Когда его увезли, я тщательно проинструктировал Бежанова по всем вопросам работы этого «завода» и наблюдения за директором.

После Тюрингии были в Дрездене. Там Хрущев запросился в зоопарк. Поехали туда. Вначале ходили, все нормально. Потом, когда Хрущев увидел громадное количество зверей и животных, то начал мне говорить: «У нас из Киевского зоопарка немцы вывезли всех этих зверей и животных». Я слушаю его.

Затем подходим к слоновнику, и тут Хрущев говорит: «Вот этот слон, — показывая на самого громадного, — вывезен от нас из Киева». Ну, я ему говорю: «Ну, так заберите его!» Хрущев: «Спасибо!» Подходим к жирафам, он опять указал на двух красивых: «Это тоже киевские». Затем стал уже подряд указывать на зверей, заявляя, что это киевские.

Ну, я вижу, у него аппетит пришел вовремя, и говорю: «Отберите, что нужно дли киевского зоопарка, выделите своего человека, и пусть отправят поездом отобранные экземпляры в Киев».

Хрущев повеселел, тут же дал команду Старченко, у которого нашелся нужный человек для этого дела. Я приказал коменданту Дрездена, который ходил с нами, выделить вагоны и назавтра отправить…

Ну, я в этом вопросе считаю, что правильно поступил. Несомненно, немцы из наших городов вывезли сотни всяких животных, поэтому надо восполнять паши зоопарки…

В Берлине я написал донесение в Москву о том, что организую сборку ракеты ФАУ-2. На следующий день вызвал Королева и других советских инженеров, рассказал об этом и просил связаться с Бежановым и включиться в эту сборку, в том числе и Греттрупа[354]. Помню, Сергей Павлович Королев сиял, узнав, что представится возможность участвовать в сборке ракеты.

Прошло около двух недель, и я предложил генералу армии Соколовскому В. Д. поехать в Тюрингию и посмотреть этот завод, и в том числе — работу двигателя ФАУ-2 на стенде в горах. Мне не раз Бежанов докладывал, что дело идет успешно, и я почему-то был уверен, что немец не подведет.

С Василием Даниловичем мы рано утром выехали, часов в 11 были около завода. Выйдя из машины, я сразу направился в проходную будку, Василий Данилович — за мной. Переводчик у Соколовского был неважный.

В проходной нас, несмотря на наши погоны и звезды на них, остановили два здоровых немца, загородив дорогу. Я переводчику моргнул, чтобы он сказал, что это главнокомандующий и его заместитель. На немцев это не произвело впечатления.

Я Соколовскому, смеясь, объяснил, что, видимо, мой инструктаж о необходимости соблюдать секретность здорово подействовал на «директора». Переводчику мы сказали, чтобы немцы по телефону вызнали директора.

Через несколько минут вошел верзила-директор и увидел меня. С недоуменным видом я ему говорю: «Не пускают». Он швырнул по сторонам охранников, повел нас на завод. Я его познакомил с генералом Соколовским, и он от восторга заулыбался.

На заводе он показал собранные ракеты и сказал, что еще две дополнительно может собрать, т. е. 17 штук, а больше нет деталей.

Мы внимательно осмотрели, и я сказал, что теперь надо приступать к опробованию двигателей. Директор сказал: «Яволь». Там же мы договорились с нашими инженерами о дне первого испытания двигателя ракеты.

Немцы при Гитлере использовали для испытаний каменный карьер в горах Тюрингии. Этот карьер был выбран для строительства и являлся большим котлованом метров 70 глубиной и метров 200–250 шириной (вернее, диаметром).

В день, назначенный для испытания, нас сопровождали советские инженеры, и хотя все команды подавались немцами, но при полной согласованности с нашими. Ракета ФАУ-2 была установлена на обрыве (на площадке) карьера таким образом, что выхлопное сопло и струя сгоревшего спирта вылезали вертикально вниз.

Пока заправляли ракету и проверяли пусковые агрегаты, мы осмотрели все сооружения, забавляясь замораживанием веток деревьев с зелеными листьями, которые, будучи погруженными в жидкий кислород на несколько секунд, превращались в лед, не изменяя своего наружного вида, и, вынутые из кислорода, при ударе листья и ветка разлетались, как хрупкие стекла. Ну, это и понятно, ведь кислород превращается в жидкость при температуре 160° по Цельсию.

Когда была готова ракета, руководитель спросил разрешения к «пуску» и включил агрегаты. Раздался оглушительный рев, и из сопла вырвалось пламя, которое разлилось до самого дна карьера, и похоже было, что тягой двигателя ракету вот-вот сорвет с установки. Этот рев еще усиливался эхом, которое наблюдается в горах. Итак, мы впервые наблюдали работу двигателя ФАУ-2 в несколько тысяч лошадиных сил.

Впечатление громадное. Затем двигатель постепенно начал прекращать работу, так как был заправлен не полностью.

Итак, ракета ожила. Для нас это было большим достижением: все-таки сумели разыскать ФАУ-2, заставить немцев собрать и испытать. С. П. Королев и другие советские инженеры сияли от радости и благодарили меня.

Теперь можно отправлять к нам на Родину. Нет сомнения, что это в значительной степени ускорит производство у нас на Родине ракетной техники, если учесть, что у нас не было таких ракет. Ведь начинать с азов было бы значительно труднее. А тут — готовых 17 ракет с дальностью 260 километров[355].

Я отправил сообщение в Москву, и было получено указание запломбировать и под особой охраной отправлять в Москву, что и было сделано.

Однако я думал о том, что в Москве без немцев вряд ли удастся нашим специалистам привести в действие эту сложную аппаратуру ракеты и заставить ее двигаться. У меня назревала мысль внести предложение двинуть в СССР наиболее крупных немецких специалистов по атомной, реактивной, оптической, радиоэлектронной и иной сложной технике[356].

Но пока еще обдумываю это, но твердо уверен, что для нашей Родины, для вооруженных сил страны это — большое нужное дело, особенно если учесть, что за время войны нам не пришлось много заниматься разработкой этой реактивной техники, а лишь бы справляться с нуждами фронта. А теперь настало время и этими делами заняться.

Ну, поживу — увижу, как подойти к этому вопросу. Черт с ним, что американцы увезли фон Брауна, у нас теперь есть Греттруп — заместитель Брауна, ряд крупных инженеров, а главное, что наши советские молодые специалисты, такие как Королев, Пилюгин*, Кузнецов, Глушко и др., освоили быстро немецкую технику и теперь можем все это двигать вперед.

Забыл записать: когда мы с гор ехали обратно, я посадил директора завода к себе в машину и спросил: «Ну как, за семьей сами хотите поехать?» Мне было любопытно, как он среагирует. Он сразу ответил: «Герр генерал, лючше будить, если за ними поедет ваш чиловек». Он уже русские слова изучил.

Я сказал: «Сделаем». Я думаю, что немец побоялся туда ехать, так как, вероятно, американцы уже знали, что он нам сделал большое дело.

Когда прилетели в Москву, а там, оказывается, Меркулова сняли с наркома госбезопасности и назначили Абакумова, этого провокатора. Кобулова тоже сняли[357].

Мотивы: Меркулов мягкий, нерешительный…

Я написал письмо в ЦК тов. Сталину о том, что Абакумов малограмотный, с авантюристическими наклонностями человек, и, безусловно, на мой взгляд, он не будет соответствовать наркому госбезопасности. Я не сомневаюсь, что Абакумов узнает о моем письме и будет мстить, но я не боюсь. Правду должен был доложить в ЦК[358].

Кобулов и Абакумов ради карьеры готовы утопить любого честного человека.

Однажды прилетел В. Д. Соколовский из Москвы, куда его вызывали на заседание Главного Военного Совета, позвонил мне и просил зайти. Когда вошел, у него никого не было.

После нескольких незначительных фраз он рассказал следующее: «На Главном Военном Совете разбирали итог Отечественной войны, а точнее, Жукова. На него поступили материалы из особого отдела (и тут подлец Абакумов), что Жуков бравирует своим положением, что он считает себя главным героем Отечественной войны, что у него бонапартистские замашки и стремления и т. д., и т. п. Затем выступали члены Политбюро — Жданов, Берия, Маленков, Каганович и др. — с подтверждением всех этих недостатков. Тут же был упомянут и ты, мол, Серов знал обо всех этих замашках Жукова, а также о похождениях по женской линии, однако в ЦК не докладывал».