— Красавец, — еще раз проворчал Антоний, разглядывая себя в зеркале. Пожалуй, ему было лучше, когда волосы закрывали пол-лица. Да, черт с ним!

Переодевшись в приличную одежду, он нашел в ящике стола несколько купюр и спрятал их в карман. С большой неохотой отыскал носки и ботинки и спрятал хвост в штанину. Последним штрихом стали затемненные очки, за стеклами которых Антоний прятал горящие глаза, и — шляпа.

Почти приличный гражданин. А для особо придирчивых полицаев у него была татуировка, напоминавшая хакенкройц на флагах, висевших на каждом углу, и нашивках солдат, которых теперь было запрещено убивать.

Поезд Ады прибывал в одиннадцать. Антоний велел водителю ждать и отправился искать платформу. Оставалось, пожалуй, еще минут пятнадцать. Несмотря на, казалось бы, позднее время, Восточный вокзал привычно весело горел огнями и гудел, пропуская через себя людей. Все они очень вкусно и приятно пахли — куда лучше молохов, от которых всегда несло полуразложившимся трупом или чем похуже.

Черная гусеница венского поезда подползла к вокзалу, оглушительно грохоча и гудя паром. Антоний не знал, в каком вагоне приехала Ада. Выскочив на платформу, рассеяно прошелся вдоль двух вагонов и остался стоять.

Знакомый голос он услышал где-то слева. Высокая блондинка в летнем костюме, громко цокая каблучками, отмахивалась от чрезмерно галантного проводника.

— У вас очень большой чемодан, — ну и противный же был у него голос. — Позвольте мне вам помочь. Вас кто-нибудь встречает?

Толстяк-проводник замолчал, увидев Антония. Тот расправил плечи, стараясь выглядеть нарочито грозно, и выхватил у Ады из руки чемодан.

— Надеюсь, ты взял такси, Антуан? — спросила девушка, смахивая со лба волосы. Она поблагодарила проводника и, тут же о нем забыв, пошла рядом с Антонием.

— Ты отвратительно прямолинейна, — захохотал он своим странным лающим смехом. — Спросила бы для начала как дела. Или хотя бы поздоровалась.

Таксист, ожидая их, успел уже выкурить несколько сигарет. Сморщив нос при виде консервной банки с окурками, Ада села на заднее сиденье. Антоний не упустил случая выклянчить сигаретку, за что заслужил уничижительный взгляд девушки:

— Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не брал ничего у посторонних?

Под посторонними подразумевались все, кроме членов Ордена, разумеется. Антоний скорчил недовольную мину, но все же выхватил у таксиста сигарету и поспешно защелкал зажигалкой. Ада это никак не прокомментировала и расслаблено откинулась на спинку сиденья. Облокотившись о дверь машины, она устало прикрыла глаза и затихла. Антоний, наконец, смог прикурить.

За окном мелькали темные силуэты домов. Улицы были практически пусты. Окна смотрели черными пустыми глазницами, брусчатка жирно блестела желтым в свете фонарей. Веселый и гостеприимный Мюнхен, который Антоний так любил, по ночам затихал — впрочем, это касалось только его смертных жителей. Мюнхенские молохи, столь же жизнерадостные и открытые, с наступлением темноты выползали на улицы, открывали свои магазинчики и кабаки — там можно было не только пьянствовать до утра, но и остаться дневать; свои собственные бордельчики, где можно было развлечься с красоткой, а то и отужинать — сейчас правительство сквозь пальцы смотрело на обескровленные трупы эмигранток и евреек, которые после особенно шумных гуляний находили у берегов Изара… Самым посещаемым местом, конечно, была подпольная гладиаторская арена, которая находилась глубоко в подвалах под одной из заброшенных пивоварен на Марсштрассе. Да, Мюнхен был родным городом Ады, но, когда Антоний приехал сюда, он влюбился в него раз и навсегда. Когда его спрашивали, не скучает ли он по Франции, он лишь отшучивался:

— Да я скорее себе хвост отрежу, чем вернусь в эту гнусную страну!

Ада выглядела необычайно усталой и изможденной — этого не скрывали даже безупречно отутюженный костюм, легкий макияж и аккуратная прическа. Под глазами залегли темные круги, скорбные складки собрались в уголках губ. Она так и сидела, закрыв глаза и не двигаясь. Уж не заснула ли она? С нее бы сталось.

— Выглядишь ужасно, — хмыкнул Антоний, нарушив молчание.

Девушка тут же открыла глаза удивительного зеленовато-голубого цвета и ответила:

— Ты не многим лучше. Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не стригся сам? Похож на какого-то проходимца.

Едва оказавшись в квартире, она снова наморщила носик и принялась стаскивать туфли. Антоний отнес чемодан в комнату.

— Я так и знала — на тебя совсем нельзя положиться. Меня не было каких-то несколько месяцев, а ты уже развел свинюшник, — отчитывала его она. — Почему в квартире стоит запах крови? Ты убивал кого-то здесь? Сколько раз говорить тебе, не убивать людей в доме?..

Расплывшись в довольной улыбке, Антоний только старательно отшучивался в ответ.

— А эта вода в ванной? Отвратительно. Убери все немедленно.

Пока он выполнял указание Ады, она уже успела разобрать вещи. Она всегда первым делом после поездок разбирала чемоданы — это было чем-то вроде ритуала. Одежду — на плечики и в шкаф, туфли — на полочки, чемодан — под кровать. А многочисленные папки и документы — в огромный стол, который уже грозился развалиться под их весом. Затем открывала окно, садилась на единственный стул и смотрела на кусочек сада и скаты соседних крыш, наматывая на палец прядку. Еще раз прокручивала в голове все увиденное и услышанное.

Все как перед отъездом, только в обратном порядке.

Антоний подошел к ней со спины и положил руку на нежное округлое плечико, выступающее из-под водопада светлых волос, от которых так сладко и томительно пахло. Ада уже и раздеться успела — сидела в одной комбинации и чулках. Краешек пояса призывно выглядывал из-под бледно-голубого шелка, едва прикрывавшего бедра.

— Как все прошло? — спросил Антоний неожиданно охрипшим голосом. У него в голове вдруг завертелась одна единственная навязчивая мысль. — Увиделась со Свеном?

И тут же прикусил язык. Ну и трепло! Мало было того, как в прошлый раз они из-за него ругались? Антоний с болезненной ясностью вспомнил, как Ада два месяца назад сидела на этом же самом месте, холодная и неподвижная, как мраморная статуя, а он рвал и метал, снедаемый ревностью и нес… Нес совсем уж откровенную чушь, которую должно быть слышали на соседней улице.

— Ты как дитя, — тихо и спокойно сказала она, вырвав его из мучительных воспоминаний. Она подняла голову и пристально посмотрела ему в глаза. — Мы ведь уже с тобой это обсуждали. А ты опять за старое.

Не выдержав, Антоний наклонился и поцеловал ее. Ее губы сначала плотно сжались, а потом неожиданно уступили его ласке. Он скользнул ниже, целуя ее восхитительную белую шею, сжимая ее плечи в объятьях еще крепче.

— Антуан, — прошептала она. — Перестань.

Но он и не думал останавливаться. Свен, Свен, Свен — крутилось у него в голове. Проклятое имя стучало в висках набатом. Ну, уж нет! Она была только его. Принадлежала только ему одному. Свен — не более, чем тень, которая растает с восходом солнца.

Кровать была рядом, но подоконник еще ближе. Сдернул ее со стула и, словно девочку, подхватив под руки, усадил на окно, покрывая поцелуями ее лицо, шею, плечи… Ада впилась ногтями в его спину, полосуя едва ли не до мяса. Зарычал, сдергивая с нее сорочку. Его губы заскользили по прохладной коже, руки стиснули округлые бедра. Вжав ее в холодное стекло, Антоний услышал, как она выдыхает его имя. Она вскрикнула, когда он вошел в нее, и вцепилась острыми зубами в шею у самого плеча… В голове, в унисон его движениям, исступленным молоточком билась одна единственная мысль, заменяя бешенный стук сердца. Только ему. Только ему. Только ему. И пошли все остальные к черту!

…Тяжело дыша, Антоний уткнулся лбом в ее плечо. Ада, прошептав его имя, поцеловала его волосы и сползла с подоконника на стул. Кажется, она разбила локтем стекло… Или это он?