До чего трудно описывать словами величие природы! В который раз уже я опускаю руки, не в силах передать грандиозность движения лавового расплава или вылетающего из жерла фейерверка; я спотыкаюсь на каждом шагу, тщась представить читателю благородную картину безбрежных саванн, пустынь или степей, приоткрыть ему царственное спокойствие устремленных к небу горных вершин. Слишком соблазнительна привычка легких решений: фотографии, кинофильмы… Эта легкость подкупает своей достоверностью — ведь только глаз способен восстановить если не все, то значительную часть рожденного природой волшебства.

Вот, скажем, озеро Ассаль. Сделанные на его берегах цветные диапозитивы хорошо скадрированы и грамотно проявлены. Но даже они не в силах передать дивного оттенка изумрудно-лазурной поверхности, окаймленной чистой белизной калийной соли. Искрящаяся на солнце кристаллическая соль выстилает уходящую от озера к высокой стене вулканических гор долину, а в западной части озера образует удивительный архипелаг белых островков — плоских, круглых или вытянутых в эллипс. На переднем плане этой водно-соляной феерии видно темное поле застывшей базальтовой лавы, испещренной параллельными трещинами и усеянной кратерами. А наверху — голубой шелк пустынного неба… Нет, все это невозможно перелить в слова.

Столь же трудно рассказать и о том, какой смысл видел во всем этом районе глаз геолога. Вот два ряда параллельно идущих откосов. Мне не нужен компас, потому что благодаря солнцу я ясно вижу их направление — северо-северо-запад… Вот широкий желоб, на дне которого в 160 метрах ниже уровня моря покоится озеро Ассаль; если обернуться, то видишь, что желоб продолжается в системе параллельных разломов, кое-где забитых лавой и уходящих под воду в заливе Таджура. Этот желоб есть продолжение Данакиля. Почему это не бросилось в глаза ни одному геологу? Странно. Ведь тектоническая структура региона, молодость этих разломов и следов вулканизма совершенно очевидны, так же как очевиден параллелизм этого грабена и близкого Красного моря.

Моя ссора с Маринелли забылась, хотя, честно признаюсь, расставание благотворно сказалось на наших дальнейших отношениях. Но сейчас так не хватало его, чтобы обсудить открывшееся взору зрелище. Джорджо побывал здесь месяц назад, когда мы мыкались по рытвинам где-то между Кенией и Эфиопией. Он пытался мне рассказывать об этом регионе сначала

в Аддис-Абебе, а потом на озере Джульетти, но я не «клюнул», поглощенный взаимной обидой, не понял всей важности разговора и сейчас сожалел об этом, как жалеют об отсутствии умного друга и единомышленника.

Да, зимняя кампания 1969 года оказалась богатой не только недоразумениями, но и научными и эстетическими открытиями. Из лагеря на озере Джульетти мы отправились на вулкан Эрта-Але. Кипящая лава, скрытая плотными слоями дыма в глубине жерла и почти невидимая днем, значительно поднялась: раньше она находилась по меньшей мере в 200 метрах ниже края колодца, а сейчас в 100, насколько я мог судить при отсутствии точек отсчета.

Расплав занимал не все пространство жерла, а образовывал круг диаметром метров в двести в северной половине колодца. Остальную часть занимал черный пол явно недавно застывшей лавы. Свежие базальты отличаются от старых своим металлическим отливом и цветом воронова крыла, причем этот оттенок исчезает более или менее быстро (в зависимости от климата) в результате окисления воздухом, дождевой водой и вулканическими испарениями.

Появилась лава и в боковом колодце поменьше, но ее присутствие скорее угадывалось по редким проблескам, пробивавшимся сквозь густые клубы серного дыма.

Подобные подъемы лав — вещь нередкая, на моей памяти они случались на многих вулканах мира. Это всегда производило ошеломляющий эффект. Представьте себе, например, подъем живой лавы до 50 метров, считая от губы главного кратера Этны — того самого, где месяц назад она пребывала на 1000-метровой глубине! Но здесь меня заинтересовала одна особенность. Дело в том, что озеро расплава в Эрта-Але вело себя удивительно спокойно — при желании можно было без всякого риска спуститься в жерло и работать там нужное время. А именно это есть самое горячее (без всякой игры слов) желание человека, избравшего своей профессией вулканологию.

Чтобы постичь механику извержений, необходимо изучить главную его движущую силу — газы, вырывающиеся из самой глубины недр Земли. Их пробы надо подвергнуть всестороннему анализу. Однако взятие проб эруптивных газов требует немалого спортивного навыка, а в ряде случаев просто неосуществимо. Вот почему до сего времени получено очень мало данных об этой летучей материи и почему так важно не упустить возможности получить новые пробы, и, чем больше, тем лучше.

Постоянно действующий вулкан представляет собой идеальную лабораторию в отличие от вулканов, которых я назову «стандартными»; последние погружаются в спячку в перерывах между короткими и часто очень резкими извержениями. К сожалению, именно они составляют 99 % племени вулканов. А редчайших случаях, когда вулканы действуют постоянно, лишь два-три из них не являются взрывоопасными. Говоря так, я имею в виду опасность не для тех, кто приходит полюбоваться диковинным зрелищем, а для тех, кто ведет там длительные научные исследования. Совершенно понятно, что риск, коему подвергаются вулканологи, прямо пропорционален силе и частоте взрывов.

В Эрта-Але мирно лежало озеро расплавленной лавы — вещь, о которой можно только мечтать! Из узких трещин по краям вырывались белые струи пара; судя по резкому свисту, давление было сильным, а следовательно, газы почти не «загрязнены» атмосферным воздухом. Я горько сожалел, что мы не захватили снаряжения для спуска в жерло. До чего заманчиво было взять несколько проб драгоценного первородного газа! Но наша программа и без того была перегружена и не предусматривала вулканологической работы в строгом смысле слова, то есть изучения эруптивной активности. У нас не было ни тросов, ни металлических лестниц, ни жаропрочных костюмов, ни дыхательных масок, а главное, не было необходимых приборов — термопар, трубок и ампул для проб. Я решил, что в следующие экспедиции непременно захвачу «газовый набор». Этого момента пришлось ждать 2 года.

Дело в том, что правила НЦНИ запрещают одному лицу руководить одновременно двумя программами. А поскольку геологическая структура Афара составляла целую программу и я в силу обстоятельств отвечал за ее выполнение, я не мог «распыляться» ни на что другое. По счастью, Гуго Фор согласился взвалить геологию на свои плечи, и я, таким образом, получил право и соответственно необходимые кредиты для новой программы, которую я окрестил «Изучение механизмов извержений». Формальности заняли целый год.

Изучение эруптивных феноменов — негеологическая профессия. Тем не менее «активная» вулканология находится целиком и полностью в руках геологов, и я в этом смысле не являюсь исключением. Может, именно в этом кроется одна из причин, почему в данной отрасли не наблюдается значительного прогресса. Верно, что вулканическое извержение есть геологический процесс, поскольку он неразрывно связан с землей, а геология — это наука о земле; верно, что изучением образующихся в результате пород занимается геологическая дисциплина, называемая петрографией; верно, что места, где происходят извержения, — зоны разломов земной коры, — изучает другой сектор геологии — тектоника; наконец, верно, что процесс наслоения потоков и пепла принадлежит к сфере еще одной геологической ветви — стратиграфии. Но сама активность, то есть подъем расплава и способы его выхода на поверхность, выброс газов, их химическая природа, различные типы взрывов, текучесть лавы — все это лежит в области химии, физики, механики, кинетики, термодинамики, то есть дисциплин, о которых геологи, за очень редким исключением, имеют лишь самые общие представления. И все же именно они долгое время монополизировали изучение извержений, ограничиваясь их описанием. Рано или поздно, несмотря на кажущуюся точность (а в действительности приблизительность) описаний, это заводит в тупик. Иногда — весьма редко — чистые химики, физики или инженеры обращали свои взоры на вулканические явления, но тут их сковывало незнание геологии… Решение проблемы, кто и как должен вести изучение, заключается в комплексном подходе — заветной вещи, о которой столько говорят в научных кругах, но которую очень редко удается осуществить на практике. Комплексный подход означает работу группой, включающей представителей различных научных дисциплин, каждый из которых трудится строго по своей специальности, но в тесном сотрудничестве с остальными.