Бляха-муха! Забыл сокровища свои, то есть Толиковские детские, лежат они в отдельной коробке. Так, шахтерский фонарик налобный на аккумуляторах — не нужен, ЗэКовский нож-финка с наборной пластмассовой ручкой — пойдёт колбасу резать, точно не холодняк. Что ещё тут у нас: солдатская кокарда — мимо, колода карт с голыми бабами — тоже мимо, такой разврат на них, что в будущем и третьеклашка бы поржал. А вот ножницы маленькие как в сокровища попали? Беру, заодно нитки, иголку и несколько пуговиц. На некоторое время завис с бабкиной круглой пластмассовой коробкой с пуговицами. Их там сотни две, почти все разные. Со старых вещей всегда спарывали их и хранили, не выбрасывали. Как же помню, «игровал» я ими, причём в обоих телах. Мельком просматриваю остальной хлам из сундучка с драгоценностями маленького Толика. Пистоны — нафиг, коробка с кубинскими сигарами — это можно было взять, но такое добро во время СССР найти легко. Да, а ведь Толик курил, а с моим попаданием бросил, так что начатая пачка мальборо не интересна, как и зажигалка. Кастет — не надо, уже на пальцы это самодельное изделие не налазит, короче, больше ничего не надо. Вытаскиваю магнитолу, кладу что отобрал, немного подумав, добавляю мальборо, сам не курю, а вот угостить для разговора, чего нет? Затем иду за справкой медицинской в поликлинику по форме…, да плевать какой, сказали, будут спрашивать, нужна, мол, для поступления.

Родные тоже времени не теряют: бабка нашила потайных карманов, в том числе по тамошней моде в труселях в которых я поеду, отец учит жизни, разумеется, по пьяной лавочке, хотя советы дельные: про баб, про драки, про бухло.

В Ростов я еду, как белый человек — на машине, отец договорился с колхозом, туда едет по делам агроном, меня возьмут за компанию. Едем в четверг рано утром. Накануне вечером пробежался по корешам и попрощался со всеми с обещанием писать письма. Такая вот нелепость, здесь пишут друг другу письма, я и сам в прошлом теле, например в армии, писал одноклассникам и одноклассницам. Бабуля, как и ожидалось, расстаралась с едой — сумка забита доверху, плюс сетка с овощами и фруктами. С собой мне дают двести сорок рублей — бабулины сто сорок с нелегальных молочных заработков и отцовы два полтинника с Лениным и гербом, уверен специально разменивал, любит он крупные купюры. С учётом моих пятидесяти трех (а я всё-таки сдал свои бутылки), вышло почти три сотни! Однако, надо учесть, мне ещё кроссовки выкупать. Может — ну их? Да неудобно, человек уже заказал. Родственникам бабуля передала коробку с теми же овощами и фруктами, и мяса килограмм пять от отца. Им уже отправили телеграмму, чтобы брат Генка дома был и встречал меня. Вот прикол будет, если дома у них никого. Куда я с кучей вещей денусь?

Утром прощаюсь со своими родными, хоть и до зимы всего, в худшем случае, а надолго мы так не расставались.

— Батя, ты не пей — побереги себя, — прошу я.

— Дак, как не пить, сынок, если наливают, — удивляется тот.

— Вот так. Не пей и всё. Ну, или хотя бы дозы уменьшай, — спорю с ним.

— Нет смысла уменьшать, я, если выпью мало, то трезвый, и никакого смысла переводить спиртное нет, — говорит алкаш со стажем.

— Пей раз в неделю, да хоть через день начни, не хочу, чтобы с тобой что случилось, — серьёзно говорю ему. — Да и бабуле помогать надо по хозяйству.

— Ничего не надо, свиней не будет, поросят продадим по осени, телка тоже продадим или забьём, а с коровой я привычная, — спорит бабушка.

— С огородом пусть помогает. Слышь, пап? — обращаюсь к сидящему, и не знающему, куда деть руки, здоровому мужику.

А ведь он расстроен моим отъездом. Скотина я, увел сына от отца. Хотя, стоп! Толик через год или два должен был застрелиться, а я не собираюсь, так что не надо жалеть! В этом момент я простил отцу и тумаки и прочие пьяные выходки. Подхожу, по очереди обнимаю бабушку и отца.

— Ты не болей, а ты не бухай, — даю последние ЦУ своей новой семье и сажусь ажно в «Волгу».

Главный агроном не маленький начальник в колхозе — директорскую «Волгу» ему дали.

— Привет Толик, а вещей-то у тебя, будто на зимовку собрался, — ржет Акакий Петрович, дядька лет под шестьдесят, тоже фронтовик.

Они ещё молодые сейчас фронтовики. Петрович был борт-стрелком, вроде, в штурмовике. Двадцать шесть штурмовок, два сбитых, — всплыло в памяти у меня. Петрович рассказывал нам о войне классе в четвертом. Да, как раз был юбилей победы — тридцать пять лет.

«Волга» едет не в пример быстрее «Жигулей», и часа за три или даже меньше доберёмся до города. За час до города по пути встречаем на дороге уазик, с копающимся в машине молодым пареньком в форме милиционера. Рядом машет, привлекая наше внимание, персонаж гораздо солиднее — целый майор, такой спортивный дядька лет сорока.

— Товарищи, подвезите меня до города, вызвали в управление и выехал заранее, а сломалась машина, — просит майор.

Возражений нет, я утаскиваю свою задницу на левую сторону машины, а справа садится пассажир в форме. Знакомимся, беседуем, возникает вопрос — чего там срочно надо в городе.

— Я из Шахт, у нас вчера труп нашли молодой девушки истерзанный, — бьёт нас обухом по башке майор и, не стесняясь меня, говорит со злом. — Ножом потыкал, падла, глаза, соски отрезал и прочее.

Я сразу понял, что это незабвенный Чикатило. Сука, я же им писал, или не дошли письма или не поверили. В машине сразу воцарилось молчание, а потом Петрович ожесточённо говорит:

— Мне бы эту гниду, да на войне, да в прицел моего ШКАСа, уж я бы не промахнулся.

Обсуждают, кто это мог быть. Сижу молча, в разговоры не лезу, злоба душит на растяп, которые, поймав, выпустят его на свободу. Я подстраховался и подготовил заранее ещё один вариант поимки маньяка. Он опаснее для меня — могут разоблачить, да и просто взять на карандаш и приглядывать, чего не хотелось бы. Но делать нечего. План железный, подготовленный мною дома.

До города добрались в районе девяти часов утра, меня высаживают около дома дяди Миши. Я выгружаю сумки, чтобы не задерживать спешащих людей, прощаюсь со всеми по-взрослому — за руку и иду кидать камушек в окно. Вещи-то не бросить без пригляда. Всё-таки Ростов-папа, не абы что. Кидаю, один, другой — никакого эффекта. Беру камушек приличного размера и швыряю в кухонное стекло, чуть не разбив его. Зараза! Неужели не получили телеграмму? Жопа чуяла, что подстава будет. А ещё некстати захотелось по-маленькому, а где? В подъезде не хочу, а придется, если не достучусь в ближайшее время.

Аллилуйя! В окошке показывается заспанная морда брательника.

— Окно разобьёшь, — ворчит он и, узрев количество вещей, добавляет. — Ну и Плюшкин же ты, набрал-то, набрал.

— Вот эта коробка и эта сумка — ваши, например, — босяцкий подгон от бабушки и отца, — возмущённо говорю брату, — Булками давай шевели быстрее, в туалет хочу.

— Как? Босяцкий подгон! Ржу. Сейчас выйду, спасу тебя, босяка, — хохочет Генка.

Вдвоём мы утаскиваем всё в квартиру, я щедро делюсь бабкиной выпечкой, её столько, что не съесть мне и за три дня.

У Генки есть тоже морозильник и холодильник. Холодильник полупустой, и мои припасы, не разбирая, ставлю снизу, убрав стоящее там на другие полки. В морозилке имеется убитая с особой жестокостью курица, но места много. Мясо без труда поместилось на пустых ящиках, а к курице-смертнице присоединились две откормленные домашние тушки от нас.

Ген, мне в обком надо, побудешь дома? — прошу я брата.

И, дождавшись согласия, достаю «план Б» из рюкзака, капут тебе, маньячило.

Выхожу в подъезд, и наклеиваю на подушечки пальцев лейкопластырь. В кармане у меня двадцать два подготовленных листка. Тетрадный лист, с наклеенными словами, вырезанными из газет с текстом:

Внимание! Шахты и Ростов.

В городе появился убийца-людоед — его фамилия Чикатило, отчество Романович.

Да, вот таким прямым текстом я решил сообщить информацию, расклею в малолюдных местах на улице штук двадцать. Затем зайду к Виктору Семеновичу, мол, сорвал на улице, что за убийца, спрошу.