Волчья голова сталкивала его к одной и той же мысли… Возможно, он все же сможет спасти Марию…

— Андрей Николаевич?

Голос комиссара доносился как из бочки. Андрей перевел взгляд с оскаленной морды на клык у себя на ладони… потом на комиссара. Его мысли крутились вокруг того шанса… Как с Матвеем. Один человек, который переломил ход событий. Встряхнув головой, Андрей протянул комиссару клык.

— Спрячешь в ящик или в тряпки. На солнце сгорит вмиг. Дай-ка спички.

Огненная точка упала на мохнатую спину химеры, и шерсть вспыхнула, как промасленная газета. Не так, как тлеет шерсть или волосы. Заполыхал настоящий костер, перекинувшись даже на кровавую полосу на платформе.

— И следа не останется, — Андрей, не мигая, смотрел на пламя. — Отвези-ка меня в еще одно место, комиссар.

Дверь долго не открывали. Андрей стучал так громко, что выглянула даже соседка — дурно пахнущая старуха в выцветшем халате — и тут же спряталась, увидев комиссара. Громко защелкали замки, на которые она поспешно заперлась. Когда она начала неразборчиво бубнить что-то, Андрей ощутил неприятный стылый холод вдоль позвоночника и, не сдержавшись, заорал:

— Иди спать, старая дура.

Комиссар странно на него посмотрел, но ничего не сказал. Холод расползался дальше, мурашками, казалось, покрывались даже внутренности, гудело в голове. Андрей стиснул зубы и поежился, растирая плечи. Пока старой кошелке не надоест молиться перед воображаемым арестом, это не прекратится. Силы понемногу вытекали из него, как из разбитой чашки. Оставалось надеяться, что это продлится недолго. Люди иногда чрезмерно увлекаются общением с Создателем.

Он стукнул в дверь еще пару раз и устало привалился к косяку. Возможно, вместо Веры следовало взять эту особо усердную бабку? А ведь это она его только краем зацепила… Комиссар задумчиво чистил ногти. Наконец, у Бестужевых кто-то зашаркал, и дверь приоткрылась. В щели виднелись только сонно прищуренный глаз, нежная персиковая щека и темный локон.

— Андрей... Что ты тут делаешь? Все спят уже, — хриплый шепот Веры напомнил ему голос Марии. Даже в груди что-то сжалось. На эту секунду, что он обознался, внутри снова полыхнул знакомый жар, прогнав озноб и накатившую усталость. Он почти увидел, как толкает дверь и прижимает к себе Марию. Почти почувствовал горький вкус израненных его зубами губ... Но дверь открылась шире и наваждение тут же спало. Вера посторонилась, и он переступил через порог. Комиссар мышью скользнул следом.

— Что-то случилось? Почему ты... вы... так поздно? — она растеряно приглаживала стоявшие дыбом кудряшки. Стрелки на часах в коридоре показывали пол-первого ночи. Андрей не сразу вспомнил, зачем он тут. Его глаза жадно ощупывали Веру с ног до головы, выискивая сходство с сестрой. Откуда взялось то наваждение?

— Собирайся, — хрипло сказал он. — Поедешь со мной в Киев.

В коридоре неожиданно стало светло и шумно. Ваня дернул за шнур светильника и, радостно щебеча, повис у него на ноге. Андрей разобрал только "Киев, мы едем в Киев" и "Не надо в школу". Из своей спальни выползла и зевавшая Нина. Увидев комиссара, она испуганно ойкнула и тут же вся подобралась. Вера же только стояла и удивленно хлопала ресницами.

— Как Киев... Зачем? Я не могу завтра... Завтра школьные соревнования по волейболу. Я готовилась...

— Да проходите же, не стойте в прихожей, — затарахтела Нина. Она потащила комиссара на кухню. — Чай будете? Есть печенье, правда, позавчерашнее... Ванька, иди в кровать. Чего ты, вообще, вскочил? И надень халат, Веруня! Титьки до пупа вывалила. Чужие люди в доме! Да проходите, проходите на кухню. Можете не разуваться.

Как-то в одночасье все расползлись по углам. Сергиенко ушел с Ниной на кухню, где тут же загремел чайник, и зашумела газом плита. Ваня, громко шлепая босыми пятками, закрылся у себя в спальне, но Андрей все равно слышал его шумное дыхание под дверью. В прихожей остались только Вера и Андрей.

Смутившись, она одернула сорочку и скрестила руки на груди. "Титьки до пупа" выступали под белой тканью двумя небольшими холмиками.

— Пойдемте, сядем куда-нибудь… Пойдемте в гостиную.

— Некогда. Пакуй вещи. Поезд будет либо сегодня, либо завтра вечером. Все, что нужно, объясню позже.

— Но…

— Час на сборы, — отрезал Андрей, посмотрев на часы.

— …На самом деле, подкрасться было просто. Легче, чем мне казалось. Они там совсем расслабились в этой своей России. Думаю, у нее даже оружия не было. Но самое сложное было после. Сами думайте! Ну, оглушил я ее, ну, гвоздь вогнал в голову, не отходя далеко… А потом? Вы задумывались, как было потом? — Антонию казалось, что он слышал эту историю уже раз пять или шесть. В отличие от него, остальным это было только в удовольствие. Сержант каждый раз собирал себе компанию благодарных слушателей, частенько одних и тех же. Причем их не смущало то, что детали рассказа нередко менялись, чтобы история вышла более захватывающей.

Антоний незаметно подошел к сержанту со спины. Тот настолько увлекся, что даже не услышал стука костылей.

— …Была настоящая погоня! Мне пришлось украсть машину и ехать так до самой белоруской границы. Причем я должен был это успеть до восхода солнца!

Остальные картежники притихли: Ханс, Ландовский, двое венгров, которых Антоний не отличал друг от друга, и румын Симон Ионеску. «Карточный клуб» располагался в подвале, как раз по соседству с виновницей этой истории, поскольку Ада не одобряла азартных игр. Сам он пришел сыграть пару партий в покер и пощипать хотя бы венгров, которые еще не знали, как он умело прячет карты в рукавах. Но не в меру болтливый сержант слегка изменил его планы.

Кашлянув, Антоний, наконец, привлек его внимание. Юрген вскочил, вытянувшись по струночке.

— Пройдемся?

Поднимался по лестнице Антоний с куда большим трудом, чем спускался. Без свидетелей он лишь слегка опирался на костыли — в основном, на сломанную ногу, чтобы меньше ныла. Но в присутствии Юргена или еще кого приходилось валиться на них всем весом, старательно морщась, кряхтя и шаркая. Ада бы не простила ему выздоровления через пару дней после возвращения сержанта.

— Ты бы поаккуратнее, что ли, трепался… Наша гостья все слышит, — проворчал Антоний.

— Да и пусть…

— Не понимаешь или как? Меньше она услышит, меньше проблем будет… при отступлении, — если Ада не рассматривала такие варианты, то он сам только о них и думал. — И вообще, что ж ты врёшь столько? Нет, я конечно тоже люблю это дело. Ну, знаешь, приукрасить немножко. Если бы я рассказывал про Жеводанского Зверя все, как было, вряд ли я бы стал таким популярным.

Сержант помог ему подняться на последних ступеньках и открыл дверь. Холл сейчас мало отличался от подвала. Такой же темный, такой же воняющий затхлостью. Мраморный пол давно покрылся какими-то пятнами и грязью, ковры на лестнице запылились. Картины и статуи все снесли в хранилище. От былой красоты осталось только высоченное окно на площадке между первым и вторым этажом. Лунный свет, падая сквозь кусочки цветных стекол, раскрашивал холл пестрой мозаикой.

Несмотря на запустение, в холле постоянно толпились солдаты. Делились новостями, обменивались какими-то безделушками, слонялись без дела, курили, посыпая пеплом пол. В углу у давно потухшего камина — Ада считала свет слабостью смертных и «мяса» — часто собирались любители музыки. Найденная Ландовским гитара гуляла, в основном, по кругу между Евой, Шипом и сержантом венгров Иштваном, но иногда осмеливался за нее взяться и кто-то еще. Сейчас драл глотку какой-то незнакомый Антонию парнишка не то из венгров, не то из румын. Их он тоже не особо различал, запоминал только тех, кто знал немецкий.

— Так почему же… — снова начал Юрген.