— Моя мать родилась в этих землях задолго до Львова. Все места, где проходили границы Киевской Руси, моя земля, — неожиданно для самой себя отпарировала она.

— Мне нравится ход ваших мыслей. Прошу вас остановиться на этом. Я хотел бы поговорить с вами о... вашей земле, но не здесь и не сейчас.

Они снова шли в тишине. Даже вампиры где-то в глубине умолкли. Непрошеные мысли — к ее досаде, совсем не о том, о чем они с Щукой говорили — снова полезли ей в голову. И Мария снова заговорила, чтобы отвлечься:

— О какой сказке они спорили?

— Вы же говорили, что нет нужды вас развлекать, — уколол ее Щука, и она увидела, как он неожиданно тепло и иронично улыбнулся. — Уже утро... Думаю, я могу отвлечься.

Его глаза помутнели и остекленели больше обычного.

Мария невольно представила себе это: сотни мертвых грачей, воробьев, мелких гадов, крыс и мышей с пробитыми головами, вывернутыми конечностями, с вываленными внутренностями прекращают свой дозор и падают на землю. Бездыханными, как и должно. И с каждым окончательно умершим существом к Щуке немедля возвращается кусочек его души.

Максим Щука иронично улыбнулся, весело подкрутил усы и подмигнул ей. Быть может, он собрал не все частицы своей души, но все же большую ее часть. Теперь было легко поверить в то, что когда-то он был лихим воином и весельчаком. Когда он говорил об этом раньше, Мария думала, что это дурные шутки.

— Так рассказать вам сказочку о враждующих братьях, пани?

Даже его походка и жесты поменялись, стали более живыми и резкими. Мария, подумав, кивнула.

— Вы бывали в Карпатских горах, пани? Бывали?.. Тогда вам будет легко все представить, а мне не нужно будет утруждать себя описаниями природы. Не люблю я это, знаете ли.

Так вот, однажды, как и полагается в сказке, у одного гуцула с Рахова родились два сына-близнеца. Сыны росли на радость отцу: сильные, красивые, рукастые. Но один влюбился в дочку румунского торговца птицей, который как-то заехал в их края, и отправился жить к румунам вместе с невестой, потому что отец не пожелал ее оставлять в Рахове. Ну а второй сын женился на гуцулке Ганнусе из соседней хаты... Я начал немного издалека, и, кажется, вы начинаете скучать, пани?

— Продолжайте.

— Отлично... Так вот, на чем я остановился? Ах да, сыновья гуцула женились и более друг друга не встречали. У каждого из них тоже родилось по сыну. Оба этих сына стали молохами, и каждый объявил свою сторону Мармаросов неприкосновенной землей. А оба были могучи и держали в страхе всех в округе. Однажды, один из стрыичных братьев** — тот, что румун — решил, что стоит узнать, что там на другой стороне Мармаросов. До него доходили слухи и байки, что там живет могучий молох, который держит всех в страхе. И до гуцула тоже доходили похожие слухи.

Оба стрыича встретились на вершине Стога. Посмотрелись друг на друга будто в зеркало и поняли, что родня они друг другу и враждовать не надо более. Договорились, что так и будут делить Мармаросы, как и прежде.

Но со временем то один стрыич без спросу забредал в земли брата, то второй. Ругались они много и сильно, да так, что потом возненавидели друг друга. И стали тайком обращать молодежь, чтобы повоевать потом за Мармаросы. А у стрыичей то ли сила особая оказалась, то ли это горы Мармаросы силой особой обладали, но их наследники получали те же дары, что и они сами. Вы не верите, пани?

— Конечно нет, — пожала плечами Мария. Она уже порядком запуталась во всех этих сыновьях и братьях, которые казались ей одним человеком, но не перебивала. — Все знают, что дар невозможно передать. Но это же сказка, так что, какая разница? Продолжайте.

— Наследники румуна назвали себя Детьми Ворона, а те, кого обратил гуцул — Сынами Грома. И однажды случилась великая битва между ними... Своими глазами видел огромную птицу, сотканную из грозовой тучи, и молохов, призывавших грозу и молнии песнями трембит...

— Фантазия у вас хорошая, Щука.

Последний козак сощурился.

— Не верите мне? А жаль, — он несколько притворно вздохнул и достал из кармана папироску. — Цигарочку, пани? Курить хочу — страх... Это правда. То, что я рассказал. Вершины потом долго стояли опаленные и безжизненные после той битвы... Про братьев разве что сочинил, но сказке ведь нужен момент выдумки и момент трагизма.

Мария тоже взяла цигарочку, вонявшую прелыми грибами.

— И где же тогда Дети Ворона и Сыны Грома сейчас? Неужели уничтожили друг друга? — она решила подыграть, хотя эта беседа уже начала ее утомлять. Финал сказки ничего не прояснил и будто все запутал еще больше.

— Увы, да. Возможно, где-то еще остались ребята, способные создать небольшую тучку или устроить дождь с грозой, но до этих стрыичей и их наследников им далеко.

— А в чем мораль сказки? — Мария защелкала пальцами. — Ммм, знаете, как у Пушкина? "Сказка — ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок".

Щука повернул к ней лицо, вновь ставшее пустым и непроницаемым.

— А мораль в том, что мы живем в мире, где даже брат пожирает брата, — голос его был сух и холоден. — И чем они могущественнее, тем больше беды будет тем, кто вокруг.

Туннель резко вывел к ступеням, ведущим вниз. Выглянув из-за спины Щуки, она увидела в неверном свете тяжелую дверь и каменный свод подземной усыпальницы.

— Нам туда, пани. Прошу вас отдохнуть и набраться сил. Вечером нас ждет важный разговор.

* — букв. "Лестничный ум", французский эквивалент поговорки "Задним умом крепок".

** — устар. двоюродный брат.

Она стояла под сводом арки, придерживая ширму, отделявшую импровизированную комнату Щуки от главного зала усыпальницы. Прямо перед глазами по противоположной стене вилась полустертая надпись "Redimentes tempus quoniam dies mali sunt"*. Под надписью серели две ниши, в которых когда-то стояли детские гробы.

Мария переступила с ноги на ногу, отпустила ширму и потерла ладони. Камни усыпальницы, принадлежавшей роду неких Квятковских, леденили ноги сквозь подошвы ботинок. Холод стоял такой, что Мария едва двигалась. Пальцы не гнулись, суставы сводило судорогой. И без того холодная кровь застывала в жилах, как у мертвеца. Далеко не в первый раз она пережидала день под землей. Бродяг, какими долгое время были она и ее братья, некоторое время назад оседлые молохи презрительно называли "кротами" — за то, что они искали убежища в норах, подвалах, свежих могилах или склепах. Большие старые кладбища нередко превращались в поселения для немертвых, которых мало смущало соседство с покойниками. Иные полузаброшенные склепы напоминали хорошо обжитые дома, как напоминала эта усыпальница. Но нигде, даже в зимние морозы, не было так холодно, как здесь.

Щука сидел, сложив ноги по-турецки, и смотрел в каменную стену — исследовал мир у них над головой глазами мертвых животных и птиц. Его собственные глаза напоминали пустые высверленные дыры в черепе.

— Вам удалось найти моего брата?

— Я не вижу его в Москве... — лицо мужчины приняло еще более отстраненное, даже отупелое выражение.

— Поищите его и в Киеве, — Мария прикусила ноготь, чувствуя во рту вкус горькой крови. — И в Варшаве.

Несомненно, брат должен был искать ее. Но как и где? К кому он мог обратиться за помощью?

— Сами знаете, пани, что чем дальше от Украины, тем мне тяжелее.

— Я знаю, что в Петербурге вы взяли под контроль несколько десятков химер, поэтому я думаю, что вы справитесь, — сказала она резче, чем хотелось бы. Тревога внутри нее нарастала. Что если Андрей оказался расторопнее, чем она считала, и уже поехал в Варшаву на встречу с капитаншей Ордена? Он мог наделать каких-угодно глупостей, вплоть до нападения на нее, что пошло бы Ордену на руку. Вплоть до развала шаткого перемирия и начала войны. Мария слишком хорошо знала Андрея — дипломатия не была его коньком.