В тот вечер мои товарищи добрались до острова по наконец-то утихшему морю. По их словам, издали Хеймаэй выглядел феноменально красиво. Даже для столь опытных людей, привычных к дикому великолепию извержений, открывавшаяся картина была, как обычно, роскошна и не похожа на виденные ранее. До захода солнца они наблюдали в ясном холодном небе внешне неподвижный султан дыма и пара с как будто твердыми завитками, переливавшийся оттенками сепии и охры, серого и розового, а временами искрящийся ослепительной белизной. По мере приближения вулкан вставал из океана в сгущавшихся сумерках. В этом пейзаже в духе Гюстава Доре полутьма прорывалась сказочным сиянием. Трагически рдеющая подсветка подчеркивала могучее и плавное движение вихрей газа и столбов пепла, чье неземное отражение играло на тягучей зыби.

Нелегко описывать столь необычные явления, не насыщая язык эпитетами, могущими показаться чрезмерными, и без внешнего пафоса, который временами выводит из себя. Но как обойтись без него и не упустить деталей удивительной игры природы, как передать ее повседневными словами? Это подобие лирической напыщенности раздражает меня тем, что напоминает фальшь зазывал, плохих журналистов и «путешественников»…

В тот вечер вулкан почти утроил объем выбросов и удвоил их ярость. Гул его усилился, а колонна огня и пепла приняла еще большие размеры. Утром следующего дня обнаружилось, что на самую удаленную часть городка выпало с полметра лапиллей, добрый метр их лежал в центре и метров двадцать пять на вершине вулкана. Последнюю цифру я определил на глаз, преодолев длинный, осыпающийся под ногами склон. Взобравшись наверх, я очутился над Хельгафеллем, высота его над уровнем моря равняется 226 метрам…

После ночной вакханалии извержение Киркьюфелля продолжалось в прежнем ритме. Часть дня мы посвятили обследованию обширного вздыбившегося, растрескавшегося, дымящегося, а местами и жгущего базальтового поля к востоку от вулкана. Пары иногда сгущались в такие облака, что мы не без тревоги теряли в них всякий ориентир. Временами путь преграждали широкие, как на ледниках, расселины. Их приходилось обходить по хрупкой поверхности потоков с закрученными в водосточные трубы экструзиями, нависающими над бездной глыбами, ломкими плитами, резавшими толстую кожу подметок и ранившими ладони даже через перчатки.

Эти изломы меня беспокоили. От роду им было несколько часов, от силы сутки. Судя по всему, они были вызваны вспучиванием, поднявшим всю эту часть острова и изогнувшим до излома твердую массу застывших потоков. Вероятно, вздутие произошло прошедшей ночью, когда кратер разбушевался не на шутку. Явления эти были близнецами и заставляли заключить, что глубинные силы были далеко не исчерпаны. Это наводило на грустные мысли о дальнейшей судьбе Вестманнаэйяра.

Я еще более призадумался, когда мы вернулись в город. Там мы узнали, что утром был обнаружен другой серьезный симптом: погреба оказались наполовину заполнены углекислым газом… Кое-где нашли дохлых кошек и крыс. Объяснение было однозначным: вздутие, достигшее максимума под потоками, приподняло почву всего острова. Под городом открылись многочисленные трещины, достаточно широкие для того, чтобы через них начали выходить газы магмы. Кроме опасности для тех, кто вывозил оставшиеся вещи, я усматривал в этом и указание на то, что извержение продлится еще недели, если не месяцы, что, самое главное, могут появиться новые эруптивные жерла. По моему мнению, город подвергался в тот момент большей угрозе, нежели порт. В лучшем случае он мог бы быть постепенно но окончательно завален, в худшем — исчезнуть с лица земли если бы напор предшествовал внезапному рождению нового кратера, на сей раз, может быть, в самом центре города…

В тот день, несмотря на незамедлительное оповещение, один человек, спустившийся в подвал без противогаза, погиб. На следующий день, хотя я и попытался доказать тщетность поливания потоков, которые к тому же нисколько не продвинулись в море, исландские власти решили принять американское предложение о посылке пожарных судов. А ведь те же лица признали справедливость моих доводов! Просто государства, как и многие люди, склонны преклоняться перед теми, кто сильнее их. Соединенные Штаты настолько могущественны, что мнение считающегося экспертом американца — если не в научном плане, то фактически — лишний раз возобладало над мнением европейца. Как тут было не вспомнить о нашем пребывании в Коста-Рике…

В конце концов Вестманнаэйяр не обратился в дым, так что мой пессимизм был напрасен. Извержение продлилось еще 3 месяца, но пепел не поглотил город полностью — количество и высота его выброса все уменьшались. Второй кратер не появился ни под городом, ни в другом месте. Когда вулкан затих, стало проще расчищать улицы, откапывать дома и общественные здания. Сейчас Вестманнаэйяр мало-помалу возвращается к жизни.

Так завершилась первая четверть века моих походов на вулканы. Она началась 1 марта в тропической Африке с извержения базальта из новой трещины и закончилась 25 лет спустя в конце февраля, почти день в день, точно таким же извержением в Атлантическом океане.

Именно поэтому я ставлю здесь точку. Честно говоря, мне этого не очень хочется, потому что, начавшись довольно необычно, с Эрта-Але и Киркьюфелля, 1973 год закончился для меня полной фантастикой. Я не только увидел наконец в сердце Антарктиды самый удивительный в мире вулкан — Эребус, неотделимый в моем понимании от Эдгара По и необычайного путешествия Артура Гордона Пима, но и провел на его вершине целые сутки. На высоте около 4000 метров, всего в 12° от Южного полюса, любуясь невиданной панорамой гор, ледников, припая и неба, я прожил в невыразимой бесконечности этого ледяного сверкающего безмолвия, под незаходящим солнцем самый длинный и самый вдохновенный день своей жизни.

Случилось так, что этот чрезвычайно удачный год начался на действующем кратере в Данакильской пустыне, самой жаркой точке планеты, а завершился на вершине самого холодного из активных вулканов. Итак, в феврале 1973 года заканчивалась четверть века путешествий по вулканам Земли, освоения профессии вулканолога и длительной, терпеливой разработки необходимых методов измерений. Сразу за ней открывался новый период, который насчитывал уже два года и в котором Эребус, Этна и Эрта-Але сыграли очень важную роль. Это период сбора того самого урожая, что в один прекрасный день позволит, быть может, понять основополагающий и чарующий феномен, именующийся вулканом.

Зародившаяся более полувека назад моя страсть к Земле с годами стала еще крепче. Что бы ни говорили авторы утопий, наша планета исключительна, а возможно, и уникальна в своем роде. Поэтому людям, занятым изучением, исследованием и постижением Земли, жизнь уготовила — если они избрали верную стезю — замечательные открытия. Профессия ученого вообще увлекательна, она, как ничто другое, раскрепощает мысль и дух; но тем, кто связан с науками о Земле, повезло вдвойне. Они ведут изыскания в пустынях и горах, в океанах и на полюсах, бродят по лесам и рисовым полям, террасами спускающимся с холмов. Любовь к планете просыпается в детстве, каждый ребенок грезит дальними странами и путешествиями. Эта любовь живет в человеке до тех пор, пока «реальность» — властные требования жизни, а зачастую просто необходимость выживания — не гасит понемногу воображение и порывы и не возвращает его в покорное прозябание, к серым будням.

В юности я мечтал стать полярным исследователем, а до того — моряком. Но когда в 17 лет я явился поступать в матросы, капитану учебного судна удалось раскрыть мне глаза на истину. Потеряв надежду влезть в сапоги Кука, Лаперуза, Росса, Шеклтона, Скотта или Амундсена, я какое-то время метался в поисках, прежде чем не переключил свои интерес на земную твердь. Непроходимые леса Севера, куда я собирался отправиться, должны были стать трамплином для броска в полярное безмолвие.