Их оказалось пять, а не два! Чем ниже мы спускались, тем гуще становился бамбук на скатах оврагов. Заросли его стали такими плотными, что больше мешали, чем помогали. С десятком оврагов за спиной мы могли надеяться дойти до ночи только до тропинки, о которой говорили два наших проводника. Что касается Сальдивии, то он помалкивал, поскольку не знал, куда идти… Право слово, из него получился бы прекрасный научный работник!

Мы преодолели еще один крутой, оголенный оползнем склон, в котором я с трудом вырубал носком ботинка ступеньки для своих спутников, и вышли на поросший лесом гребень. К нему ли должна была выходить тропа дровосеков, по которой проводники надеялись спуститься в долину? Не известно. Шли мы невероятно медленно, так как пучки бамбука так тесно стояли между высоченными деревьями девственного леса, что мы в метре не видели друг друга. Это был какой-то бамбуковый бред! Со всех сторон бамбук: старые стволы, толстые, как корабельные мачты, тонкие и легкие молодые ростки… Бесконечность из желобчатых прямых и расходящихся пучками живых стеблей и устилающих землю или висящих в 5, 10, 20 метрах над ней мертвых стеблей. Лес превратился в упругую сеть, во множество бамбуковых клеток. На первый взгляд он казался непроходимым. Да и на второй тоже. И все-таки мы продолжали идти по нему, но невыносимо медленно, пробиваясь пядь за пядью сквозь частые стволы, выдираясь из их гладких тисков. Иногда на один шаг уходило две минуты.

Думаю, нельзя представить, не пережив самому, подспудную тревогу, когда кажешься себе большим и неловким насекомым, упорно продвигающимся неизвестно куда через чащу гигантских трав. Мы то пробирались ползком под завалом из упавших стволов, то забирались по стеблям на головокружительную (для некоторых — в буквальном смысле) высоту, иногда на 15–20 метров над землей, и все это в совершенно однообразном колдовском лесу. Время уходило, а мы все барахтались в безвыходном лабиринте!

На закате мы оказались в тупике: гребень резко оборвался перед нами. Слева, справа и спереди склоны сбегали к невидимым потокам, угадываемым только по реву. Идти дальше даже днем потребовало бы умения и ловкости, которыми мы обладали не все. В наступающей ночи не могло быть речи ни об этом, ни о возвращении по пройденному маршруту. Пришлось остановиться и дожидаться восхода солнца. Долгую ночь мы провели в сырости, дрожа от холода, голодные, с тревогой в сердце.

Один из спутников сказал, что боится никогда отсюда не выбраться и умереть в этой непроходимой чаще. И было видно, что он действительно боится. Второй сказал, что он боится, хватит ли сил проделать обратный путь. Я сам немного боялся не «найти выхода», то есть застрять в бамбуковом плену дольше 6–8 часов. Но особенно я опасался несчастного случая, который вывел бы из строя одного из нас и заставил бы меня оставаться подле него, пока остальные не вырвутся, отсюда и не приведут помощь. Кстати, я плохо себе представлял носилки в этих джунглях… Боялся я и как бы не проснулся вулкан. Завязнув в бамбуке, мы бы сгорели, окажись пепел горячим, или задохнулись, окажись он густым. Люди погибали и в куда менее глупых ситуациях, так почему бы это не могло случиться с нами здесь? Юношеское чувство бессмертия, всегда жившее во мне, уже не было таким прочным, как между 20 и 40 годами. И, взвесив наши шансы, я ничуть не успокоился, тем более что, постоянно следя за метеоусловиями, я увидел, что луна скрылась за тучами, а это обещало неважную погоду. Если ко всему добавится туман, дело обернется совсем худо. Но эти пессимистические мысли я оставил при себе и постарался подбодрить своих товарищей.

Вне всякого сомнения, сущность людей проявляется в таких вот тяжелых условиях, в испытаниях опасностью. Мои коллеги оказались не на высоте положения, особенно один из них, для которого вулканология служила всего-навсего удобной ступенькой в карьере, ничего общего не имевшей с подлинным научным знанием. На Кальбуко я потерял к ним уважение, и последующие события оправдали первую мою спонтанную реакцию на их поведение. В полевых условиях, равно как и в лаборатории, вулканологи должны внимательнее подбирать себе напарников!

В шесть утра мы пустились в обратный путь. Поскольку Рибера и Сальдивия досконально знали окрестности, то они восстанавливали наш вчерашний маршрут. К середине второй половины дня мы предстали перед губернатором. Тот был настолько уверен в нашей гибели, что сообщил об этом всему миру… Разумеется, он был очень доволен, увидев нас живыми и в великолепной форме. Я не оговорился: двое суток голодания и почти непрерывных физических усилий принесли немалую пользу тем кто был недостаточно строен в начале похода; так, мои коллеги потеряли по 12 килограммов каждый.

На следующий день мы отправились к столбу дыма уже без проводников, решив следовать руслу лахара. Поверхность эти грязевых потоков засыхает почти тотчас же после остановки, та как вода уходит в почву.

Выстланный светлым песком, усеянный огромными камням и вырванными с корнями деревьями, широкий «проспект» имел на удивление мирный вид: окаймляли его зеленые луга и леса. Там и тут мы натыкались на деревянные домики, дощатые коровники, перекошенные и расшатанные за время путешествий на волнах грязевой реки. Плотность потока такова, что поглотить эти строения он не может. И все-таки чудовище перемололо с дюжину построек, попавших в «грязевороты».

Добравшись в конце концов до интригующего дымового столба, я установил, что это вовсе не дым! Это была пыль, поднимаемая газами и горячим воздухом над лавой. Лава была еще раскаленной, но уже затвердевала и отваливалась от фронта потока, ширина которого доходила, до 200 метров. Поток сползал по склону под покрывалом из затвердевших камней очень медленно, от силы по нескольку дециметров в час. Продвижение могло быть незаметным, если бы не постоянные каскады лавового «щебня», струившиеся то там, то тут под напором вязкого вещества.

Мы забрались на скалистый пик, вдававшийся основанием в высохшее русло лахара, чтобы понаблюдать за происходящим сверху. Предосторожность была нелишней: отдельные глыбы, пролетев вниз десятки метров, подскакивали, иногда разрываясь на крупные пылающие осколки, и откатывались на 100 и больше шагов. Не привыкшие к подобным трудностям и по природе не шибко склонные к острым ощущениям, мои спутники не очень высоко оценили столь близкое соседство с этими снарядами, тем более что некоторые из них весили до ста тонн и более. Отсюда, с 30-метровой высоты, зрелище было еще более волнующим, острее воспринималась его грозная мощь: скала стояла совсем недалеко от фронта потока, огненные глыбы врезались в нее на всей скорости, от отдельных ударов она устрашающе сотрясалась под ногами.

Назавтра вертолет высадил нас на верхних склонах вулкана, выше непроходимых лесов и оползней, двумя днями раньше преградивших нам путь. Несколько часов ходьбы — и мы у кратера. Он полностью был занят ледником, за исключением южной стороны, где поток приподнял и пробил его. Какая же нужна была сила, чтобы смять и раздробить многометровый слой льда! Рваный зеленовато-белый ледяной воротник охватывал темную шершавую шею лавового потока. Белый пар клубился в местах, где жар еще добирался до льда. В остальных местах поверхность охладилась, и поток выглядел мертвым.

В действительности же вязкая масса неощутимо продолжала двигаться. Именно здесь магма растопила часть ледника. Десятки миллионов литров воды выплеснулись на бока вулкана, смешались с пеплом и понеслись в долину по каньонам и оврагам. Мне показалось крайне маловероятным, чтобы магма поднялась и вышла под ледник еще в одном месте. Иначе говоря, вероятность нового лахара была ничтожна, о чем я и доложил губернатору. Похоже, он был на верху блаженства.

В следующем, 1962 году я вновь посетил некоторые из вулканов Японии, с которыми познакомился в 1965 году, — Сакурадзиму, Асо, Каймон, Асаму, Фудзияму, Михару и впервые увидел ряд других: Кирисиму, Комагадаке, Сова-Синсан, Усу, Тарумае, Меакан… Было это по случаю международного конгресса, во время которого японские коллеги показали нам немало интересного, в особенности свои многочисленные вулканологические обсерватории. В стране насчитывается очень много вулканов, поэтому она предпринимает особенно большие усилия, с тем чтобы научиться предсказывать извержение. Государственные службы и университеты построили там изрядное количество обсерваторий. Их в Японии раза в 3 или 4 больше, чем во всех других странах, вместе взятых. Вулканологов соответственно тоже. Однако количество не обязательно переходит в качество, особенно если оно порождает соперничество, а то и неприязнь между учреждениями или отдельными лицами.