— Жаль, что я не увижу больше розового неба, Марсиль, — хохотнул Антоний, сжимая и разжимая кулаки. Он перевернулся на спину и уставился в тускло-синюю массу над головой.

Он никогда не скучал по солнцу, по его полуденному жару, по бледной, полусказочной красоте рассветов и багряным зловещим закатам. Но свой последний час он встретит, любуясь восходящим солнцем. Он все еще смутно помнил, как оно. Небо из черного становится синим, затем — сизым, а затем — белым. Золото подсвечивает облака, но они становятся отчего-то пунцовыми, как девичий румянец.

Как нежные щеки Марсиль.

Глупо было признавать, что вся катавасия на самом деле произошла из-за девицы. Антоний завидовал Пьеру и считал Жана-младшего недостойным дара… Но стоит признать, если бы Марсиль пошла за него, если бы родила чернявых детишек, в которых бы обязательно проснулся дар, он бы не чувствовал себя обделенным жизнью. Он бы не пошел на то, чтобы обречь братьев на поглощавшее их безумие и на смерть от руки собственного отца.

Антоний ощутил жгучее желание попросить прощения у папаши-Шастеля. Никогда не задумывался он о том, как отец справился со всем этим. Как пережил то, что застрелил одного из сыновей.

В сущности, зачем вообще он так жестоко с ними всеми обошелся? Мог бы просто трахнуть эту корчившую из себя невинность сучку и задушить ее где-то в лесу. Пьер и так был несчастен, потому что у него умирали в родах жены. А Жан-младший имел скудный, куцый ум, что уже само по себе горе. За что он их так наказал?

Запоздалое раскаянье вдруг начало смешить Антония. Будто и впрямь собрался помирать.

Плюнув куда-то в сторону, он опять перевернулся на живот, с трудом встал на четвереньки и прополз несколько метров вперед, пока боль от простреленных коленей не просверлила все его тело вплоть до мозга.

Он упал на живот и снова ощутил боль над правым бедром. Что-то мешалось под подкладкой, еще больше усугубляя его мучения.

Перевернувшись, он нащупал потайной карман…

— Эй, Марсиль! — заорал он. — Пьер! Малыш Жан!..

Он взял паузу и крикнул еще громче:

— Папуля!!! Вы еще не скоро со мной свидитесь!

В подкладке он нащупал пробирку с кровью оборотня. Одну из находок в доме Твардовского.

Выдернув пробку и боясь уронить хоть каплю жидкости, опалившей его горло, будто кислота, он подумал: «Еврей ведь жизнь мне спас. Когда найду его, скажу «спасибо».

Огонь растекся по его телу, обжег раны каленым железом. Антоний чувствовал, как невиданная сила и энергия пробуждаются в каждой его мышце, дергая каждую из них в болезненных судорогах. Он весь сжался и обхватил себя руками, пытаясь унять дрожь. Больше всего это напоминало страшную лихорадку. Голова кружилась, картинка перед глазами вдруг зашлась в пляске. И в то же время Антоний чувствовал какую-то сладостную волну, прокатившуюся по нему будто катком, выжимавшую из мозга все мысли, вспыхивавшую под закрытыми веками мириадами радужных звезд. Это напоминало пик наслаждения с женщиной, но во сто крат ярче и дольше. Казалось, если это продлится еще немного, он просто сойдет с ума...

В какой-то момент все прекратилось.

Антоний сел и ощупал колени. Только две пропаленные дырки на штанах и пороховой запах напоминали о ранах. Сладкое, томное ощущение в теле постепенно спадало. Неудивительно, что оборотни так яростно оберегали свою неприкосновенность. Их кровь могла стать для молохов настоящим опиумом.

— А что же дальше?

Найдя в тот день убежище неподалеку от Отвоцка в какой-то брошенной сторожке, Антоний на следующую ночь бросился в погоню. Кровь оборотня придала ему сил. След нашелся быстро. Вернувшись на место, где Мария выбросила его из машины, Антоний отыскал на дороге след из относительно свежих капелек горючего. Интуиция подсказывала следовать за ним. Но даже так, Антоний не забывал высматривать на насыпи следы колес или девичьих ножек.

Следующей находкой был обгоревший остов машины, который уже успели частично растащить местные. Один из них до сих пор копался где-то там, где когда-то был багажник, чем Антоний не преминул воспользоваться. От крови мужика несло самогоном, даже голова чуток помутилась, но Антония это здорово взбодрило и развеселило. Трупу он проломил голову железкой и спихнул подальше от дороги. Пусть думают, что пьянчужка не поделил с кем-то добычу.

А после... после он понял, что потерял след. В образе волка Антоний обнюхал каждый дюйм влажной дороги, но не нашел и следа беглянки. Прошедший ранее дождь смыл следы. Возможно, стоило пробежать чуть вперед — вдруг след снова появится, но... куда? Может быть, Мария сошла с дороги и побежала через лес? И в какую сторону?

Растерявшись, он потратил остаток ночи на поиск ее следов по окрестностям, добежал до самого Демблина, но учуял лишь слабый след, который быстро потерялся. Антоний сам себя проклял за то, что постарался замаскировать запах Марии перед бегством. Метод Юргена и впрямь сработал. Стоило чертовке хорошенько выкупаться и надеть ношенную человеком одежду, как ее теперь было не учуять даже королевской ищейке.

Днем в убежище, которым ему служил чердак многоквартирного дома, Антоний лихорадочно размышлял о том, что делать дальше. И чем больше размышлял, тем большая паника его охватывала. Он помог сбежать пленнице, которая для Ады была важнее золота. Он мог дать хвост на отсечение, что безжалостная сука отдаст его под трибунал. Быть может, стоило сбежать? Но... Антоний сознавал сколько "но" здесь на самом деле было.

Первым и самым важным "но" было то, что сбежать от Ордена было невозможно. Татуировки на руке — символ Ордена, похожий на нацистскую свастику — были неунечтожимым клеймом. Беглецов и предателей искали специальные карательные отряды. И устраивали показательные казни, настоящую забаву для самых жестоких членов Ордена. Антоний и сам любил на них присутствовать, но никогда не думал, что однажды может оказаться на месте казненного. Это пугало его куда больше гнева Ады. Самым страшным наказанием, которого она могла бы добиться — разжалование в сержанты или рядовые, и то...

И то — а вот тут выступало второе "но" — если она, вообще, станет добиваться наказания. Ведь тогда придется открыть факт того, что она самовольно пошла против приказа сверху, напала на семью Медведей и держала в заложниках Марию.

— Э нет, скорее она сама убьет тебя, Шастель, — хмыкнул Антоний. — Лишь бы не посрамиться перед Свеном.

А вот и третье "но"... А кто, вообще, знает, что Антоний помог Марии сбежать? Только Шип. Флоренц. А Флоренц такой малый, что никогда не проболтается о чужой тайне.

Но тут Антоний засомневался. А так ли это? Что если Шип решит выслужиться? У него нет никакого дара, а потому нет шансов пробиться наверх. Но вот если он сдаст его план насчет побега Марии или план Ады с похищением... Быть может, было бы проще его устранить?

Антоний так и не смог уснуть, перебирая в голове варианты развития дальнейших событий. В итоге победил план вернуться и прикинуться, что знать ничего не знает о побеге. Он уехал незадолго до случившегося с проституткой на машине Ханса. Поразвлекался пару дней, убил девку, разбил машину и вернулся голый и злой. А что там происходило, он и знать не знал.

А если он все-таки почует, что Флоренц задумал сдать его, то... уже тогда будет решать, что делать дальше. Можно было подкупить, убедить встать на свою сторону... В крайнем случае, окончательно утопить Аду и предложить ему ее место. Отчего нет? Главное только, чтобы Шип не вспомнил о том, что тоже когда-то был влюблен в эту блондинистую сучку.

Остов особняка Марьяна и Катаржины Борх напоминал обугленный скелет дракона. Уцелевшие стропила с остатками крыши торчали, как сломанные крылья. Антоний бы посмеялся над проснувшимся в нем поэтом и сказочником — надо же, дракона в обгорелом доме увидел — но было не до того. Вначале он подумал, что ошибся местом. Даже прошелся немного по округе, выискивая нужное здание: два этажа, бледно-голубые стены, белые колонны у входа, кованая ограда и сад из вечнозеленых кустиков и деревьев с круглыми, пожелтевшими кронами. Набродившись вдоволь, он вернулся на пожарище и сел прямо в золу.