— У него дурацкое имя, поэтому он стесняется. Флоренс или как-то так, да?
Если бы взглядом можно было убивать, Антоний уже был бы мертв. Целиком и полностью. Ему всегда было интересно, что будет с трупом молоха, если его не сжечь или не выкинуть на солнце. Он так и останется лежать и смердеть? Хотя они и так все смердели, да еще как. Странно только, что люди не ощущали этого. Вот и Роза эта жмется к нему, ластится, будто он благоухает цветочным садом.
— Ладно, ладно, — добавил Антоний, отогнав образ себя в венке из роз. — Не приставайте к Шипу по поводу имени. Он не любит вспоминать о своей жизни до начала муштры.
— Есть ли жизнь после муштры… — начал напевать Ханс Эрман, но Антоний пнул его под столом. Популярная среди молодняка дразнилка была сейчас некстати. Не то, чтобы он переживал за Шипа, но эти… разговоры его самого раздражали. Самую малость. Он пришел сюда отвлечься, а не вспоминать Псоглавого и Лилию.
От одной только мысли об этой парочке Антония тут же передернуло. И все бы ничего, но тут влез Юрген, отлипнувший от своей девицы.
— А что такое муштра?.. Вы о чем сейчас?
— Потом! — рявкнул Антоний. Сержант удивленно захлопал глазами.
Но Ханс будто его не слышал. Он в ответ тут же заржал, схватившись за объемистое брюхо:
— А ты не знаешь, что ли? Хорош сочинять! Муштра, тренировка, подготовительный период… Как же это еще называют? Обучение? Пред-инициация? Да, что б тебя, Вайс, у нас это называли просто муштрой и все. Ты как, это… человек с Луны.
— Ааа, я, кажется, понял, о чем вы…
— А у тебя были еще варианты?! — хохот Ханса стал еще громче. Роза тоже захихикала. От нее ощутимо пахло хмелем.
Юрген заерзал и попытался объясниться:
— Да я это… Азур как-то …
— Азур просто не хотела, чтобы ее щеночку подпортили шкурку, — подмигнул Ханс Элизе. Смех стал еще громче. Эти девицы нравились Антонию все больше. Так услужливо смеялись, даже над непонятными шутками. Он на секунду представил лицо Ады, если бы он обратил Розу и привел в штаб… А что, она достаточно высокая, может статься так, что молох из нее и получится. Впрочем, если он облажается и притащит «мясо», будет еще забавнее. Может быть, Ада немного поревнует? Самую малость... Антоний кисло ухмыльнулся.
— Что случилось? — прошептала Роза, ероша его волосы. Ее мягкие горячие губки мазнули по щеке. Пальцы будто невзначай задели дужку очков с темными стеклами, но Антоний мягко оттолкнул ее руку.
— …Вообще, Вайс, куда это годится? Даже поговорить с тобой, оказывается, не о чем.
— Это еще почему? Только потому, что я этого вашего Псоглавого в глаза не видел?
Мимо их стола со свистом пролетела бутылка. Пронзительно завизжала официантка. Двое солдат, пьяно ругаясь, толкали друг друга. Антоний отвлекся, чтобы посмотреть на драку, но парней быстро вытолкали на улицу.
— Кто такой псоглавый? — смущенно шепнула Роза. Антоний только отмахнулся от нее и крикнул:
— Кончай, Ханс! Надоело уже про это дерьмо слушать.
— А про что ты хочешь послушать? — захихикал тот. Его зрачки заметно расширились, а глаза блестели. Он облизнул красный палец. — Может, про Лилию?
Антоний хватил по столу кружкой пива. Кажется, это была кружка Розы. Ответом ему было лишь пьяное хихиканье Ханса. Шип сидел с каменным лицом и молчал. Юрген спросил:
— А кто такая Лилия?
— Ой, меня что-то укусило, — запоздало заныла Элиза, вытирая за ухом кровь. Ее запах, перемешанный с запахом выпитого девицей пива, уже плыл над столом.
— Лилия — это первая принцесса Ордена. Куда там Азур и Скарлет, — Ханс снова захихикал и обратился к Элизе. — Это был комарик, душечка. Еще пива?
— Лилия — гребанный педераст, и хватит уже о нем, — прорычал Антоний.
Что было потом, Антоний помнил очень смутно. Сначала, кажется, Ханс перешел к делу и деловито предложил Элизе «покормить еще комариков». Антоний не был поклонником «кормления комариков» и выволок Розу на улицу. После этого он не помнил уже ничего.
Сознание вернулось к нему, когда он брел по улице… какой? Антоний подумал, что крайне важно узнать, по какой улице он… На доме висела табличка. Пытаясь прочитать надпись, Антоний оторвал табличку и уронил ее себе на ногу. К горлу подкатывала непонятная тошнота.
Из окна выглянула какая-то женщина и, испуганно охнув, задернула штору. Антоний запоздало спросил:
— Какая… это… улица?
Земля приятно покачивалась под ногами, дома плыли. Антоний уверенно пошел вперед. Он был уверен, что сейчас встретит кого-то и узнает, на какой он улице. Еще одно окно в следующем доме было приоткрыто. Антоний приподнялся на цыпочки и хотел уже позвать хозяев, но тут увидел вазу… и полузавядшие тигровые лилии.
— Гребанный педераст! — заорал он, потрясая кулаком.
Тут же ему выплеснули в лицо воду. Пока он изумленно отряхивался, хлопнула рама.
— Это все… Это все Лилия… — пробубнил он и, отряхнувшись, побрел дальше. Его тошнило все сильнее. Несомненно потому, что он вспомнил эту скотину. — Орден… Сукины дети… Нет, ну тут конечно хорошо… Но, черт тебя дери… кому нужно это обучение… муштра… как оно правильно называется? — Антоний уже забыл, куда шел, и просто сел на лавку. Кажется, это был какой-то полузаброшенный сквер.
Он уставился в небо. Рядом с серпиком луны чернел остов полуразрушенного во время бомбежки здания.
— Нет… ну, обещали, что будет лучше, — рассуждал он вслух. — Обещали… Ну, с деньгами хорошо, конечно. Но я… я не бродяга. Не нужно мне… Это Шип бродяга… Он и сам не рад… деньги ему дали, а взамен… Ада… — как его мысли снова вернулись к Аде, он так и не понял, но уж лучше бы он думал о Лилии. Внутри все противно сжалось, завязалось, будто узлом.
Борясь с желанием ударить кулаком ближайшее дерево, только чтобы новая боль отвлекла его от этого ощущения в груди, Антоний встал с лавочки и пошатнулся. Нужно было возвращаться. Не мог же он всю ночь тут бродить. Дурнота снова подкатилась к горлу. Ну, что за дрянь?! Подумав, он добрел до какого-то переулка и вспомнил, что нужно делать, когда тошнит. Ну да, верно. Он же пьян. Пьян вусмерть. И наутро голова ой как будет болеть… Черт, вот ведь дерьмо. Завтра воскресенье. Если он придет на мессу, воняя перегаром, папаша-Шастель переломит через его спину очередной стул. Антоний мог не просыхать всю неделю, но в субботу вечером он должен был, как богобоязненный христианин, быть трезв и молиться. Интересно, если он помолится сейчас, ему станет лучше?
Первый рвотный позыв Антоний кое-как сдержал. Он оперся на стену дома.
— Аве… — начал он. И тут его скрутило.
Он с трудом сфокусировал взгляд на кровавой лужице у носков его сапог. Какого черта он сапоги-то надел? Антоний стянул один сапог, не сводя взгляда с кровавой лужи, пошатнулся, и брусчатка рванула ему навстречу.
В последний момент он подставил руки и упал на четвереньки. В нос ударил запах чего-то того, чем свежая кровь не должна пахнуть…
— Чертова сука… — прохрипел Антоний. Он ощутил, как по его внутренностям идет волна судорог. Чертова сука… Сифилитичка. Где Ханс только откопал ее?!
Этот спазм был более долгим. Его рвало с такой силой, что, казалось, желудок должно было разорвать на куски. В красном озере на брусчатке плавали темные сгустки старой крови. Сначала его рвало жидким, вперемешку с комками тромбов, потом одним уже сплошным черным студнем. Боль когтями раздирала его изнутри. Кажется, его вывернуло наизнанку, до самых дальних уголков тела.
В какой-то момент все закончилось. Антоний пришел в себя, лежа щекой в собственной полупереваренной крови. Она уже начала подергиваться пленкой. Запах был таким, что резало глаза. Запах разложения и тот особый душок, который примешивался к крови сифилитиков от использования ртутной мази. На языке еще перекатывались остатки полусгнивших комочков. К горлу подкатил еще один спазм, но рвать уже было нечем.
Разум постепенно прояснялся. Неужели из-за перегара этой суки он не почувствовал запаха болезни? А ртутная мазь? От нее же несет за версту! Его начала бить дрожь — от злости или же это были последние затихающие спазмы. Ладно, девка мертва, но Хансу он рожу набьет. Только пусть попадется!