— Такие в наличии имеются, — подтвердил Погребов. — Вмиг накатают!

Вскоре письмо было готово:

«Завтра мною будет взят Воронеж. Обязываю все контрреволюционные силы построить на площади Круглых рядов. Парад принимать буду я. Командовать парадом приказываю тебе, белогвардейский ублюдок. После парада ты за все злодеяния, за кровь и слёзы рабочих и крестьян будешь повешен на телеграфном столбе там же, на площади Круглых рядов. А если тебе память отшибло, то напомню: это там, где ты, кровавый головорез, вешал и расстреливал трудящихся и красных бойцов.

Мой приказ объявить всему личному составу Воронежского белогвардейского гарнизона. Будённый».

   — Головастый твой писака, — одобрил письмо Будённый. — Да вот задачка, едри её в корень: какой почтарь цидулю эту доставит лично в руки этой Шкуре?

   — Есть такой! — откликнулся Погребов. — Сам Олеко Дундич напрашивается.

   — Дундич? А что, этот лихо сработает!

Будённый не раз видел Дундича в бою, безумно храбрый был этот хорват! Прапорщиком воевал на стороне немцев, в шестнадцатом под Луцком попал в плен к русским. С тех пор и прикипел сердцем к России. С белыми воевал в составе интернационального отряда в районе Одессы и в Донбассе. Потом попал к Ворошилову, воевал вместе с ним в Царицыне, а Будённый переманил его к себе. Здесь, у Будённого, бойцы прозвали его Красным Дундичем.

   — Погоди, начштаба, — остановил Будённый устремившегося к двери Погребова. — Ты не забыл, что Дундич состоит при мне для особых поручений? Особых! А ежели его эта Шкура на виселице вздёрнёт, как мне прикажешь быть без орла моего?

   — Семён Михайлович, — усмехнулся в усы Погребов. — Дундич у нас от всех пуль и виселиц заговорённый. Мало того что смельчак, так ещё и хитёр, пройдоха! Вывернется, как пить дать вывернется!

   — Ну добро, посылай.

Едва Будённый произнёс эти слова, как в комнату влетел белогвардейский капитан. Семён Михайлович даже вскочил со своего места и от неожиданности схватился за рукоятку маузера.

   — Господин генерал, ваше превосходительство. Капитан Пердыщенко прибыл по вашему приказанию! — лихо отрапортовал офицер голосом Дундича, так хорошо знакомым Будённому.

   — Дундич, язви тебя! — воскликнул ошеломлённый Семён Михайлович. — Вылитый беляк, чертяка! Да я в тебя чуть пулю не всадил!

   — Готов рапортовать самому Шкуро! — пробасил Дундич.

   — Хорошо, даю добро. А ежели голову сложишь — высеку!

   — Ежели голову сложу — сечь некого будет! — рассмеялся Дундич.

   — Ладно, ладно! — Будённый и сам понял, что сказанул не то. — Когда намерен ехать?

   — А прямо сейчас! — уверенно воскликнул Дундич.

Будённый встал и крепко обхватил Дундича за плечи.

   — Давай, сынок...

Был хмурый осенний день, когда Дундич отправился в штаб Шкуро. Добрался до Воронежа без осложнений. Быстро разыскал штаб. Часовой, стоявший у крыльца, потребовал документы.

   — Смирно! — взревел Дундич. — С кем разговариваешь, мерзавец?!

Часовой опешил, а Дундич вбежал в штаб. Там сидел поручик — адъютант начальника штаба.

   — Срочный пакет от генерала Сидорина! — почти торжественно объявил Дундич. — Лично в руки его превосходительству генералу Шкуро! И поскорее, поручик!

   — Генерал ещё почивает, — лениво сказал адъютант. — Как только его превосходительство встанет, вручу немедленно. Хотите чаю?

   — Прекрасно, поручик! — одобрил Дундич. — Однако чаи гонять мне недосуг — очень спешу! До встречи!

   — Нет ли у вас новых сведений от генерала Сидорина? — спросил адъютант, когда Дундич уже распахнул дверь. — Имеет ли он намерение прислать нам подкрепление в Воронеж?

   — Имеет, несомненно имеет! — заверил поручика Дундич. — Он прекрасно понимает, что одному генералу Шкуро вряд ли под силу справиться с этой сволочью!

   — С какой!

   — Известно с какой — с Будённым!

   — С Будённым?! — презрительно воскликнул адъютант. — Да мы ему такую баньку готовим — век будет помнить, если живым останется.

И уже доверительно, вполголоса добавил:

   — По нашим разведданным, Будённый собирается наступать с востока — вот и пусть себе наступает! У нас там сосредоточены главные силы...

У Дундича радостно ёкнуло сердце: «Как повезло! Да только ради этой информации стоило рисковать! Представляю себе, как обрадуется Будённый!..»

Как это всегда водилось в России, чем тяжелее складывалась обстановка, тем яростнее закипала борьба за власть в среде обречённых. Уже к началу 1920 года, когда Белое движение стало катиться к своему закату, схватка за власть разгорелась с новой, не виданной ещё силой. И главным возмутителем спокойствия оказался всё тот же барон Пётр Николаевич Врангель — талантливейший мастер интриги, для которого порой был важен не столько результат подковёрной схватки, столько сам процесс игры.

Когда поезд генерала Шкуро прибыл в Екатеринодар, он остановился как раз напротив уже застывшего на станции поезда Врангеля. Едва только тяжело лязгнули буфера, как в салон-вагон Шкуро явился адъютант с докладом о том, что его желает срочно видеть генерал Шатилов — начальник штаба Врангеля.

Шкуро знал Шатилова с давних пор, хотя во время гражданской войны встречаться им не доводилось.

Шатилов вошёл в салон-вагон с широкой улыбкой, как это происходит при особо желанных встречах, в ходе которых гостю доставляет величайшее удовольствие сообщить хозяину нечто радостное. После взаимных бурных приветствий Шатилов спросил без всяких дипломатических вывертов:

   — Генерал, скажите как на духу: как вы относитесь к Петру Николаевичу?

Шкуро был не из тех, кого можно было с ходу вызвать на откровенность, он вспомнил о том, что Врангель не очень-то жаловал его, нередко ядовито критиковал, а потом и вовсе потребовал от Деникина убрать его из армии, называя главным виновником расстройства кубанских конных корпусов, впрочем, так же, как и Мамонтова, который командовал донскими казаками. Дошли до него и «воспоминания» Врангеля. Барон рассказывал, что знал новоиспечённого генерала ещё по боевым действиям в лесистых Карпатах, когда отряд есаула Шкуро, действуя и районе 18-го корпуса, в состав которого входила Уссурийская дивизия барона, большей частью находился в тылу, пьянствовал и грабил и в конце концов по настоянию командира корпуса генерала Крымова был с участка корпуса снят.

Поэтому нынешний ответ Шкуро генералу Шатилову был предсказуем:

   — Ты лучше скажи, когда Кутепов взял Курск и Орел, а я — Воронеж, где пребывал тогда твой доблестный Пётр Николаевич? Может, он поспешил к нам на помощь? Хрена лысого! Он, видите ли, вслушивался в перезвон московских колоколов! Уши у твоего барона, доложу я тебе, дюже музыкальные!

   — Время ли сейчас помнить о прошлых обидах? — дружелюбно отозвался Шатилов. — Всё рушится, летит в тартарары! Или мы сплотимся, или нам всем крышка! Неужто вы не чувствуете, что Деникин выдохся и уже ни на что не способен?

Шкуро враз сообразил, к чему клонит Шатилов: кажется, раскручивается весёленькая интрижка, из которой можно получить свою выгоду!

   — Не темни, — решительно сказал Шкуро. — Я так понял, что барон желает меня видеть и предложить дело на выгодных условиях. Готов встретиться с ним незамедлительно. Скажи ему, что буду через пятнадцать минут.

Однако прошло не менее часа, прежде чем Шкуро появился в салон-вагоне Врангеля. В том был свой тайный умысел: не в меру заносчивый барон почувствует, что с ним, Шкуро, надо считаться, его надобно уважать. Видать, припёрло, раз и Шкуро понадобился! А то, наверное, повторял омерзительную частушку, которую сочинил какой-то красный стихоплёт: