Вскоре по этой причине пришлось перебраться в деревню.

Об этом периоде своей жизни Антон Иванович сообщал в письме к знакомому офицеру:

«Понемногу начинаем приспосабливаться к американской жизни. Обзавелись добрыми знакомыми, среди них много сохранивших традиции добровольцев, несколько первопоходников. «Бойцы вспоминают минувшие дни...» Сейчас мы в деревне, на даче, но к сентябрю, невзирая на сильнейший квартирный кризис, нам удалось найти маленькую квартирку в окрестностях Нью-Йорка. Таким образом приобрели некоторую осёдлость.

По предложению солидного издательства пишу книгу. Вернее, работаю одновременно над двумя книгами — о прошлом и настоящем.

И я и жена прихварываем. У меня — расширение аорты, начавшееся в приснопамятные парижские дни — огорчений и разочарований».

...Душевная жизнь старого генерала становилась всё сложнее, распадалась её цельность, таяла вера в то, что свою жизнь он прожил правильно.

В те годы, когда он вихрем ворвался в пекло гражданской войны, Антон Иванович верил в победу, в свою счастливую звезду. И даже когда военное счастье изменило ему, он не пришёл в отчаяние, убеждал всех, да и самого себя, что новый режим, превратившись в абсолютно тоталитарный, долго не простоит; пусть не завтра, не через год, пусть через десяток лет он рухнет неизбежно, ибо будет несправедлив, жесток к людям, каким был и старый, царский режим. Сподвижников его такие рассуждения не утешали: они жаждали победы немедленной, осуществления своих надежд и желаний сейчас, а не в далёком туманном будущем. Деникин же был терпелив и никогда не предавался унынию. Разве что в злосчастные дни, когда погибли его верные друзья Корнилов и Марков или когда был убит его самый близкий друг и единомышленник генерал Романовский.

Впрочем, его жизненная позиция не вызывала удивления: таков уж был его основательный природный характер; такими часто бывают истинные крестьяне во всех поколениях — от древних пращуров до современных тружеников земли. Даже любовь его была основательной, глубокой, начисто лишённой бурных своих проявлений, столь свойственных натурам увлекающимся и порывистым. Она была спокойной, мудрой и внешне никогда не сопровождалась эмоциональными вспышками и бурными страстями. Просто они были нужны друг другу, эти два человека — уже пожилой Деникин и ещё молодая Ксения.

В поздний же период своей вынужденной эмиграции натура и характер Деникина коренным образом изменились, хотя превращения эти произошли постепенно, не вдруг. Окружающие стали замечать, что Антон Иванович превратился из оптимиста в пессимиста, приобрёл своего рода болезнь, которую некоторые сокращённо именовали СНС, что означало «синдром навязчивых состояний». Ксения Васильевна вычитала об этой загадочной болезни в одной медицинской книге, и когда она сопоставляла прочитанное с теми симптомами, которые стали проявляться у Антона Ивановича, то убеждалась, что всё совпадает. Антон Иванович стал панически бояться всего на свете, во всём, что происходило вокруг, он ощущал предчувствие какой-то страшной беды. Ему стало мерещиться, что за ним неотступно следуют агенты НКВД, что с единственной и потому особенно любимой дочерью Мариной непременно случится несчастье, что он, Деникин, внезапно умрёт во сне... — всего и не перечислишь. Даже в июльской грозе ему чудилось страшное бедствие, которое непременно обрушится на людей, и прежде всего на него, — это могли быть смерчи, ураганы, наводнения, пожары, а то и шаровая молния, влетающая в окно. Он боялся, что его Ксения, отправившаяся в магазин, обязательно попадёт под машину при переходе улицы, что непременно пропадёт любимый кот Васька, что они с Ксенией умрут с голоду, который их обязательно настигнет. Ожидание конца света стало для него любимой темой в разговорах, даже в те минуты, когда ярко светило солнце, деревья стояли не шелохнувшись, а прогноз погоды на ближайшее время не предвещал ничего тревожного. Конечно, если бы «синдром навязчивых состояний» владел Антоном Ивановичем в те времена, когда он принимал решение идти на бой с красными, то вполне вероятно, что он, предвидя неизбежную катастрофу, вовремя бы остановился, а может, и перешёл бы на сторону новой власти, как это сделали многие бывшие офицеры и генералы, или вообще занялся бы садоводством, разведением цветов, выращиванием капусты, а то и уженьем рыбы.

Как ни старался Деникин приспособиться к новой жизни, Америка оставалась для него чужой, неласковой и даже жестокой. Каждый здесь жил сам по себе, и всё, чем во все времена славилась Русь — доброта, умение сострадать ближнему, чувство локтя, особенно в беде, стремление защитить несправедливо обиженного, — всё это здесь воспринималось как странная прихоть, недостойная делового человека, изо всех сил стремящегося к личному преуспеванию.

И потому Россия была с ним неотступно — во сне и наяву...

20

Несказанно грели душу Деникина воспоминания об офицерской жизни, о том, как шаг за шагом, без чьей-либо мало-мальской помощи шёл он в своей военной карьере. Эпизоды этого периода жизни часто виделись ему даже во сне, и тогда он пробуждался бодрым, вдохновенным, будто к нему возвращалась молодость.

В сущности, ещё до поступления в военное училище Антон рос в офицерской среде. В городке квартировал уланский полк, и Антон сдружился с двумя корнетами. Это были лихие, бесшабашные молодые люди, любившие веселье, кураж и экстравагантные выходки. В доме у них всегда было шумно, тосты следовали один за другим, дружный здоровый смех вырывался через окна на улице, и тогда Антону казалось, что вся офицерская жизнь — это сплошное веселье, сплошные праздники. С каким восхищением смотрел он на своего знакомого корнета, когда тот на манер Долохова из «Войны и мира» садился на подоконник третьего этажа, спускал вниз ноги, лихо опрокидывал бокал шампанского и бурно приветствовал знакомых офицеров, проходивших по улице. «Вот он, истинный офицер!» — думалось Антону.

И — о чудо! — этот самый корнет впоследствии стал генералом, знаменитым генералом Павлом Карловичем Ренненкампфом, с которым Антон Иванович свиделся уже на русско-японской войне. Деникин был его начальником штаба. Им было что вспомнить! Судьба бывшего удалого улана оказалась трагичной: во время русско-германской войны его признали одним из виновников поражения в Восточно-Прусской операции и расстреляли по приговору военного трибунала.

...Осенью 1890 года Антон Деникин поступил в Киевское юнкерское училище, предварительно записавшись в 1-й стрелковый полк, квартировавший в Плоцке.

Началась совершенно новая жизнь: дисциплина, распорядок дня, безусловное повиновение командирам, приказы которых были высшим законом. Училище разместилось в старинном «крепостном» здании, и жизнь юнкеров была замкнута в его стенах. Любоваться Днепром, катившим свои воды невдалеке, можно было лишь из узких окон. Бывшие гимназисты и студенты, привыкшие к вольготной жизни, попав в эту атмосферу, раскаивались в своём выборе и были готовы бежать отсюда куда глаза глядят. Антону же, выросшему в военной среде, этот жёсткий режим совершенно не был в тягость, наоборот, его привлекали строгости и порядок. Но, конечно, и его тянуло на волю. Голь на выдумки хитра: юнкера придумали способ, как перехитрить своих начальников. Кто-то предложил делать из простыней жгуты, привязывать их одним концом в помещении, а другой конец пропускать через амбразуру наружу. Таким хитроумным способом юнкера спускались на пустырь и пробирались под покровом ночи на берег Днепра, возвращаясь в казарму лишь перед рассветом. На кроватях же находившихся в «самоволке» юнкеров сооружались чучела.

Однажды в такой вылазке принял участие и Антон. Вернулся он под утро через классную комнату на первом этаже, через окно бросил штык, фуражку и шинель. Предупреждённые условленным сигналом друзья принесли ему одежду, он надел шинель внакидку и отправился как ни в чём не бывало в роту. И тут, как на грех, навстречу — дежурный офицер.