсем распоясался.

   — А как его подтянешь? — улыбнулся Май-Маевский. — Разве вы не знаете его анархистский характер? Нажму на него, а вдруг он перекинется к Махно или Петлюре?

   — Ничего, найдём управу и на Шкуро, и не таких обламывали, — пообещал нахмурившийся Деникин. Он помолчал, видимо что-то припоминая. — А вообще-то нынешним нравам приходится только удивляться. Мой отец протрубил при Николае Первом два года. И дослужился... до прапорщика! А этот Шкуро в считанные месяцы норовит в генералы!

   — Так в те времени, ваше превосходительство, — тут же среагировал Владимир Зенонович, — даже чин прапорщика обеспечивал получение дворянства!

   — Прапорщик — это знаменосец, — поспешил высказать свою осведомлённость Врангель.

   — А помните, как писалось в «Учении о хитрости ратного строения пехотных людей»? — Деникин задумался. — Я наизусть помню: «Та рота гораздо устроена, когда капитан печётся о своих солдатах, а поручик мудр и разумен, а прапорщик весел и смел». Каково! Прекрасное наставление!

   — А нынче капитан печётся главным образом о себе, поручик пьянствует напропалую, а прапорщик издевается над солдатами, — зло ввернул Врангель. Что касается упоминания о пьянствующем напропалую поручике, то конечно же это был прозрачный намёк на «художества» Владимира Зеноновича.

   — Ну, бывают досадные исключения, — смягчил оценки Врангеля Деникин. — В основе своей наши офицеры, несомненно, следуют старым заповедям.

   — Вы, Антон Иванович, во всей армии известны своей чудотворной добротой и мягкосердечием. — Врангель сказал это не столько в похвалу Деникину, сколько в осуждение...

   — В чём наша беда? Я бы даже сказал, не беда, а трагедия? — На этот раз Деникину изменило обычное спокойствие. — В том, что мы — не единое целое, чем должны быть, чтобы одержать победу. Мы, по существу, касты! Добровольцы, донцы, кубанцы, кавказцы! И каждый тянет одеяло на себя, презирает другого и ставит ему палки в колеса! Как объединить эту разношёрстную массу, как её сцементировать! Я не знаю средства.

   — Лучшее средство — хорошая дубинка в крепкой руке, — хмуро отозвался Романовский.

   — А что делать с нашим высшим командным составом? И тут — лютая зависть, стремление напакостить друг другу. Врангель ненавидит Май-Маевского, Шкуро — Мамонтова, чёрт знает что! Чует моё сердце, что скоро одна Добровольческая армия останется со мной, остальные разбегутся кто куда.

   — Такая опасность существует, — подтвердил Романовский, понимая, что Деникину надо было бы сказать нечто противоположное, утешительное. — Кавказская и Донская армии спят и видят, чтобы отмежеваться от нас и остаться лишь в оперативном подчинении главкому. И всё же, Антон Иванович, мы должны усиливать своё влияние и не позволять центробежным силам добиваться исполнения их желаний.

   — Да, вы правы, Иван Павлович, — пожал плечами Деникин. — Паниковать пока не будем. Давайте-ка определим главные направления наших наступательных действий.

Они склонились над картой.

   — Несомненно, приоритетные направления — это Харьковско-Курское, Воронежское и Царицынское. Последнее особенно важно тем, что даёт в перспективе возможность соединиться с армиями адмирала Колчака. На этих участках фронта у нас пока полуторное превосходство в пехоте и четырёхкратное — в коннице.

   — Считаю, что первоочередные удары следует нанести но красным на правом и левом крыле, — убеждённо сказал Романовский. — Девять дивизий мы можем бросить на Екатеринослав и Харьков, семь — в северную часть Донской области, где они смогут соединиться с казаками верхнедонских станиц.

   — И всё же нам особо следует подумать о Царицынском направлении, — озабоченно произнёс Деникин.

   — За Царицын пока беспокоиться не стоит. — Романовский поспешил успокоить Деникина. — На этом направлении у нас двадцать шесть дивизий, в том числе семнадцать конных. Царицын нами охвачен с юга и с запада. Красные отступают. Инициатива действий на всём более чем полуторатысячном фронте в наших руках.

   — Великолепно. — У Деникина даже разгладились морщинки на лбу. — Но успокаиваться рано. Красные умеют мобилизоваться. Ленин объявил Южный фронт главным фронтом республики.

   — Пока всё идёт по плану, — продолжил Романовский. — Генерал Врангель со своей Кавказской армией восстановил мосты на железнодорожной ветке Царицын — Великокняжеская, подтянул резервы, бронепоезда и авиацию и бросил в прорыв между Царицыном и излучиной Дона третий Донской корпус генерала Мамонтова, планируя обойти Царицын с запада. Десятая армия красных отрезана от главных сил фронта. В результате она оторвалась от соседней Девятой армии почти на двести километров.

   — Надо, чтобы Врангель прижал красных к Волге и разгромил их в районе Царицына, — жёстко произнёс Деникин. — Напомните ему об этой главной задаче, Иван Павлович. В дальнейшем он должен прорваться к Саратову и соединиться с войсками Александра Васильевича Колчака. Тогда вся Нижняя Волга станет нашей.

   — Барон Врангель каждый божий день бомбит штаб телеграммами. — В голосе Романовского отчётливо послышалась стойкая неприязнь к строптивому генералу. — Не далее как вчера потребовал срочно прислать ему офицерские пехотные части и танки. Да вот, полюбопытствуйте.

Романовский протянул Деникину телеграфный бланк. Строки телеграммы почти угрожали:

«Доколе не получу всего, что требуется, не двинусь вперёд ни на шаг, несмотря на все приказания... Конница может делать чудеса, но прорывать проволочные заграждения не может».

Деникин задумался. Как ни относись к этому авантюристу, а резон в его требованиях есть.

   — У нас остался лишь один резерв, — поспешно сказал Романовский, словно догадавшись о мыслях главкома. — Это седьмая пехотная дивизия генерала Тимановского, да ещё танковый дивизион, ведущий бои на Харьковском направлении.