Но «ветераны» его опередили. 18 июня 1957 года прямо на заседании Президиума ЦК все они: Молотов, Каганович, Булганин, Ворошилов, Маленков — выдвинули Хрущеву целый ворох накопившихся обид и претензий. После жаркой дискуссии 7 из 11 членов Президиума проголосовали за его отставку.

Вопреки бытующему мнению, «антипартийщики», как их потом назовут, вовсе не ставили целью реставрацию сталинизма; напротив, они выступали против возрождения нового культа и единоличного стиля правления. Как образно выразился секретарь ЦК Дмитрий Шепилов, «Хрущев надел „валенки Сталина“ и начал в них топать».

Не было у них и никакого заранее проработанного плана. Выступление против Хрущева носило, скорее, характер эмоциональный, чем рациональный; накипело, что называется.

Самое главное — «заговорщики» не контролировали силовиков. Именно потому они даже не пытались как-то нейтрализовать Хрущева: и Серов, и Жуков, и шеф МВД Дудоров сразу же заявили о своей поддержке 1-го секретаря. (Более того, Серов буквально пошел на прорыв Президиума во главе группы членов ЦК.) Оставшись же на свободе, Хрущев сумел собрать силы и нанести противникам ответный удар; власть он удержал исключительно на штыках.

Уже 22 июня в Москве прошел внеочередной Пленум ЦК КПСС, на который военными самолетами экстренно свозились рядовые члены ЦК со всей страны: верная Хрущеву, новая региональная элита. Их отправкой и приемом занимались чекисты.

Дворцовый переворот провалился. Врагов Хрущева принародно заклеймили как «антипартийную группу», лишили всех постов, сослав на унизительно низкие должности в народном хозяйстве. Даже сами они проголосовали за решение, себя осуждающее.

Отныне власть Хрущева стала абсолютной. Рядом не осталось ни одного человека, способного хотя бы попытаться с ним поспорить; напротив, хор льстецов заранее объявлял гениальной любую его идею.

В дневниках и записках Серов весьма подробно описывает дворцовые интриги, которые расцвели тогда пышным цветом. В борьбе за доступ к телу новая генерация царедворцев не стеснялась ни в методах, ни в средствах.

Очень скоро жертвами этих интриг станут как раз те, кто спас Хрущева: в конце того же 1957 года с поста министра обороны будет снят маршал Жуков, к славе которого Хрущев всегда ревновал и чьей независимостью тяготился. Спустя год придет и черед Серова.

В декабре 1958-го он будет назначен начальником Главного разведывательного управления Генштаба (ГРУ ГШ) и одновременно зам. начальника Генштаба по разведке. В кабинете на Лубянке его сменил новый хрущевский фаворит, 40-летний Александр Шелепин, воспитанник комсомола и аппарата ЦК.

Никаких формальных, да и неформальных претензий Серову не предъявлялось. Наоборот, публично его перевод из КГБ объяснялся необходимостью «укрепления руководства ГРУ». За Серовым полностью сохранили прежнее жалованье и все привилегии.

Нетрудно, однако, предположить, что чрезмерно прямой и жесткий Серов не вписывался в новую «беспозвоночную» вертикаль власти; ему не хватало той гибкости и беспринципности, которая стала теперь главным залогом успеха.

Сталин ценил людей за дела. Хрущев — за слова…

В конце мая 57 года Хрущёв сказал, что в первых числах июня мы с Булганиным поедем в Финляндию. Я высказал соображение слетать на пару дней раньше и обо всё договориться. Он согласился.

1 июня и вылетел в Хельсинки. Там меня встретил на аэродроме небольшого роста начальник политической полиции. Я несколько был удивлён, что это за чин, а потом разобрался. С аэродрома мы сразу поехали в Министерство внутренних дел.

По дороге и выяснил, что начальник полиции у них вершит всеми внутренними и внешними (разведка?) делами в стране, а министр внутренних дел — это формальная фигура от какой-либо партии, который фактически в дела министерства не вникает. Подтверждением этому там же в министерстве произошёл следующий факт.

Когда мы разговаривали о программе пребывания нашей делегации, раздался телефонный звонок. Это звонил министр внутренних дел. Начальник полиции спокойно ему отвечал, а потом положил трубку и говорит: «Господин генерал, министр просит принять его, с тем чтобы с вами познакомиться».

Я ему говорю: «Пожалуйста, только мы зайдём к нему». Начальник говорит: «А зачем мы пойдём к нему?» Ну, я всё-таки настоял, и он по телефону ответил: «Сейчас к тебе придём».

После этого он мне спокойно разъяснил: «У нас министры часто сменяются, а мы, кадровые работники, остаёмся на месте. Вот я уже 20 лет работаю, а за это время столько же сменилось министров. Мы им никаких секретов не рассказываем и не докладываем, а то ещё разболтают».

Вот это здорово! Боятся министров, чтобы не разболтали.

Пошли к министру. Действительно, оказался гражданский человек, член аграрной партии. Состоялось знакомство, и только. Он, видно, что и не претендовал на руководство МВД.

За три дня мы обо всём договорились, осмотрели резиденцию. В последний день начальник политической полиции пригласил меня к себе на квартиру и так смутился, что видно было, что он не ожидал моего положительного ответа. Я сказал: «С удовольствием». Он тут же позвонил жене, и мы поехали.

Дорогой он рассказал, что недавно купил себе квартиру, за очень большую сумму, но квартира хорошая. Когда мы приехали, то на втором этаже действительно средняя квартира метров 40, но ничего особенного не представляла…

В общем, много необычного для нас он рассказал. Например, «сухой» закон как осуществляется, хотя финны и любят выпить. Там дают талоны на алкоголь в месяц. Если они (полиция) узнают, что тот или иной злоупотребляет, начинают присматриваться, а затем могут привлечь к ответственности за нарушение закона вплоть до кастрации закоренелых алкоголиков.

Если <финн> совершит, скажем, нарушение правил уличного движения, его осудят на 3–4 месяца, и будет отбывать этот срок на строительстве дороги. При этом независимо от занимаемой должности. Был случай, когда министр 4 месяца работал, мостил взлётную полосу аэродрома.

Когда я возвратился в Москву, всё рассказал Хрущёву, он с интересом отнёсся к этим порядкам[611].

6 июня выехали все вместе в Хельсинки. Когда размещались в особняке, Булганин как-то обособленно стал себя вести и разместился не как обычно — рядом с Хрущёвым, а отдельно, на втором этаже[612].

Вечером был приём у финнов. Устраивал премьер-министр и президент Кекконен*. Ритуалы старинные, официанты в каких-то необыкновенных костюмах, министры во фраках, так же и президент.

В общем, какой-то привкус старинного феодала. Правда, когда подвыпили, то президент пригласил в небольшую отдельную комнату, и там уже разговор шёл более откровенно. Пока мы там сидели, министры, никто с приёма не ушёл.

И лишь когда вышел президент и наши гости, то всё финское общество приняло серьезный вид и попрощались уже официально и даже сухо, я бы сказал. При этом чувствовалось, что это так полагается по их ритуалу, а не от сердца.

Когда вечером приехали в особняк, Булганин прошёл к себе, а Хрущёв вышел в садик, и мы стали прогуливаться. Потом он крикнул: «Николай, выходи, погуляем». Тот что-то буркнул, но не вышел.

Минут через 15 Хрущев меня послал к нему, позвать его гулять. Я зашел и пригласил его, он обернулся и, раздеваясь, сказал: «Не пойду».

На следующий день и последующие дни ездили по стране. Пару раз Хрущёв пошутил с Булганиным: «Что ты всё отстаёшь?» Тот ничего не ответил. Чувствовалось неприязненное отношение Булганина к Хрущёву.

Проезжая мимо одной деревни, министр сельского хозяйства Финляндии предложил заехать на ферму. Когда осмотрели скот и инвентарь, то вышли на бугор за ферму осмотреть земляные участки.